"Экономические ценности, этнокультурные ценности и культурная демократия"
В своей книге Can Threatened Languages Be Saved? (Clevedon, Multilingual Matters, 2000) Джошуа Фишман критически оценивает и развивает положения, содержащиеся в его предыдущей работе Reversing language Shift: Theory and Practice of Assistance to Threatened Languages. (Clevedon, Multilingual Matters, 1991). В частности, он рассматривает пять идеологических возражений, с которыми сталкиваются сторонники возрождения языка. Первое из них заключается в том, что сохранение "отсталого языка" якобы уменьшает шансы на экономическое благополучие членов меньшинства:
Экономические ценности, этнокультурные ценности и культурная демократия
Возрождение языка связано с восстановлением, созданием заново и поддержанием целого образа жизни, включая как языковые, так и неязыковые аспекты. Некоторые из них надежно зафиксированы в памяти, в текстах, в давних и недавних реалиях. Другие аспекты являются новаторским развитием прошлого или новыми изобретениями, чтобы преодолеть разрыв между прерванным прошлым и сегодняшним настоящим, которое в некоторых моментах не имеет прецедентов в прошлом.
Все культуры и порождаемые ими социальные идентичности, даже в прочных сообществах языкового большинства, которым на первый взгляд ничего не угрожает, являются частично продолжением своего прошлого и частично новациями по сравнению с ним. Когда продолжения и новации находятся под контролем самого сообщества, они сливаются в единое целое, которое представляется цельным, аутентичным.
Возрождение языка - языковая часть движения за этнокультурное саморегулирование, которое все более признается демократическими государствами и международными организациями в качестве основополагающего права коренных (а часто и иммигрантских) сообществ. Вступление некоторых постсоветских восточноевропейских стран в ЕС и другие европейские и североатлантические организации по «сотрудничеству и безопасности» неоднократно откладывалось, потому что они еще не разработали доброжелательную, уважительную и благоприятную политику в отношении своих коренных меньшинств. Отсутствие такой согласованной политики в Словакии, Румынии и Беларуси, например, было признано несоответствующим стандартам, обязательным для членов этих организаций. Сторонники возрождения языка должны осознавать, что эти организации, их декларации, договоры и конвенции преследуют цели, созвучные основополагающим принципам современных демократических обществ. Эти цели ни в коем случае не сомнительные и не реакционные, и их следует добиваться с высоко поднятой головой.
Но являются ли они реалистичными с точки зрения достижения максимального индивидуального и коллективного материального успеха? Европейский Союз, судя по всему, думает именно таким образом, указывая на более высокую в конечном счете производительность тех стран (в общегосударственном масштабе и в регионах проживания меньшинств), в которых проводится более прогрессивная политика в отношении национальных меньшинств.
Однако противники возрождения языков не устают повторять, что главные структуры, обеспечивающие наибольшее вознаграждение, связаны с использованием и, соответственно, владением языком большинства. Они заявляют, что целесообразней лингвистически включить население в максимально более широкую экономическую и социальную систему.
Они подчеркивают, что языки большинства самые «полезные», что они обеспечивают наибольшее «социальное продвижение», и что языки меньшинств почти не имеют шансов на успех в этом смысле. Они утверждают, что языковая политика бывает успешной тогда и только тогда, когда она соответствует рыночным соображениям трудоустройства. Короче говоря, представители большинства и той части меньшинства, которая уже перешла на его язык, часто убеждают тех, кто использует и защищает родной язык меньшинства, что их усилия вредят экономическому продвижению их сородичей.
Такие заявления часто производят разрушительный эффект на родителей из числа меньшинства, которым предстоит проводить «домашнюю языковую политику» с воспитанием детей на языке меньшинства. Родители редко бывают знакомы с объективными экономическими данными, на которых основываются действия и декларации большинства современных международных организаций, и поэтому необходимо рассеять их опасения в том, что они поставят своих детей в невыгодное положение, если будут социализировать их и давать им образование на языке меньшинства.
