Об Эффенди Капиеве
Исполнилось сто лет со дня рождения Эффенди Капиева. Первого дагестанского писателя, перешагнувшего своими произведениями границы СССР. После того, как Луи Арагон выпустил в Париже свою антологию «Введение в советскую литературу», в которую была включена новелла Эффенди Капиева «Поэт», книги его стали выходить во многих странах, о нем заговорили зарубежные критики. В Чешской национальной библиотеке я нашел его «Фронтовые записи» в переводе Власты Тафеловой, вышедшие в свет в 1947 году, статьи о нем чешских критиков. Но самая лучшая, на мой взгляд, книга о Капиеве принадлежит перу замечательной исследовательницы Мариэтты Чудаковой.
В эти дни Капиева вспоминали на родине. Вспомню и я.
Хотя моем архиве есть много интересных документов и доселе не известных воспоминаний его современников, а в памяти - несколько ярких впечатлений о жизни и деятельности этого замечательного писателя, чья противоречивая судьба оказалась такой короткой, слава же - такой нескончаемой, не буду пересказывать его биографию, писать о его творчестве, тем более, что в сети этого материала много (не скажу - достаточно много). Формат блога предполагает иное - нечто личное. Так вот…
1
На фасаде нашей школы №1, в здании которой до революции располагалась Темир-Хан-Шуринская женская гимназия, висела мемориальная доска с именами знатных выпускников: учились в нашей школе и будущий Герой Советского Союза Анатолий Хуторянский, и лауреат Государственной СССР премии Семен Уман, и многие другие. Нам было велено гордиться им, равняться на них. Значится этом списке и имя Эффенди Капиева, а так как самым любимым моим предметом была литература, то в первую очередь я гордился причастностью к имени этого знаменитого писателя (Если кликнуть на изображение справа, можно увидеть эту мемориальную доску, но это - старый ее вариант, сейчас она обновлена, в нее вписаны новые имена).
Классе в шестом отец взял меня с собой в Пятигорск, куда он направлялся с группой своих студентов в гости к вдове писателя Наталии Владимировне Капиевой. Наталию Владимировну мы застали во дворе ее дома очень растерянной и расстроенной: оказалось, что она захлопнула дверь, забыв в квартире ключи. Окна располагались достаточно высоко, но одно из них оказалось соблазнительно распахнутым, и отец поднял меня на вытянутых руках. Я зацепился за подоконник, закинул на него ногу, с трудом подтянулся, и, не веря такому счастью, влез в квартиру Эффенди Капиева: будет что рассказать друзьям!
Сразу бросились в глаза книги. Все стены, за исключением той, на которой располагались окна, были заставлены стеллажами до самого потолка. Я стал ходить по комнате, как по музею, разглядывая каждую мелочь - черновики и рукописи на письменном столе, фотографии и всякие предметы на книжных полках - и уже забыл о том, что снаружи меня ждали, но настойчивый стук в дверь и окрик отца вернули меня в действительность. Потом, когда студенты ушли в город, а мы втроем остались пить чай, беседуя уже «не для печати» Наталия Владимировна с горькой ухмылкой сказала:
- Как слава меняет людей! Когда Горький назвал Сулеймана (Стальского - М.Д.) «Гомером двадцатого века» и он стал известным на весь Союз, Эффенди по старой памяти приехал к нему в Ашага-Стал, тот и бровью не повел, не взглянул на своего переводчика, а снисходительно, я бы даже сказала по-байски приказал жене: «Айна, налей этому мальчику чаю!»
К тому времени Стальского уже переводил московский переводчик Семен Липкин, «местного» Капиева ашугу, очевидно, было не достаточно. Ашуг уже не обращался к своему прежнему переводчику с ласковым «Хабиб» Позже литературоведы и журналисты решат, что это, широко распространенное на Востоке уважительное обращение, ничто иное, как новое имя, которое Сулейман Стальский дал Эффенди Капиеву и против которого последний не возражал. Во многих книгах они его так и называют - Габиб. Расул Гамзатов, к примеру, так и озаглавил свое стихотворение, посвященное Капиеву - «Габиб». (На нижнем снимке: студенты на могиле Эффенди Капиева в Пятигорске.
