Кузнецов в Правде (2)
еще одно упоминание, на этот раз из Glasnost' in Action (Routledge Revivals): Cultural Renaissance in Russia (тоже 1989):
Какие силы блокировали реформы
в шестидесятые годы, и почему сталинизм в измененном виде сохранялся
в течение десятилетий после его смерти? «Мы вступаем в своего рода моральный диалог
с теми, кто жил в тридцатые годы». Увы, историки
отстали в решении таких вопросов.
Ссылаясь на афоризм Маркса de omnibus dubitandum, Афанасьев добавляет к этому афоризму Дантона: «Недоверие - высшее качество гражданина». Сейчас многое подвергается сомнению, например, является ли государственная собственность подлинно общественной собственностью. А как насчет мнения, что у нас есть «определенный вид частной собственности на функцию,
работу, назначение»? Предположим, что форма, в которой был достигнут социализм, может быть охарактеризована определением Маркса «казарменный
социализм»? Разве Заславская, Карпинский и другие не правы, говоря, что «в тридцатые годы, при сталинской форме коллективизации,
трудящийся крестьянин был отчужден от собственности, что крестьяне
как класс были ликвидированы»? Свобода широкомасштабного поиска
истины возмущает некоторых людей, которые хотят этому помешать. Афанасьев приводит здесь
в качестве примера письмо Андреевой, «настоящий политический манифест против
перестройки, основанный одновременно на фальсификации и догматизации истории». Некоторые принимают более тонкую тактику «полуправды»:
так, Троцкий больше не представлен как агент иностранной державы,
он не присоединился к большевикам в 1917 году, чтобы развалить партию, он был
даже талантливым оратором, который кое-что сделал для революции в 1917 году
и во время гражданской войны.
Но в конце концов Троцкий, а также Зиновьев
и Каменей представлены политически в той же самой сталинской манере.
Так подчеркивается несогласие Каменева с Лениным по поводу Октябрьского восстания, но тот факт, что Ленин все же выдвинул его на пост
первого послереволюционного председателя ВЦИК (исполкома
Советов), игнорируется. «Вся сталинская версия борьбы
с различными уклонами в двадцатых годах воспроизводится без изменений,
нет упоминания о существовании сталинской антипартийной
фракции». Коллективизация также представлена как будто в соответствии с идеями Ленина, а не как искажение ленинских
концепций ценой
миллионов жизней. Эти «торговцы полуправдой» придерживаются линии, что, с одной стороны, были массовые репрессии и преступления, но, с другой стороны, были радость, энтузиазм и рекорды, и не должно быть
«очернения нашего славного прошлого». Да, отвечает Афанасьев, были
стахановские рекорды, «но также рекордное количество убийств
сограждан, превзойденное, пожалуй, только Пол Потом». Этот
двуручный подход бесполезен, и нам нужно выйти за рамки обвинения только Сталина в том, что произошло. Некоторые готовы обвинить
его психику, и таким образом «пожертвовать Сталиным во имя сохранения
сталинизма», не задавая вопроса: «Насколько Сталин был
создателем, а насколько продуктом системы, которая была консолидирована, когда он был у власти?» Хрущев так и не пошел дальше
обвинения лично Сталина.
«Обращаясь к советским историкам, Афанасьев отмечает их «беспомощность»
в новой ситуации. Двое академиков даже ответили на вопрос
председателя государственного комитета по образованию, что
учебники истории почти удовлетворительны. Однако «в учебнике истории для 9-го класса [16-летних] нет ни одной
нефальсифицированной страницы. Весь учебник - ложь. . . . То же самое касается
университетских учебников, особенно по советской истории и истории КПСС. За последние десятилетия мы едва ли продвинулись концептуально
за пределы сталинского «краткого курса»... сомневаюсь, есть ли в
мире страна с такой фальсифицированной историей, как наша».