В таких обсуждениях на низовом уровне, особенно если непосредственный потенциал миноритарного языка низок, как раз и необходимо подчеркивать истинный сложный характер ценностей и культуры меньшинства. Члены меньшинства всегда двуязычны (в гораздо большей степени, чем представители большинства) и, следовательно, ничуть не отрезаны от экономических преимуществ, которые якобы неотъемлемо присущи языку большинства. Язык большинства, как очевидно, всегда будет присутствовать в образовании детей меньшинства. Если бы трудящимся представителям меньшинства достаточно было лишь знания языка большинства для доступа к ресурсам, контролируемым этим большинством, их экономическое благосостояние сейчас было бы гораздо выше, чем это обычно имеет место.
Кроме того, соображения экономической выгоды не единственные определяют индивидуальную и коллективную идентичность меньшинства (так же, как они не единственные определяют индивидуальную и коллективную идентичность большинства). Более слабые языки всегда нуждаются в нечто большем, чем просто экономические соображения. Вопрос заключается не в доступе к выгодным рабочим местам, а в том, что непропорционально большая доля экономической мощи находится в руках представителей большинства, и эта проблема редко бывает решаема лишь лингвистическим способом. В итоге даже двуязычие представителей меньшинства обычно не ведет к перераспределению экономической мощи. Поэтому сохранение идентичности меньшинства и его культурной целостности имеет тем большее значение для решения проблем этого сообщества, для здоровья, образования и культурной креативности.
Вульгарный материализм (будь то марксистский или капиталистический) недооценивает тонкие и переплетенные человеческие ценности, поведения и идентичности, которые в основе своей нематериалистичны или даже антиматериалистичны по природе (в том числе семейные и дружеские узы, духовность, привязанности и приватная сфера, эстетика и нравственные нормы, которые каждая культура выражает и развивает). Разве признаком более высокой культуры не является наличие других ценностей помимо материальных, которые являются лишь самым базовым выражением индивидуальных и коллективных потребностей? Разве представители большинства, со своей стороны, не гордятся как раз нематериальными достижениями своей этнокультурной жизни?
(следующий аргумент: "Естественность" отмирания миноритарного языка)
Экономические ценности, этнокультурные ценности и культурная демократия
Возрождение языка связано с восстановлением, созданием заново и поддержанием целого образа жизни, включая как языковые, так и неязыковые аспекты. Некоторые из них надежно зафиксированы в памяти, в текстах, в давних и недавних реалиях. Другие аспекты являются новаторским развитием прошлого или новыми изобретениями, чтобы преодолеть разрыв между прерванным прошлым и сегодняшним настоящим, которое в некоторых моментах не имеет прецедентов в прошлом.
Все культуры и порождаемые ими социальные идентичности, даже в прочных сообществах языкового большинства, которым на первый взгляд ничего не угрожает, являются частично продолжением своего прошлого и частично новациями по сравнению с ним. Когда продолжения и новации находятся под контролем самого сообщества, они сливаются в единое целое, которое представляется цельным, аутентичным.
Возрождение языка - языковая часть движения за этнокультурное саморегулирование, которое все более признается демократическими государствами и международными организациями в качестве основополагающего права коренных (а часто и иммигрантских) сообществ. Вступление некоторых постсоветских восточноевропейских стран в ЕС и другие европейские и североатлантические организации по «сотрудничеству и безопасности» неоднократно откладывалось, потому что они еще не разработали доброжелательную, уважительную и благоприятную политику в отношении своих коренных меньшинств. Отсутствие такой согласованной политики в Словакии, Румынии и Беларуси, например, было признано несоответствующим стандартам, обязательным для членов этих организаций. Сторонники возрождения языка должны осознавать, что эти организации, их декларации, договоры и конвенции преследуют цели, созвучные основополагающим принципам современных демократических обществ. Эти цели ни в коем случае не сомнительные и не реакционные, и их следует добиваться с высоко поднятой головой.
