Российская государственность и частная собственность на землю
Из книги С.Кара-Мурза О политэкономии
Капиталистическая модернизация, что предложил Столыпин, была разрушительной и вела к пауперизации большой части крестьянства. Это была историческая ловушка, осознание которой оказывало на крестьян революционизирующее действие. Сама община превратилась в организатора сопротивления и борьбы. «Земля и воля!» - этот лозунг неожиданно стал знаменем русской крестьянской общины. Это оказалось полной неожиданностью и для помещиков, и для царского правительства, и даже для марксистов.
Уже в ходе революции 1905-1907 гг. в части левой интеллигенции начинает меняться представление о крестьянстве и его отношении к капитализму. Ленин постепенно отходит от политэкономии Маркса и западной социал-демократии. На IV (объединительном) съезде РСДРП он предлагает принять крестьянский лозунг революции 1905 г. - требование о «национализации всей земли». Это было несовместимо с принятыми догмами.
Взгляд Ленина
Плеханов верно понял поворот: «Ленин смотрит на национализацию [земли] глазами социалиста-революционера. Он начинает даже усваивать их терминологию - так, например, он распространяется о пресловутом народном творчестве. Приятно встретить старых знакомых, но неприятно видеть, что социал-демократы становятся на народническую точку зрения» [128].
После 1908 г. Ленин уже по-иному представляет смысл спора марксистов с народниками. Он пишет: «Воюя с народничеством как с неверной доктриной социализма, меньшевики доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества... Отсюда их чудовищная, идиотская, ренегатская идея, что крестьянское движение реакционно, что кадет прогрессивнее трудовика, что “диктатура пролетариата и крестьянства” (классическая постановка) противоречит “всему ходу хозяйственного развития”. “Противоречит всему ходу хозяйственного развития” - это ли не реакционность?!» [129].
Это - развитие неявной политэкономии первой фазы Советской России.
Поддержка Лениным крестьянского взгляда на земельный вопрос означала серьезный разрыв с западным марксизмом.
Т. Шанин пишет: «В европейском марксистском движении укоренился страх перед уступкой крестьянским собственническим тенденциям и вера в то, что уравнительное распределение земли экономически регрессивно и поэтому политически неприемлемо. В 1918 г. Роза Люксембург назвала уравнительное распределение земель в 1917 г. как создающее “новый мощный слой врагов народа в деревне”» [125, с. 512].
Сейчас нам надо разобраться с такой неопределенностью. Мы мало вникали в роль монархического государства России в народном хозяйстве. Было непросто понять смысл такого суждения Вебера об историческом фоне революционного процесса в России: «Власть в течение столетий и в последнее время делала все возможное, чтобы еще больше укрепить коммунистические настроения. Представление, что земельная собственность подлежит суверенному распоряжению государственной власти, … было глубоко укоренено исторически еще в московском государстве, точно так же как и община» (см. [137]).
Кустарев (Донде) поясняет это суждение: «Негативное отношение власти и ее подданных к частной собственности не было привнесено в русское общество большевиками, на чем так упорно настаивали и сами большевики, и антикоммунистическое обыденное сознание, имеющее очень хорошо оформленную “академическую” ипостась. Можно думать, что эта особенность есть типологический определитель “русской системы”, а не свидетельство ее “формационной” или “цивилизационной” отсталости» [138].
Исторические предпосылки
Исторически в ходе собирания земель в процессе превращения «удельной Руси в Московскую» шел процесс упразднение зачатков частной собственности. Некоторые историки именно в этом видят главный результат опричнины Ивана Грозного: владение землей стало государственной платой за обязательную службу.
Современный историк Р. Пайпс пишет: «Введение обязательной службы для всех землевладельцев означало... упразднение частной собственности на землю. Это произошло как раз в то время, когда Западная Европа двигалась в противоположном направлении. После опричнины частная собственность на землю больше не играла в Московской Руси сколько-нибудь значительной роли» (см. [139].
Соответственно, с этими процессами изменялись уклады и структуры хозяйства, нормы и институты. Ряд объективных факторов определяли условия хозяйства России, и государство должно было к ним приспособиться.
- Важным фактором были размеры пространства территории и возможности транспорта,
- второй фактор - разнообразие климатических зон и ландшафтов.
- Третий фактор - сложная структура национальных и этнических общностей. Все это делало народное хозяйство многоукладным, с большим разнообразием признаков.
Государство Российской империи, а потом и в СССР, имели важную особенность формирования правящего сословия или персонала. Костяк этой общности во время реформ Петра I составило дворянство, которое к началу ХVIII в. насчитывало около 30 тыс. человек. В отличие от Запада, оно было Петром «открыто снизу» - в него автоматически включались все, достигшие по службе определенного чина. Уже в начале 1720-х годов имели недворянское происхождение до 30% офицеров, а в конце ХIХ в. 50-60%. Так же обстояло дело и с чиновничеством - в конце ХIХ в. недворянское происхождение имели 70%.
Служилый слой России был, по сравнению с Западом, немногочисленным - дворяне и классные чиновники вместе с членами семей составляли 1,5% населения. Хотя и в царское, и в советское время нашим западникам удалось внедрить в массовое сознание миф о колоссальной по масштабам российской бюрократии (всегда уходя от прямых сравнений с Западом), реальность прямо противоположна этому мифу. На «душу населения» в России во все времена приходилось в 5-8 раз меньше чиновников, чем в любой европейской стране. О США и говорить нечего - в начале ХХ века в Российской империи было 161 тыс. чиновников (с канцеляристами 385 тыс.), а в США в 1900 г. было 1275 тыс. чиновников, при населении в 1,5 раз меньшем [140].