Я - справа.1968 год).
…Вернувшись домой я первым делом собрал все написанные Эффенди Капиевым книги. Их, к моему удивлению оказалось не так много: «Поэт», «Резьба по камню», «Записные книжки». Как так? Разве полки в пятигорской квартире были заставлены не его книгами?! Увы, всю свою короткую жизнь Капиев растратил на создание плакатной квазилитературы, уже не существующей и вызывающей сегодня чисто исторический интерес. Венцом этого капиевского подвижничества явилась Сталиниана Сулеймана. Своей главной книги, он так и не написал, он гордился другим: «Если речь идет о моей работе с ныне покойным ашугом Сулейманом Стальским, то я ею законно горжусь перед всей страной. Самурский [в те годы - Первый секретарь Дагестанского обкома ВКП(б) - М.Д.], быть может не без цели, всячески демонстрировал свое «покровительство» Стальскому. Вы знаете лучше кого бы то ни было всю эту игру Самурского в мецената и покровителя талантов, в поощрителя национальной литературы и искусства. И против своей воли Самурский, после скандала с «Известиями, после того, как Крайком ВКП(б) указал ему на недостойность гонений на меня, после того, как я был принят т.Орджоникидзе и реабилитирован, он (Самурский) подло делал вид, что простил мне мою «ошибку», - писал 12 декабря 1937 года в своем заявлении на имя 1-го секретаря Дагобкома М.Ф.Сорокина Эффенди Капиев уже после того, как Самурский был расстрелян. В этом заявлении Капиев обошел молчанием тот факт, что Стальского он стал переводить (а по сути - создавать) по приказу Самурского. Кто знает, какое признание сделал бы переводчик Капиев, проживи он дольше и переживи он сталинскую эпоху! Ведь покаялся потом Семен Липкин в том, что ему было приказано писать за Сулеймана! Письмо же Капиева к Сорокину звучит скорее, как вынужденное оправдание, а не как покаяние, тем более, что в нем он спешит отмежеваться от «буржуазных националистов» Багаудина Астемирова, Джалала Коркмасова, Алибека Тахо-Годи, Юсуфа Гиреева (латыш Яков Сирмайс, ставший классиком кумыкской литературы) и многих других репрессированных писателей и общественных деятелей.
…Эффенди Капиев ушел, заинтриговав нас и не сказав самого важного.
2
Другое мое яркое капиевское воспоминание, связано с дальней родственницей Эффенди Капиева - внучкой шейха Джемалэтдина Казикумухского и невестой дагестанского революционера Гаруна Саидова Хадижат Сейид-Гусейновой. Сестра Хадижат - Джанана была замужем за дагестанским писателем Магомедом Хуршиловым, которому я прихожусь внучатым племянником. После того, как Гаруна расстреляли, Хадижат из мести к деникинцам подалась в революционеры. Впоследствии Х.Сейид-Гусейнова работала в аппарате ЦК Компартии Азербайджана, была помощницей С.М.Кирова. В тридцатых годах была репрессирована. Отбыла в поселке Сеймчан, что на Дальнем Севере, 20 лет. Без права переписки. Во время этой ссылки ее единственный сын Хаям ушел добровольцем на фронт и в погиб в сорок пятом в Венгрии. Об этом мать узнала, вернувшись в Азербайджан. Сестра Джанана отдала ей на воспитание своего сына (моего двоюродного дядю) Чингиза, который сейчас живет в Баку. Тетя Зюма (так мы, младшие родственники Хадижат Сейид-Гусейновой, обращались к ней в семейном кругу), часто приезжала в Дагестан. Дни и вечера напролет я беседовал с ней, записывал ее драгоценные воспоминания. Многие из них опубликованы. Остальные предстоит опубликовать. (На рисунке - Хадижат Сейид-Гусейнова. В свое время я попросил художника Владимира Арькова сделать этот портрет с полуистлевшей фотографии тех лет).