Но являются ли они реалистичными с точки зрения достижения максимального индивидуального и коллективного материального успеха? Европейский Союз, судя по всему, думает именно таким образом, указывая на более высокую в конечном счете производительность тех стран (в общегосударственном масштабе и в регионах проживания меньшинств), в которых проводится более прогрессивная политика в отношении национальных меньшинств.
Однако противники возрождения языков не устают повторять, что главные структуры, обеспечивающие наибольшее вознаграждение, связаны с использованием и, соответственно, владением языком большинства. Они заявляют, что целесообразней лингвистически включить население в максимально более широкую экономическую и социальную систему.
Они подчеркивают, что языки большинства самые «полезные», что они обеспечивают наибольшее «социальное продвижение», и что языки меньшинств почти не имеют шансов на успех в этом смысле. Они утверждают, что языковая политика бывает успешной тогда и только тогда, когда она соответствует рыночным соображениям трудоустройства. Короче говоря, представители большинства и той части меньшинства, которая уже перешла на его язык, часто убеждают тех, кто использует и защищает родной язык меньшинства, что их усилия вредят экономическому продвижению их сородичей.
Такие заявления часто производят разрушительный эффект на родителей из числа меньшинства, которым предстоит проводить «домашнюю языковую политику» с воспитанием детей на языке меньшинства. Родители редко бывают знакомы с объективными экономическими данными, на которых основываются действия и декларации большинства современных международных организаций, и поэтому необходимо рассеять их опасения в том, что они поставят своих детей в невыгодное положение, если будут социализировать их и давать им образование на языке меньшинства.
В таких обсуждениях на низовом уровне, особенно если непосредственный потенциал миноритарного языка низок, как раз и необходимо подчеркивать истинный сложный характер ценностей и культуры меньшинства. Члены меньшинства всегда двуязычны (в гораздо большей степени, чем представители большинства) и, следовательно, ничуть не отрезаны от экономических преимуществ, которые якобы неотъемлемо присущи языку большинства. Язык большинства, как очевидно, всегда будет присутствовать в образовании детей меньшинства. Если бы трудящимся представителям меньшинства достаточно было лишь знания языка большинства для доступа к ресурсам, контролируемым этим большинством, их экономическое благосостояние сейчас было бы гораздо выше, чем это обычно имеет место.
Кроме того, соображения экономической выгоды не единственные определяют индивидуальную и коллективную идентичность меньшинства (так же, как они не единственные определяют индивидуальную и коллективную идентичность большинства). Более слабые языки всегда нуждаются в нечто большем, чем просто экономические соображения. Вопрос заключается не в доступе к выгодным рабочим местам, а в том, что непропорционально большая доля экономической мощи находится в руках представителей большинства, и эта проблема редко бывает решаема лишь лингвистическим способом. В итоге даже двуязычие представителей меньшинства обычно не ведет к перераспределению экономической мощи. Поэтому сохранение идентичности меньшинства и его культурной целостности имеет тем большее значение для решения проблем этого сообщества, для здоровья, образования и культурной креативности.
Вульгарный материализм (будь то марксистский или капиталистический) недооценивает тонкие и переплетенные человеческие ценности, поведения и идентичности, которые в основе своей нематериалистичны или даже антиматериалистичны по природе (в том числе семейные и дружеские узы, духовность, привязанности и приватная сфера, эстетика и нравственные нормы, которые каждая культура выражает и развивает). Разве признаком более высокой культуры не является наличие других ценностей помимо материальных, которые являются лишь самым базовым выражением индивидуальных и коллективных потребностей? Разве представители большинства, со своей стороны, не гордятся как раз нематериальными достижениями своей этнокультурной жизни?
(следующий аргумент: "Естественность" отмирания миноритарного языка)