Образ Римской империи у М.И.Ростовцева (проф.А.Махлаюк)
* Реконструкция базовых социально-экономических процессов и характеристик Римской державы строится в первую очередь на пристальном рассмотрении таких ключевых, с точки зрения Ростовцева, феноменов, как урбанизация и своеобразие отдельных провинций, постепенно интегрируемых в единый Римский мир. При этом меньше внимания уделено Востоку империи и греческим городам, а вскользь брошенная мысль о греко-римской империи не получает развития.
* Ростовцев проницательно улавливает глубинный драматизм римской истории, не сводимый ни к тирании и сумасбродствам отдельных правителей, ни к беспощадной борьбе противостоящих друг другу социальных групп.
* Большинство исследователей научного творчества Ростовцева сходятся в том, что его SEHRE есть проекция событий и путей развития империи Российской, и многие авторские тезисы отражают его социальное положение, личный опыт и пристрастное отношение к происходившим в России общественно-политическим катаклизмам7.
* По мнению М. Веса, Рим в изображении русского историка - это «проекция Российской империи, частично такой, какой ее воспринимал Ростовцев, частично же такой, какой она должна была быть и какой могла быть на его взгляд, - "просвещенной монархией"»9.
* Ростовцев, безусловно, был историком большого, индивидуально-неповторимого стиля; ему, как никому другому, были по силам и соответствовали складу его мышления и дарования столь масштабные темы, как история Римской империи или эллинизма в целом. Надо сказать, что сам Михаил Иванович придавал большое значение литературной форме своих работ, считая историописание разделом литературы, о чем прямо говорится в другом его известном труде «История Древнего мира»: «...история все еще остается ветвью литературы... задачей чисто литературного и художественного характера. Все более и более превращаясь в раздел точной науки, история не может и не должна утрачивать свой литературный и, стало быть, индивидуальный характер»19.
* «гигантская тюрьма для миллионов людей» (о поздней империи)
* Пример иного рода - характеристика городского благоустройства, подчеркивающая, что города Римской империи в отношении комфорта, красоты и гигиены ни в чем не уступали многим современным европейским или американским городам (ОХРИ. I, 141). Сравнение с современной Америкой присутствует и в пассаже, посвященном благотворительности городской знати: «В наше время такое сочувствие общественным интересам встречается разве что у некоторых американских богачей. Однако по сравнению с имеющимся состоянием римляне жертвовали для общественной пользы гораздо большую долю, чем нынешние американцы» (ОХРИ. I, 324).
* В целом же реконструкция базовых социально-экономических процессов Римской державы строится в первую очередь на пристальном рассмотрении таких ключевых, с точки зрения Ростовцева, феноменов, как урбанизация и своеобразие отдельных провинций, постепенно интегрируемых в единый Римский мир. Он специально подчеркивает, что эти моменты еще не получили должного освещения в науке, и, предлагая свое освещение, допускает известные преувеличения, когда пишет о том, что Римская империя была «урбанизирована даже чрезмерно»31. Эта мысль поясняется в другом месте: «Чем выше было число городов, тем больше углублялась пропасть между этими двумя классами», то есть классами «привилегированной буржуазии и трудящихся, землевладельцев и крестьян, хозяев мастерских или лавок и рабов»32. Такой классовый дуализм нельзя не признать явным упрощением исторической реальности, как и ту степень урабанизированности, о которой пишет Ростовцев, оставляя в тени существенную неравномерность распространения городов на территории империи. Однако, по большому счету, он совершенно прав, когда заявляет, что в период своего наивысшего процветания империя все более представляла собой необычное сочетание союза самоуправляющихся городов и стоящей над ними «почти абсолютной монархии, в которой в качестве законного носителя власти вступало высшее должностное лицо господствующего города»33 {Стоит заметить, что подобный взгляд на Империю находит соответствие в оценках античных авторов, например, в словах ритора IV в. Либания о Римской державе как союзе полисов, связанном золотой цепью императорской власти}
* декларативно звучит утверждение о том, что при Антонинах «провинции стали осознавать себя индивидуальными образованиями, целостными локальными единицами или. "нациями". Римская империя теперь представляла собой объединение этих наций»34. Стоит отметить, что Ростовцев меньше внимания уделяет Востоку империи и греческим городам, и вскользь брошенная мысль о греко-римской империи, высказанная по поводу правления Адриана, не получает у него развития 35 {35 Адриан «полностью отдавал себе отчет в том, что является правителем греко-римской империи.» (ОХРИ. I, 82).}. Между тем, как подчеркивается в современных исследованиях, именно своеобразный «цивилизационный дуализм», двойная греко-римская культурная идентичность представляют одну из наиболее поразительных особенностей Римской империи36, в которой власть была римской, а культура греческой37.