Однажды, когда речь зашла об Эффенди Капиеве, тетя Зюма, проговорилась:
- Эффенди! Какой был смышленый мальчишка. Я таких больше не встречала. Я его за один вечер научила читать, когда они приехали к нам в Шуру из Кумуха! А было ему всего четыре года!
- Тетя Зюма! Вы научили Эффенди читать?! Литература Вам обязана многим! - не сдержал я своего восторга, на что она улыбнулась и ответила:
- Да, но писать он научился сам!
3.
И, наконец, третье воспоминание. Я уже писал в этом журнале о русском поэте Алексее Маркове, который в тридцатые годы жил в Дагестане и первые свои стихи написал по-кумыкски. Он гостил в нашем доме в начале восьмидесятых. Во время этой встречи я узнал, что редактором первого его поэтического сборника был Эффенди Капиев. Алексей Яковлевич вспоминал: «Я жил шесть лет в Махачкале и не разу не встретил Эффенди Капиева. В ту пору Капиев был кем-то вроде полпреда Дагестана в Москве. Время от времени ходили слухи, что он приехал к Сулейману Стальскому, но прямо в аул - минуя столицу Дагестана. И вот однажды, узнав о том, что он - в Союзе писателей Дагестана, бегу туда. Здороваюсь с молодой писательницей Зинаидой Михальской, исполнявшей обязанности секретаря-машинистки. Она делает мне знак и показывает глазами на человека, лет сорока, похожего на цыгана, в черной стеганке, кирзовых сапогах. Он ходил по комнате и что-то диктовал ей. Я почему-то не сразу понял, что это и есть Эффенди Капиев. Он поразил меня твердостью и уверенностью, с какой диктовал письмо, видно было, что человек знает себе цену, а воинственный тон письма свидетельствовал о том, что распростертых объятий он здесь не ожидает. Я решительно подошел к нему и сказал:
- Здравствуйте, я Вас знаю!
- А что ж тут особенного, меня все знают, - ответил он с некоторым раздражением, потом, несколько смягчился, и спросил:
- Стихи пишешь?
Я сказал, что пробую, или что-то в этом роде. С этих пор началась наша «дружба»: он идет в обком, и я за ним, жду его у входа, он к морю, и я с ним. Часто к нам присоединялся Расул Гамзатов, мой старинный, еще с Буйнакского педучилища друг, и тогда мы наперебой угощали рассеянно-печального Эффенди своими стихами - я на русском, Расул - на аварском.
…Однажды Динмагомаев, тогдашний председатель Союза писателей Дагестана, увидев нас с Эффенди, попросил его:
- Отредактируй его книгу. Она как раз принята на конец сорок второго.
Эффенди удивился. Для него стало привычным ходить со мной, разговаривать на любые темы. Но не испортят ли деловые отношения нашей дружбы? И он стал отнекиваться, потом взял рукопись и стоя прочитал первую страницу. Я наблюдал за ним и у меня от волнения зуб на зуб не попадал. Он прочитал еще страницу, после чего уселся за стол и дочитал все до конца. И сказал Динмагомаеву, что если Союз писателей похлопочет насчет электрического света (вероятно, в доме, где он жил, электрического освещения не было), он очень быстро отредактирует.
…Работа наша шла под аккомпанемент сирен, сообщающих о воздушной тревоге. Иногда с растрепанными листами рукописи мы спускались в бомбоубежище.
С той поры прошли десятилетия. Мой путь за это время пересекался со многими и многими редакторами. И я могу с твердостью сказать, что будучи незаурядным писателем, Эффенди обладал большим редакторским талантом. Ни разу я не заметил на его лице иронии, усмешки, как это порой бывает у маститых и от чего у молодых рождается неверие в свои силы.
…Сразу же после сдачи последнего листка в издательство мне выпало ехать в Авчалы под Тбилиси, в запасной полк. Эффенди вскоре отправили на передовую, под Моздок.
А потом я узнал, что его не стало, если так можно сказать о человеке, который живет не одну жизнь. Он остался в душе читателя, в книгах своих, в Сулеймане Стальском…»