Книга "Русский урок истории". Часть 1. Гл.6. Наш социализм (1)

Aug 03, 2017 14:56

[Содержание]
Содержание
Часть 1-я. Кто мы.
Глава 1. Наша религия(1)
Глава 1. Наша религия(2)
Глава 2. Наша история(1)
Глава 2. Наша история(2)
Глава 3. Наше государство
Глава 4. Наша революция(1)
Глава 4. Наша революция(2)
Глава 5. Наша демократия(1)
Глава 5. Наша демократия(2)
Глава 6. Наш социализм(1)
Глава 6. Наш социализм(2)
Часть 2. Наша ситуация.
Глава 1. Наше место в мировом распределении богатств
Глава 2. Наша роль в управлении миром
Глава 3. Проблема нашего суверенитета(1)
Глава 3. Проблема нашего суверенитета(2)
Глава 4. Вызов нам
Глава 5. Наш вызов
Глава 6. Наш шанс


Часть 1. Гл.5. Наша демократия(2)

Глава 6. Наш социализм
К началу ХХ века социализм окончательно стал основной действительной идеологией цивилизованных европейских стран континента. Мы не были исключением. Так что вопрос был только в том, кто какую модель социализма разовьёт.

До США практика социалистического строительства добралась вместе с Великой депрессией и последовавшей политикой Рузвельта. Сегодня социалистическая структура общества в Западной Европе (и в США) замаскирована демократической светской верой и называется потребительским обществом.

Русский опыт социализма
Построенный нами (и нами же самими разрушенный) социализм был радикальным (в поздней стадии - развитым, это точное самоназвание), конкурентным по отношению к Западной Европе и вынужденно военным, начиная с Первой мировой войны и интервенции и кончая войной холодной.
Мы далеко зашли в реализации этого проекта, но наш исторический опыт пока не осмыслен, в первую очередь нами самими.
Мы полностью реализовали тезис «о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране».
Мы создали государственное управление суверенным (конкурентным, лидерским) хозяйством со специфической технической экономикой.

Однако мы заимствовали и приняли идеологию и язык потребительского общества, внеся тезис (вульгарно выдернутый из сталинского контекста) о необходимости удовлетворения неуклонно возрастающих потребностей советских людей в программные документы партии и догматику коммунистической религии. За что заслужили от Китая и европейских левых справедливое обвинение в оппортунизме и чем положили начало разрушения собственного властного дискурса.


Западноевропейское и тем более американское общество потребления, созданное после Второй мировой войны как оппозиция социализму СССР, сразу проектировалось как компромисс с обществом капитала. Надо было и массы накормить (и перекормить), и чтобы буржуям сверхприбыли достались. Для этого необходимо было привлечь избыточные ресурсы, избыточные даже по сравнению с обычным стремлением капитала к сверхприбыли (что нормально для исторического опыта колониальных империй). Наши ресурсы с самого начала были ограничены пусть большой, но одной страной. Так что наш социализм обязан был быть аскетичным, а не гедонистическим. Но дело не только в уровне потребления. На историческом опыте мы исследовали, что может (и должно) быть обобществлено, а что останется или впервые станет индивидуальным. Процессы индивидуализации и коллективизации (коммунализации) за ХХ век сформировали на материале городских коммун общемировые привычки европейского цивилизованного человека в стремлении как к уединению, так и к общению.

Общность жён, заявленная Марксом, давно неактуальна. Кибуцы, фаланстеры и прочие формы общежития с максимальной коммунализацией жизни - социальная экзотика (чего, к сожалению, пока не скажешь о сохранившихся у нас коммунальных квартирах). Советский человек, как и западноевропейский (американский), всю свою жизнь стремился заиметь индивидуальное жильё, а в нём - индивидуальные комнаты для членов семьи. В праздники и мы, и «они» стремимся собраться на площадях. Улицы городов (за редчайшим исключением) не могут не быть в общем использовании. Современный городской коммунализм, сложившиеся стереотипы потребления в рамках городского образа жизни задают тот общий формат жизнеустройства европейской цивилизации, который уже не делится на «социалистический» и «капиталистический» сектор.

Житель мирового города, существующий исключительно через доступ к финансам, является универсальным буржуа. Разница только в количестве денег и престижности (относительном качестве) потребляемых благ. Таким образом, главным социальным процессом в таком обществе становится распределение. Знакомо?