Виноваты не только историки, когда партийные
чиновники, такие как Трапезников (во времена Брежнева), выгнали хороших историков в глушь. Что касается Ленина,
Афанасьев не согласен с мнением, что у Ленина была полностью разработанная
концепция социализма. Нет, он был в процессе разработки;
«в конце концов, он не жил при социализме, он мог только воображать и
думать, что из НЭПовской России выйдет социалистическая Россия, надеялся,
что это произойдет, и разрабатывал принципы такого
перехода». Затем он делает очень важный момент (также
затронутый Гефтером): «Была ли НЭПовская Россия? Да, была Новая
экономическая политика, но успела ли Россия стать непистской - это
открытый вопрос. ... И Ленина бы считали еще более
грандиозным, если бы его показали как человека, ищущего ответы и не всегда
находящего их».
Затем он ставит еще более фундаментальный вопрос «об отношении к марксизму-ленинизму». Догматическая схоластическая идеология, унаследованная от тридцатых годов, теперь является препятствием для ясной мысли. Мы
должны «критически пересмотреть марксизм, вернуться к его корням, стряхнуть с себя
господство догматиков». Настоящий марксизм должен также критиковать
самого себя. Марксисты должны вести свободный диалог с другими школами
мысли, включая западный марксизм, последователей Грамши и
Франкфуртскую школу. Маркс и Ленин считали, что капитализм
уже сыграл свою историческую роль, но теперь мы знаем, что то,
что Ленин называл империалистической стадией, на самом деле было ранней стадией
капитализма. Никто не мог предвидеть электронную, ядерную, лазерную или
компьютерную революции. Кроме того, Маркс и Ленин верили в скорое
достижение коммунизма. Это также оказалось ошибочным.
«Классики» не предвидели долгосрочного сосуществования капитализма и социализма. Необходимо, глядя на западный мир, «раз и навсегда освободиться от стереотипов, демонизирующих
капитализм», избегая при этом «фетишизации» и мифологизации
Запада, который «ставит с ног на голову наше официальное представление о
себе». Необходимо серьезно изучать немарксистские идеи. Так же следует изучать и западные исторические работы по Советскому Союзу. Три поколения
советских историков воспитывались в неведении относительно западной
мысли. «Чтобы критиковать, к чему мы всегда были готовы,
прежде всего необходимо знать, изучать».
Для Сталина и Брежнева история как таковая была не нужна, разве что для оправдания несправедливых действий. «Наша коллективная память постепенно
угасала, . . . Результатом является кризис идентичности нашего современного общества... Мы смотрим в зеркало и не можем узнать
себя. . . . И именно в этом вакууме находится место
таким шовинистическим и антисемитским группам, как экстремисты
«Памяти».
Афанасьев заканчивает тем, что выражает несогласие с предложением
написать новую официальную историю партии, призывая к открытому доступу к
архивам, включая партийные архивы, которые теперь гораздо более доступны.
Волнующий материал! «Правда» не ответила (как и в случае с Андреевой) «в редакционной форме». Она напечатала в течение недели большую статью
Побиска Кузнецова, который признает, что есть много того, с чем можно согласиться.
Однако он не согласен с критикой подхода «с одной
стороны - с другой стороны»: в конце концов, были и энтузиазм, и репрессии, и достижения, и трагедия. Также он
недоволен тем, что не достиг социализма, задуманного Лениным. Да,
он согласен, мы получили деформированную систему, которая теперь нуждается в перестройке,
но «мы не ушли с дороги, открытой Октябрем, ... иначе
не было бы социализма в мире». Афанасьев поднял
вопрос «Социалистическое ли у нас общество?» и не смог на него ответить.
Кузнецов приводит формулировку Горбачева в своей речи на 70-летии, отвергая «бухаринскую» альтернативу, предложенную Афанасьевым: «Можно ли было в условиях того времени выбрать иной курс, чем тот, который предлагала партия?» Он отвечает - нет. Как и следовало ожидать, Кузнецов не может принять понятие частной собственности на чин или должность. «Я не думаю, что Историко-архивный институт, которым руководит автор статьи, рассматривается им как его частная собственность». Новый учебник по истории партии желателен, готовится. Не очень резкий удар по костяшкам пальцев.