Для самого Ростовцева было вполне очевидным единство той «греко-италийской городской цивилизации», которая упрочилась во всех странах, примыкавших к Средиземному морю. Как он красноречиво, хотя и не без преувеличения, писал в статье 1923 г., «люди везде жили одинаково, имели одни интересы, читали одни книги, слушали одних и тех же. профессоров, музыкантов, актеров, посещали школы с одинаковым планом обучения, наслаждались предметами искусства одинакового характера. Мировая цивилизация выработана была во всех деталях и была одинаково близка и дорога и жителю Пальмиры в Сирии, и эллинизированному арабу в Петре, и греко-египтянину в Александрии, и латино-берберу в Карфагене, и кельто-бритту в Лондоне, и основательно романизированному кельту Парижа, Лиона или Бордо, германцу Страсбурга или Кёльна, фракийцу Белграда и Будапешта, иллирийцу Триеста или Сплита»39.
Чрезвычайно важной чертой создаваемого Ростовцевым образа империи и основой его общей концепции является выделение основных социальных и политических акторов, действия и противоборства которых определяли ход истории Римской державы. В качестве таких субъектов выступают в первую очередь сами правители, от основателя принципата до «солдатских императоров». Но при всей значимости их индивидуальных решений и личностных особенностей Ростовцев отнюдь не сводит к этому их конкретную политику и обращает внимание на зависимость императоров от общественного мнения знати, граждан, армии и провинциалов.
Одним из главных субъектов, определяющих и ход событий, и саму сущность императорского режима, представлена реформированная Августом армия, которая изменялась по способам комплектования и своему социальному составу, чем обусловливалась ее политическая активность. Ростовцев отмечает, в частности, что армия Августа уже не была войском пролетариев 40 {40 В отличие от тех армий, которые сражались в гражданских воинах и представляли собой пролетарские массы Италии и провинций, являвшиеся «величайшей силой смуты и разложения» (Ростовцев М. И. Рождение Римской империи. C. 119).}; в ней были представлены почти все группы населения и сословия Империи - от сенаторов, занимавших высшие командные должности, до еще не затронутых греческой или римской культурой провинциалов, служивших во вспомогательных войсках41. Но ядро вооруженных сил составляли все-таки римские граждане. Провинциальные группировки даже во время гражданской войны 69 г. н. э. отнюдь не были выразителями каких-то сепаратистских стремлений, хотя уже тогда у легионеров «накопилась растущая ненависть к господствующим классам и их пособникам - преторианцам, как бы олицетворяющим городское население и, в частности, буржуазию Италии»42. Это противостояние продолжилось и при Флавиях, с политикой которых связана провин-циализация легионов, хотя это была «буржуазная» армия, набираемая из наиболее цивилизованных и образованных классов урбанизированных частей империи 43 {Характерна здесь ремарка автора к слову «буржуазная», которое взято в кавычки: «это понятие опошлено социалистами, у которых оно стало расхожим словцом».}; и меры Веспасиана для политической нейтрализации армии оказались столь же эффективными, как и решения Августа44. Эта линия была продолжена Адрианом, при котором моральный дух и дисциплина войска поднялись до необыкновенных высот45. Ростовцев, таким образом, верно акцентирует тот факт, что армия, пока она состояла из римских граждан или людей, готовых стать римскими гражданами, которыми командовали римские граждане, уроженцы Рима и Италии, оставалась опорой государства {В другой работе историк особо подчеркивает значение личных связей между императором и войском и продуманной системы того взаимного контроля внутри самой армии, который осуществляли всаднические и сенаторские офицеры, рядовые и младшие командиры. См.: Ростовцев М. И. Рождение Римской империи. C. 124-128.}, но по мере ее дальнейшей провинциализации, варваризации и рустификации, начиная с конца II в. н. э., она все более превращалась в деструктивную, революционную (в том негативном смысле, какой автор вкладывал в это слово) силу, сыгравшую главную разрушительную роль в ходе кризиса III в.
* Виламовиц-Мёллендорф назвал книгу Ростовцева самой важной после пятого тома Моммзена
Вместе с тем Ростовцев противоречив в оценке роли армии как опоры императорского всевластия. Так, он называет правление Юлиев-Клавдиев военной тиранией... Однако общая мысль осталась прежней: принципат преемников Августа зависел от воли армии48. При этом, отмечая противоречивость попыток дать государственно-правовое определение созданного Августом строя, Ростовцев предлагает подход, по своей сути очень близкий к современным концепциям принципата, обращая внимание на его социальную сущность, которая заключается в компромиссе, не только и даже не столько политическом, сколько социальном, результатом которого была не «какая-либо чистая форма государственности, а нечто двойственное и гибридное, что можно описать, но чего нельзя определить каким-либо одним термином»49.