Отличие между компромиссным (т.е. либеральным, буржуазно-демократическим общественным социализмом) и радикальным (т.е. советским, военным, планово-хозяйственным, государственным социализмом) в общем количестве распределяемых ресурсов и благ. Это количество определяет лимит затрат на индивидуальный гедонизм как бедных, так и богатых, а также на допустимую разницу в потреблении и социальном престиже (статусе) «верхов» и «низов». Либеральный индивидуалистический социализм второй половины ХХ века, построенный в США и Западной Европе, питается ресурсами всего мира. Советский государственный социализм опирался на собственные ресурсы «отдельно взятой» страны. Что ж, осаждённая крепость чаще всего проигрывает. Но это не значит, что либерально-социалистическое сообщество не столкнётся с той проблемой, с которой в своё время столкнулся СССР. Мировой финансовый неоколониализм не вечен. И социализм дефицита станет реальностью всего мира.

Советский социализм распределял «лишних», не включённых или слабо включённых в деятельность людей в трудовые коллективы, делая их социальными организациями, ответственными за порядок и стабильность, в условиях дефицита как деятельности, так и потребления. Социализм западный имел возможность управлять дефицитом деятельности и потребления без подчинения «лишней» массы коллективным ячейкам. Он обеспечивал - в точном соответствии со специфическим отличием либеральной идеологии от коммунистической - индивидуальный формат для имитации деятельности и необеспеченного деятельностью потребления.


Либеральная идеология провозглашает свободу потребления индивида. В обществе, модернизированном капиталом, в основе распределения богатств всё равно будет движение финансов, по отношению к которому капитал является способом управления в частных интересах. Иначе сверхбогатые не смогут стать таковыми. Стремление к потреблению имеет своей высшей степенью стремление к обладанию деньгами. Подкупая бедных суррогатным (с точки зрения самих сверхбогатых) потреблением конкретных вещей, сверхбогатые понимают свою свободу потребления как свободу бесконечного аккумулирования денег, как свободу обладания любой вещью и, прежде всего, финансами. В конечном счёте богатые «потребляют» сами деньги, концентрация которых и создаёт управленческие возможности.

Фактически же потребляемые богатыми при либеральном социализме предметы, разумеется, на порядки дороже аналогичных вещей, потребляемых бедными. Однако функционально это те же самые вещи. На материальном уровне разница потребления бедных и богатых оказывается символической, обосновывая тем самым миф равенства, необходимый богатым в обществе капитала для ухода от сословной ответственности. Богатый имеет «то же самое», а платит больше - соразмерно богатству. Это действительно так.


Правда, вещи для богатых имеют другое качество, служат долго - и морально, и физически, многие имеют инвестиционную природу, то есть растут в цене и становятся частью капитала, чего не скажешь о вещах для бедных. Так что в конечном счёте бедные платят за свои «одноразовые» вещи многократно и в результате больше богатых. Бедные не замечают этого на своем индивидуальном уровне, что не удивительно: ведь они не умеют управлять финансами. Но в целом в обществе на протяжении смены поколений бедные всё равно отличают себя от богатых как проигравшие состязание за обладание деньгами, то есть за потребление.

Шаткий социальный мир либерального социализма может сохраняться, если уровень (качество и количество) массового потребления непрерывно и заметно растёт. В том числе и за пределами возможностей национального хозяйства и экономики, за счёт колониальной ренты. И не дай бог этому уровню начать снижаться хоть на миг - поскольку за таким снижением следует бунт сытых. Это явление социализма, которое пережили и мы в последнюю революцию 1985-1991 годов.

Хотя деньги, финансы - это фикция, управленческий инструмент, однако это инструмент по отношению к деятельности в целом, а не только по отношению к обмену или движению товаров. За ними всегда стоит командующий - тот, кто их концентрирует. В социальной структуре потребительского общества концентрация денег в конечном счёте обеспечивает и власть.

Но ведь власть по своему содержанию (в отличие от формы, т.е. противопоставления и добровольного подчинения большинства меньшинству) есть противопоставление личности индивиду (а значит, и обществу), ответственности за других. Именно личностный, персональный характер власти и принцип ответственности являются её содержательными основаниями, т.е. основаниями добровольного подчинения. Поэтому для либеральной социалистической идеологии и личность, и ответственность сущностно имеют природу денег и непосредственно измеряются и заменяются ими. Таким образом, деньгам в потребительском обществе приписывается собственная сущность.


Обоснование «природы» денег, их «естественного» существования, создание представления об их собственной сущности через идею стоимости - это идеологическая конструкция, созданная по заданию Иеремии Бентама и использованная далее во всей линии английской экономической идеологии, включая и Маркса как европейского революционера и английского экономиста немецкого происхождения. Никакие финансовые технологии сами по себе не могут радикально повлиять на то, что собой представляет человеческая деятельность в данный исторический момент, увеличить её принципиально возможную «продуктивность» в отношении социальных благ.