Причины сословного конфликта
Это потому, что община была в ряде функций «государственной формой на микроуровне». Конфликт вызрел между крестьян и помещиков, а у же затем также с государством. Произошел ценностный разрыв в отношении земли. Официальная политэкономия и низовая крестьянская «политэкономия» были непримиримы.
Экономист-аграрник П. Вихляев в книге «Право на землю» (1906) писал: «Частной собственности на землю не должно существовать, земля должна перейти в общую собственность всего народа - вот основное требование русского трудового крестьянства».
Но эти требования крестьян выглядели в их глазах помещиков и буржуазии преступными и отвратительными посягательствами на чужую собственность.
Консервативный экономист-аграрник А. Салтыков писал: «Само понятие права состоит в непримиримом противоречии с мыслью о принудительном отчуждении. Это отчуждение есть прямое и решительное отрицание права собственности, того права, на котором стоит вся современная жизнь и вся мировая культура».
Этот конфликт не находил рационального разрешения через общественный компромисс во многом потому, что две части общества существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны «бесправием». Такое «двоеправие» было важной своеобразной чертой России, до сих пор не изжитой. Как говорят юристы, на Западе издавна сложилась двойственная структура «право - бесправие», в ее рамках мыслил и культурный слой России начала ХХ века. Но рядом с этим в России жила более сложная система: «официальное право - обычное право - бесправие». Обычное право для «западника» и кажется бесправием.
Сведение социальных отношений на селе к экономическим было глубокой ошибкой. Эту ошибку в начале века в равной степени совершали и марксисты, и либералы, и консерваторы. В 1900 г. урожайность на земле помещиков была на 12-18% выше, чем у крестьян. Это не такая уж большая разница, но в целом, за счет всех факторов, экономическая эффективность хозяйства поместий была, по расчетам министра земледелия в 1894-1905 гг. А.С. Ермолова, выше, чем у крестьян. Но Чаянов показал, что сам этот показатель («экономическая эффективность») применять к крестьянскому хозяйству можно лишь условно, ибо по своей природе и внутренней структуре он адекватен именно и только капиталистическому хозяйству.
Для нас здесь важнее, что, работая батраком у помещика, крестьянин с десятины обрабатываемой им земли получал, по данным Ермолова, 17 руб. заработка, в то время как десятина своей надельной земли давала ему 3 руб. 92 коп. чистого дохода. Верно, что у батраков доходы были значительно выше чистого дохода от крестьянского труда, и тем не менее, крестьяне упорно боролись за землю и против помещиков.
Все теоретики начала ХХ века, кроме ученых народнического толка, видели причину этого в косности архаического мышления крестьян. Как верно заметили экономисты-правоведы С. Ковалев и Ю. Латов, «ожесточенная борьба крестьян за снижение своего жизненного уровня должна представляться экономисту затяжным приступом коллективного помешательства». А. Салтыков даже издал в 1906 г. книгу «Голодная смерть под формой дополнительного надела. К критике аграрного вопроса», где доказывал невыгодность для крестьян требовать у помещиков землю вместо того, чтобы наниматься в батраки.
На деле батрак и хозяин крестьянского двора - не просто разные статусы, а фигуры разных мироустройств. И все теории, исходящие из модели «человека экономического», к крестьянину были просто неприложимы и его поведения не объясняли.
Чаянов утверждал, что принятые в политэкономии типы научной абстракции и эконометрический подход не позволяют понять природу крестьянского двора - в своих внешних проявлениях он подлаживается под господствующие рыночные формы. Чаянов высказывает такое методологическое положение: «Мы только тогда поймем до конца основы и природу крестьянского хозяйства, когда превратим его в наших построениях из объекта наблюдения в субъект, творящий свое бытие, и постараемся уяснить себе те внутренние соображения и причины, по которым слагает оно организационный план своего производства и осуществляет его в жизни» [18, с. 283].
Из своего анализа взаимодействия трудового хозяйства с внешней экономической средой Чаянов делает важный вывод. Суть такова: хозяйства такого типа сохраняют свою внутреннюю природу в самых разных народнохозяйственных системах, но в то же время они в своих внешних проявлениях приспосабливаются к среде по типу «мимикрии». Экономист, упрощая, трактует их внутреннюю природу в категориях макросистемы, хотя эти категории неадекватны внутреннему укладу предприятия и затрудняют ее понимание.
Чаянов признавал, что работа по выявлению природы укладов, внешне приспособившихся к господствующей системе (как, например, крестьянского хозяйства), еще далеко не завершена, поскольку их субъекты далеки от самопознания. На Западе крестьянское хозяйство было замаскировано еще глубже, поскольку капитализм там господствовал почти полностью, а на селе в большой степени крестьянин был вытеснен фермером. В России же крестьянство составляло 85% населения, и на селе хозяйственную жизнь определялось обыденным знанием. На этом «неявном знании» СССР просуществовал до 1950-х годов, потом начались сбои.
[Главы из книги]
Труд и Природа. Отношения.
Русская община и капитализм
Прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве.
Про политэкономические основы становления сверхобщества
Российская государственность и частная собственность на землю