Афанасьев ответил в «Правде» 26 июля 1988 года. Кузнецов писал: «Мы не смогли и не умели» построить
недеформированное социалистическое общество, «мы не были до конца последовательны», и Афанасьев парирует следующим: ««Мы», «мы», это здорово!
«Мы» - миллионы заключенных во главе с Ягодой, Ежовым и Берией.
«Мы» - закрепощенное, ограбленное и несчастное крестьянство, уничтоженное как класс Сталиным и его приспешниками. Вспомним, что Сталин отменил НЭП, превратил (не в одиночку, а во главе целого социального слоя) партию в «тевтонско-рыцарский орден» меченосцев, разорвал союз с крестьянами, подчинил рабочих казарменной дисциплине, подавил или уничтожил интеллигенцию, сделал кровь и страх основой государства, поскольку не мог быть «до конца последовательным» в применении ленинских указаний. Аргументация Кузнецова подразумевала бы, что это превращение социалистических идей в «тоталитарные и террористические» было «исторически предопределено».
Афанасьев снова сослался на письмо Нины Андреевой в «Советскую Россию»: угроза исходит не от нее, а от «тех, кто стоял за этой скромной учительницей химии и превратил ее письмо в директиву, которую тут же использовали 30 обкомов КПСС». (В редакционной сноске говорится, что это утверждение «не нашло подтверждения».) Афанасьев продолжил: «Идея рыночного социализма - это то, к чему мы пришли через свою собственную болезненную историю; или мы все же должны говорить, что это изобретение наших врагов? Что бы сказал Ленин, если бы в 1988 году увидел продуктовые карточки, миллионы россиян в далеких городах (глубинке), мечтающих о кольце фальсифицированной колбасы, или как мы «учимся демократии» спустя 35 лет после смерти Сталина... Был ли у нас социализм или казарменно-
социализм, с одной стороны, полбочки меда, а с другой
половина дегтя».
«Редакционный комментарий не одобрил некоторые формулировки Афанасьева, но напечатали его статью, хотя и с трехнедельным опозданием.
Несколько дней спустя в драку вступили И. Дедков и О. Лацис. Они согласились с Афанасьевым по поводу «бесчеловечной сталинской системы», но заявили, что «он оставляет неясным, что создал наш народ за
семьдесят лет, если вообще что-то создал. ... Сталин и его окружение чудовищно деформировали социализм, чтобы укрепить свою власть, создали
безжалостный механизм подавления инакомыслия. Но они были вынуждены обеспечить индустриализацию и оборону страны
социализма. Народ пошел за ними, веря в практические дела
и не зная всей правды о тщательно скрываемых преступлениях».
Несмотря ни на что, «социализм выжил». В остальной части статьи
здраво доказывают необходимость экономических реформ и против старомодного догматического
мышления.
Стоит также процитировать статью А. Бурганова (Московские
новости, 25 июня 1988 г.), в которой он обсуждает еще один интересный
вопрос: почему историки так долго не выполняли свой профессиональный долг? Он приводит ответ одного ученого на вопрос, почему он отстаивает заведомо ненаучные взгляды: «Я - солдат партии». Так поступали слишком
многие историки. Несколько лет назад сам Бурганов подвергся
критике со стороны друга и коллеги на общественном собрании. Когда он
спросил критика, читал ли он хотя бы его работу, он получил
ответ: «Зачем? У нас в партии есть те, чья работа - читать.
А я, понимаете, должен поддерживать взгляды центрального печатного
органа». Когда Бурганов в 1963 г. опубликовал статью под названием «Октябрь - подлинно народная революция», ему вынесли партийный выговор, а редактора уволили. За что? Потому что «все еще
господствовала сталинская концепция, что революция была исключительно
пролетарской, и использование термина «народ» в связи с
Октябрем считалось преступным». Его собственная докторская диссертация,
когда в ней цитировались (без кавычек) идеи, фактически взятые из
Маркса и Ленина, вызвала такие комментарии официальных рецензентов, как
«эсеровская», «меньшевистская», «буржуазная-фальсификатор». Затем администрация университета решила изъять диссертацию и поместила ее в
спецхран библиотеки (закрытый отдел); протоколы защиты
диссертации были изъяты и помещены под замок в
сейф местного партийного секретаря!
