Соловецкий монастырь
Его, как и неба, мне не хватает в Москве. Я привыкла к нему, к его присутствию, к каменным стенам, валунным башнями, постоянно, из года в год реставрирующимся куполам, к густому протяжному колокольному звону. Звон - зеркало монастыря, звуковое отображение. Признак вида, рода. Статуса. Визитная карточка. Иначе говоря, каков храм, таков и звон. Разные колокольни на разные лады звонят, есть звоны легонькие, воздушные, есть нетерпеливые, скороговорные, есть приплясывающие и улыбающиеся, есть прерывистые, захлебывающиеся, как будто дыхания не хватает или голоса, есть тревожно надтреснутые, деловито басовитые, густо плывущие, висящие, тянущиеся, неповоротливые и тяжелые, плотные и основательные, медленные глубинные, темные и печальные, белые и удивленные, мужские и женские, молодые и старые, северные и южные, и прочие и прочие - из тьмы веков. Соловецкий звон - одинокий, мужской, медленный, густой, низкий. Я так привыкла к этому звуку, к самому монастырю, до которого рукой подать, а если не подать, то видишь его из любой точки поселка, да что там поселка, его видно и с Садков, и с Переговорки, и с Филипповской пустыни, и с Лабиринтов! Даже иногда в лесах открываются прогалины, в которых сияет и белеет далекий маленький, изящный, как сувенир, монастырь. Он - первое, что ты видишь, подходя на корабле к острову, и последнее, что ты видишь, покидая Соловки. Я поняла: там люди так привыкают к его присутствию, что без него уже не мыслят своего существования, без него скучно, тоскливо, неуютно, непривычно, словно чего-то не хватает, и дело даже не столько в религии, а просто он как друг-неразлучник, который всегда рядом и на которого привык полагаться. Он стоит посреди острова, монументальный, незыблемый, столько междоусобиц, осад, революций выдержавший, - это самое крупное, самое сильное сооружение на острове, - и защищает, и управляет, и уравновешивает, удерживает, ммм, как пресс-папье, без него, мне кажется, остров, как лист бумаги, может сорваться и улететь, подхваченный буйными поморскими ветрами. И я тоже так привыкла к нему, что в Москве никак не могу привыкнуть без него: выходишь и не видишь перед собой его башен и куполов. Пустота - в том месте, где должно что-то быть...
Я ходила к монастырю днем и ночью, в дождь и холод, озаряться и слушать, греться и укрываться, ходила в ветер и шторм, когда деревья гнуло к земле и передвигаться можно было чуть не ползком, глотая песок и пыль и насквозь до костей лед ветра ощущая, - и стены его были темны и молчаливы. Я ходила к нему солнечными утрами, смотреть с башен лазурную морскую даль за поклонным крестом в бухте Благополучия, далекие луды и островки, катера и яхты, линию горизонта и шествия облаков, - и были темны и молчаливы его стены. Я ходила к нему белыми ночами, когда загорались фонари на монастырском причале, и спали в тихой воде суда, и светились окошки в домах поселка, топились печи и бани, над палаточным лагерем вился дымок, слышался смех и гитарные переборы, задумчивые коровы шествовали от Святого озера домой, за ними бежали козы, сверху невозмутимо взирали на суету эту чайки, - и монастырь был темен и нем, светел и высок, страшен и уютен, замкнут и вездесущ. Я ходила к нему в туман, когда из молочной дымки вырастали внезапно тяжелые стены его, высокие кресты его купольные, и так же обратно прятались в дымку, лишь только отвернешься, отведешь глаза, - и темен и молчалив был он, средоточие теплых дум моих, сияние моего взгляда. Я скучаю по куполам и башням, по валунам его древним с колокольчиками и крапивой, скучаю по тишине и спокойствию его галерей, откуда видно бухту как на ладони, по церковной лавке с иконами и книгами и свечами, по тяжелым литым колоколам на монастырском дворе, по пению на клиросе, по запаху ладана и восковых свеч, позвякиванию кадильниц и потрескиванию пламени, я скучаю по закатному небу над его башнями, по туманному небу над его башнями, суровыми его башнями, летящими его башнями, если встать к ним вплотную и запрокинуть голову вверх, - скучаю по отрешенности и безмятежности и благодарности своей...
Я ходила к монастырю днем и ночью, в дождь и холод, озаряться и слушать, греться и укрываться, ходила в ветер и шторм, когда деревья гнуло к земле и передвигаться можно было чуть не ползком, глотая песок и пыль и насквозь до костей лед ветра ощущая, - и стены его были темны и молчаливы. Я ходила к нему солнечными утрами, смотреть с башен лазурную морскую даль за поклонным крестом в бухте Благополучия, далекие луды и островки, катера и яхты, линию горизонта и шествия облаков, - и были темны и молчаливы его стены. Я ходила к нему белыми ночами, когда загорались фонари на монастырском причале, и спали в тихой воде суда, и светились окошки в домах поселка, топились печи и бани, над палаточным лагерем вился дымок, слышался смех и гитарные переборы, задумчивые коровы шествовали от Святого озера домой, за ними бежали козы, сверху невозмутимо взирали на суету эту чайки, - и монастырь был темен и нем, светел и высок, страшен и уютен, замкнут и вездесущ. Я ходила к нему в туман, когда из молочной дымки вырастали внезапно тяжелые стены его, высокие кресты его купольные, и так же обратно прятались в дымку, лишь только отвернешься, отведешь глаза, - и темен и молчалив был он, средоточие теплых дум моих, сияние моего взгляда. Я скучаю по куполам и башням, по валунам его древним с колокольчиками и крапивой, скучаю по тишине и спокойствию его галерей, откуда видно бухту как на ладони, по церковной лавке с иконами и книгами и свечами, по тяжелым литым колоколам на монастырском дворе, по пению на клиросе, по запаху ладана и восковых свеч, позвякиванию кадильниц и потрескиванию пламени, я скучаю по закатному небу над его башнями, по туманному небу над его башнями, суровыми его башнями, летящими его башнями, если встать к ним вплотную и запрокинуть голову вверх, - скучаю по отрешенности и безмятежности и благодарности своей...