Наш радикальный социализм обладал управленческой практикой в отношении деятельности как таковой и практикой распределения благ в условиях реального ресурсного баланса. Эти практики много сложнее свободы индивидуального потребления, они и есть пресловутая социальная справедливость, за знание которой нас упрекают либералы.
******

Способ реализации проекта
У Кубы, Китая, Северной Кореи, Швеции, СССР - совершенно разные модели социализма. Каждая страна строила свой социализм самостоятельно. Глобализация не отменяет этого факта. Мы должны были понять, что социалистическая контрреволюция - наше национальное, а не интернациональное явление. Так же, как когда-то национальным явлением был капитализм. Наш социализм - только для нас, в «одной, отдельно взятой стране».

Наша проблема не в том, какой именно социальный проект был реализован в Советской империи России. Наш проект социализма/коммунизма был, безусловно, конкурентоспособен, прогрессивен и стал вызовом всему миру, и в этом качестве был миром принят. Наша проблема в том, каков был способ реализации, каков был способ установления власти.

Российская советская власть использовала для своего обоснования, прежде всего, не содержание проекта, а сам статус страны-проекта («у нас всё будет по-новому»). Ведь мыслительная и деятельностная «конструкция» замысла, по существу, делает его пространством абсолютной власти проектировщика. Проект по методу - полностью реализуемая мысль. Других субъектов, кроме проектанта, в пространстве проекта нет. Этот методологический аспект проектной работы наложился на неминуемо военный характер руководства страной, вытекавший не столько из сути проекта социализма, сколько из традиционного оборонительного геополитического положения России.


В ходе непрекращающейся в ХХ веке мировой войны, работая над социальным проектом, мы не занимались политическим развитием методов его реализации. Приказной, административный, военизированный способ осуществления власти до сих пор является символом веры значительной части населения.

Мы до сих пор искренне считаем, что несогласные с «правильным» курсом должны быть устранены, т.к. они «мешают» рационально организованной деятельности. Мы искренне верим, что «начальник» у всякого дела должен быть один, иначе наступит «бардак». Мы не верим, что современный мир деятельности построен на принципе многих, не подчинённых друг другу управляющих «надстроек» над одним процессом деятельности, на гетерархии управления, которая тем не менее не должна разрушать государство и власть, поскольку управление не должно использоваться в функции власти.
******

Религиозные догматы марксизма и русская революция
К 1917 году в России не было других идей по поводу нового общественного строя, кроме идеи социализма. В этом вопросе был достигнут идеологический консенсус. Вопрос заключался в практическом подходе, в том, какие силы, как и при каких обстоятельствах смогут использовать для этого власть.

Царская власть была уничтожена либерально-буржуазной революцией февраля. Более полугода в стране царила анархия. В конце концов, Россия оказалась в руках профессиональных революционеров, которые в своём уже далеко не первом поколении превратились в полноценную общественную элиту, стремящуюся к сокрушению старой власти и установлению самих себя на её место. Эти профессионалы обладали всеми необходимыми средствами: разветвлённой боевой организацией, пропагандой, революционной теорией критики и свержения старой власти.

Помимо совершения октябрьского переворота 1917-го им пришлось также преодолеть сопротивление либерально-буржуазной среды (в конечном счёте - путём уничтожения самой этой среды), а также привести к повиновению вооружившееся за годы войны население (в массе - крестьянское, но не только). В этом суть русской гражданской войны.

Но дальнейшее сохранение власти подразумевало государственное строительство. И никакого другого проекта, кроме социалистического, просто не было. Этот план вовсе не был программой большевистских марксистских террористов. Они владели лишь теорией разрушения и практикой захвата. С этого начинается история противоречия, определившая судьбу нашей версии социализма и ставшая содержанием русской истории ХХ века.

Догматы коммунистической светской веры, основанной Марксом, являются закономерным результатом разложения западного католического христианского сознания. Разложение это происходило с помощью протестантской революции, прежде всего английской, а также французского Просвещения, подражавшего последней. В коммунистических идеалах человек окончательно занимает место Бога и требует для себя соответствующих прав и полномочий.

Русский большевистский марксизм взял эти догматы на вооружение как идеологический таран против самодержавия, как средство подчинения членов боевой организации, ордена революционеров (и до взятия власти, и после) и как средство держать в повиновении остальное население. В новую веру должна была обратиться вся страна (что и было исполнено).

То, что в религиозную действительность марксизма вляпались русские, - неудивительно, в неё уверовал и остальной мир. Но русские, со свойственным им максимализмом, вляпались ещё и в гражданскую, а потом и в полноценную религиозную войну. Мы освоили всю многообразную инквизиционную практику религиозного преследования, пройденную католицизмом, и всё это в сжатые исторические сроки.
*******
Часть 1. Гл.6. Наш социализм(2)

Европа, Марксизм и пр.измы, Государство, Перестройка, Книга, Русский мир, Философия, Политика, Закон, Общество

Previous post Next post
Up