Какие силы блокировали реформы
в шестидесятые годы, и почему сталинизм в измененном виде сохранялся
в течение десятилетий после его смерти? «Мы вступаем в своего рода моральный диалог
с теми, кто жил в тридцатые годы». Увы, историки
отстали в решении таких вопросов.
Ссылаясь на афоризм Маркса de omnibus dubitandum, Афанасьев добавляет к этому афоризму Дантона: «Недоверие - высшее качество гражданина». Сейчас многое подвергается сомнению, например, является ли государственная собственность подлинно общественной собственностью. А как насчет мнения, что у нас есть «определенный вид частной собственности на функцию,
работу, назначение»? Предположим, что форма, в которой был достигнут социализм, может быть охарактеризована определением Маркса «казарменный
социализм»? Разве Заславская, Карпинский и другие не правы, говоря, что «в тридцатые годы, при сталинской форме коллективизации,
трудящийся крестьянин был отчужден от собственности, что крестьяне
как класс были ликвидированы»? Свобода широкомасштабного поиска
истины возмущает некоторых людей, которые хотят этому помешать. Афанасьев приводит здесь
в качестве примера письмо Андреевой, «настоящий политический манифест против
перестройки, основанный одновременно на фальсификации и догматизации истории». Некоторые принимают более тонкую тактику «полуправды»:
так, Троцкий больше не представлен как агент иностранной державы,
он не присоединился к большевикам в 1917 году, чтобы развалить партию, он был
даже талантливым оратором, который кое-что сделал для революции в 1917 году
и во время гражданской войны.
Но в конце концов Троцкий, а также Зиновьев
и Каменей представлены политически в той же самой сталинской манере.
Так подчеркивается несогласие Каменева с Лениным по поводу Октябрьского восстания, но тот факт, что Ленин все же выдвинул его на пост
первого послереволюционного председателя ВЦИК (исполкома
Советов), игнорируется. «Вся сталинская версия борьбы
с различными уклонами в двадцатых годах воспроизводится без изменений,
нет упоминания о существовании сталинской антипартийной
фракции». Коллективизация также представлена как будто в соответствии с идеями Ленина, а не как искажение ленинских
концепций ценой
миллионов жизней. Эти «торговцы полуправдой» придерживаются линии, что, с одной стороны, были массовые репрессии и преступления, но, с другой стороны, были радость, энтузиазм и рекорды, и не должно быть
«очернения нашего славного прошлого». Да, отвечает Афанасьев, были
стахановские рекорды, «но также рекордное количество убийств
сограждан, превзойденное, пожалуй, только Пол Потом». Этот
двуручный подход бесполезен, и нам нужно выйти за рамки обвинения только Сталина в том, что произошло. Некоторые готовы обвинить
его психику, и таким образом «пожертвовать Сталиным во имя сохранения
сталинизма», не задавая вопроса: «Насколько Сталин был
создателем, а насколько продуктом системы, которая была консолидирована, когда он был у власти?» Хрущев так и не пошел дальше
обвинения лично Сталина.
«Обращаясь к советским историкам, Афанасьев отмечает их «беспомощность»
в новой ситуации. Двое академиков даже ответили на вопрос
председателя государственного комитета по образованию, что
учебники истории почти удовлетворительны. Однако «в учебнике истории для 9-го класса [16-летних] нет ни одной
нефальсифицированной страницы. Весь учебник - ложь. . . . То же самое касается
университетских учебников, особенно по советской истории и истории КПСС. За последние десятилетия мы едва ли продвинулись концептуально
за пределы сталинского «краткого курса»... сомневаюсь, есть ли в
мире страна с такой фальсифицированной историей, как наша».
Виноваты не только историки, когда партийные
чиновники, такие как Трапезников (во времена Брежнева), выгнали хороших историков в глушь. Что касается Ленина,
Афанасьев не согласен с мнением, что у Ленина была полностью разработанная
концепция социализма. Нет, он был в процессе разработки;
«в конце концов, он не жил при социализме, он мог только воображать и
думать, что из НЭПовской России выйдет социалистическая Россия, надеялся,
что это произойдет, и разрабатывал принципы такого
перехода». Затем он делает очень важный момент (также
затронутый Гефтером): «Была ли НЭПовская Россия? Да, была Новая
экономическая политика, но успела ли Россия стать непистской - это
открытый вопрос. ... И Ленина бы считали еще более
грандиозным, если бы его показали как человека, ищущего ответы и не всегда
находящего их».
Затем он ставит еще более фундаментальный вопрос «об отношении к марксизму-ленинизму». Догматическая схоластическая идеология, унаследованная от тридцатых годов, теперь является препятствием для ясной мысли. Мы
должны «критически пересмотреть марксизм, вернуться к его корням, стряхнуть с себя
господство догматиков». Настоящий марксизм должен также критиковать
самого себя. Марксисты должны вести свободный диалог с другими школами
мысли, включая западный марксизм, последователей Грамши и
Франкфуртскую школу. Маркс и Ленин считали, что капитализм
уже сыграл свою историческую роль, но теперь мы знаем, что то,
что Ленин называл империалистической стадией, на самом деле было ранней стадией
капитализма. Никто не мог предвидеть электронную, ядерную, лазерную или
компьютерную революции. Кроме того, Маркс и Ленин верили в скорое
достижение коммунизма. Это также оказалось ошибочным.
«Классики» не предвидели долгосрочного сосуществования капитализма и социализма. Необходимо, глядя на западный мир, «раз и навсегда освободиться от стереотипов, демонизирующих
капитализм», избегая при этом «фетишизации» и мифологизации
Запада, который «ставит с ног на голову наше официальное представление о
себе». Необходимо серьезно изучать немарксистские идеи. Так же следует изучать и западные исторические работы по Советскому Союзу. Три поколения
советских историков воспитывались в неведении относительно западной
мысли. «Чтобы критиковать, к чему мы всегда были готовы,
прежде всего необходимо знать, изучать».
Для Сталина и Брежнева история как таковая была не нужна, разве что для оправдания несправедливых действий. «Наша коллективная память постепенно
угасала, . . . Результатом является кризис идентичности нашего современного общества... Мы смотрим в зеркало и не можем узнать
себя. . . . И именно в этом вакууме находится место
таким шовинистическим и антисемитским группам, как экстремисты
«Памяти».
Афанасьев заканчивает тем, что выражает несогласие с предложением
написать новую официальную историю партии, призывая к открытому доступу к
архивам, включая партийные архивы, которые теперь гораздо более доступны.
Волнующий материал! «Правда» не ответила (как и в случае с Андреевой) «в редакционной форме». Она напечатала в течение недели большую статью
Побиска Кузнецова, который признает, что есть много того, с чем можно согласиться.
Однако он не согласен с критикой подхода «с одной
стороны - с другой стороны»: в конце концов, были и энтузиазм, и репрессии, и достижения, и трагедия. Также он
недоволен тем, что не достиг социализма, задуманного Лениным. Да,
он согласен, мы получили деформированную систему, которая теперь нуждается в перестройке,
но «мы не ушли с дороги, открытой Октябрем, ... иначе
не было бы социализма в мире». Афанасьев поднял
вопрос «Социалистическое ли у нас общество?» и не смог на него ответить.
Кузнецов приводит формулировку Горбачева в своей речи на 70-летии, отвергая «бухаринскую» альтернативу, предложенную Афанасьевым: «Можно ли было в условиях того времени выбрать иной курс, чем тот, который предлагала партия?» Он отвечает - нет. Как и следовало ожидать, Кузнецов не может принять понятие частной собственности на чин или должность. «Я не думаю, что Историко-архивный институт, которым руководит автор статьи, рассматривается им как его частная собственность». Новый учебник по истории партии желателен, готовится. Не очень резкий удар по костяшкам пальцев.
Афанасьев ответил в «Правде» 26 июля 1988 года. Кузнецов писал: «Мы не смогли и не умели» построить
недеформированное социалистическое общество, «мы не были до конца последовательны», и Афанасьев парирует следующим: ««Мы», «мы», это здорово!
«Мы» - миллионы заключенных во главе с Ягодой, Ежовым и Берией.
«Мы» - закрепощенное, ограбленное и несчастное крестьянство, уничтоженное как класс Сталиным и его приспешниками. Вспомним, что Сталин отменил НЭП, превратил (не в одиночку, а во главе целого социального слоя) партию в «тевтонско-рыцарский орден» меченосцев, разорвал союз с крестьянами, подчинил рабочих казарменной дисциплине, подавил или уничтожил интеллигенцию, сделал кровь и страх основой государства, поскольку не мог быть «до конца последовательным» в применении ленинских указаний. Аргументация Кузнецова подразумевала бы, что это превращение социалистических идей в «тоталитарные и террористические» было «исторически предопределено».
Афанасьев снова сослался на письмо Нины Андреевой в «Советскую Россию»: угроза исходит не от нее, а от «тех, кто стоял за этой скромной учительницей химии и превратил ее письмо в директиву, которую тут же использовали 30 обкомов КПСС». (В редакционной сноске говорится, что это утверждение «не нашло подтверждения».) Афанасьев продолжил: «Идея рыночного социализма - это то, к чему мы пришли через свою собственную болезненную историю; или мы все же должны говорить, что это изобретение наших врагов? Что бы сказал Ленин, если бы в 1988 году увидел продуктовые карточки, миллионы россиян в далеких городах (глубинке), мечтающих о кольце фальсифицированной колбасы, или как мы «учимся демократии» спустя 35 лет после смерти Сталина... Был ли у нас социализм или казарменно-
социализм, с одной стороны, полбочки меда, а с другой
половина дегтя».
«Редакционный комментарий не одобрил некоторые формулировки Афанасьева, но напечатали его статью, хотя и с трехнедельным опозданием.
Несколько дней спустя в драку вступили И. Дедков и О. Лацис. Они согласились с Афанасьевым по поводу «бесчеловечной сталинской системы», но заявили, что «он оставляет неясным, что создал наш народ за
семьдесят лет, если вообще что-то создал. ... Сталин и его окружение чудовищно деформировали социализм, чтобы укрепить свою власть, создали
безжалостный механизм подавления инакомыслия. Но они были вынуждены обеспечить индустриализацию и оборону страны
социализма. Народ пошел за ними, веря в практические дела
и не зная всей правды о тщательно скрываемых преступлениях».
Несмотря ни на что, «социализм выжил». В остальной части статьи
здраво доказывают необходимость экономических реформ и против старомодного догматического
мышления.
Стоит также процитировать статью А. Бурганова (Московские
новости, 25 июня 1988 г.), в которой он обсуждает еще один интересный
вопрос: почему историки так долго не выполняли свой профессиональный долг? Он приводит ответ одного ученого на вопрос, почему он отстаивает заведомо ненаучные взгляды: «Я - солдат партии». Так поступали слишком
многие историки. Несколько лет назад сам Бурганов подвергся
критике со стороны друга и коллеги на общественном собрании. Когда он
спросил критика, читал ли он хотя бы его работу, он получил
ответ: «Зачем? У нас в партии есть те, чья работа - читать.
А я, понимаете, должен поддерживать взгляды центрального печатного
органа». Когда Бурганов в 1963 г. опубликовал статью под названием «Октябрь - подлинно народная революция», ему вынесли партийный выговор, а редактора уволили. За что? Потому что «все еще
господствовала сталинская концепция, что революция была исключительно
пролетарской, и использование термина «народ» в связи с
Октябрем считалось преступным». Его собственная докторская диссертация,
когда в ней цитировались (без кавычек) идеи, фактически взятые из
Маркса и Ленина, вызвала такие комментарии официальных рецензентов, как
«эсеровская», «меньшевистская», «буржуазная-фальсификатор». Затем администрация университета решила изъять диссертацию и поместила ее в
спецхран библиотеки (закрытый отдел); протоколы защиты
диссертации были изъяты и помещены под замок в
сейф местного партийного секретаря!