Другим значимым актором в истории Империи было, согласно Ростовцеву, римское гражданство, которое, однако, характеризуется без должной дифференциации и того внимания, какого заслуживает. Это ведет к недостаточно обоснованным обобщениям.
*...легионеров, которые сражались в гражданских войнах и которые, по мнению Ростовцева, были одной из главных движущих сил в процессе перехода от республики к принципату.
* Суть дела отчасти проясняет замечание в «Рождении Римской империи», где указывается, что это было «не римское гражданство форума, а огромная масса жителей италийских городов, организованная в отдельных римских и латинских колониях и муниципиях»51. Так или иначе, роль гражданского коллектива как того стержня, вокруг которого строилась мировая держава римлян, не упускается историком из виду52 {Отмечается, что римское гражданство «неизменно основано было в строении своего государственного, экономического и социального бытия на принципах античного городского народоправства». Ср. также: Ростовцев М. И. Политический и социальный кризис в Римской империи. C. 103. - С изданием знаменитого эдикта Каракаллы о предоставлении гражданства перегринам, по оценке Ростовцева, римское государство, опиравшееся на senatus populusque Romanus, окончательно отмирает, ибо «теперь каждый человек был римским гражданином, но на самом деле гражданином не был никто» (ОХРИ. II, 133).}. И в этом отношении его позиция нашла продолжение в современных исследованиях, в которых институт гражданства рассматривается как решающий фактор в интеграции политических и экономических элит провинциальных общин в имперские структуры, причем подчеркивается неоднородность самого римского гражданского коллектива, дифференцированного иерархически вертикально, на honestiores и humiliores, и горизонтально, в зависимости от места происхождения и проживания53.
В то же время принципат II в. н. э. («просвещенная монархия» Антонинов), по мнению Ростовцева, «означал победу образованных классов, подобно тому как принципат Августа означал в свое время победу сообщества cives Romani»; при этом такую победу поддержали и солдаты легионов, которые «не были сторонниками военной тирании»54. Однако к концу века Антонинов состав армии претерпел варваризацию, и она уже не могла считаться «представительницей культурных слоев населения», утратив свою связь с городами и превратившись в армию землевладельцев и крестьян55.
Как бы ни велика была роль армии в политике и социально-экономических структурах империи, все же наибольшее значение, как в активно-созидательном, так и в пассивно-негативном качестве, Ростовцев придает тому социальному слою, который он обобщенно называет городской буржуазией, подразделяя ее на разные фракции и отмечая, что она возникла с ростом благосостояния Италии, возрождением восточных провинций и урбанизацией. Не давая строгой дефиниции этого класса, историк относит к ней землевладельцев, торговцев и промышленников, живших в городах и осуществлявших свою деятельность на основе капиталистических принципов56. Именно они, наряду с армией, представляли опору императорской власти57 {Ростовцев отмечает, что в этом отношении структура Римской империи походила на структуру эллинистических монархий, но в то же время имела и принципиальное отличие: император не был чужеземцем, но представлял господствующий имперский народ, являясь первым гражданином в гражданском обществе (ОХРИ. I, 91-92).} в ее стремлении ослабить могущество землевладельческой знати, именно их энергии держава обязана периодами наивысшего экономического благосостояния и политической стабильности58. Правда, со временем они из коммерческой буржуазии превращались в класс рантье, чье богатство основывалось на систематической эксплуатации низших классов. Высший слой этой буржуазии вместе с тем составлял, по определению Ростовцева, ту «чиновную аристократию», при помощи которой император управлял городами и их территориями59.
Хотя между высшими и низшими слоями буржуазии трудно провести четкую разделительную черту, «поскольку они наверняка взаимно пополняли друг друга»60, все же наиболее предприимчивой и созидательной частью этого класса Ростовцев считает мелкую буржуазию, к которой он относил торговцев, образованных земледельцев, владельцев мастерских, представителей свободных профессий, мелких служащих административного аппарата, происходивших частью из свободных граждан, частью из вольноотпущенников и их потомков. Они-то и составляли «становой хребет городской жизни»61 и, располагаясь в общественной иерархии между богатыми и неимущими, могут быть объединены понятием «средний класс», которое неоднократно встречается у Ростовцева62 и в настоящее время признается вполне правомерным для характеристики социальной структуры римского общества63. Однако все попытки императоров поднять низшие классы на уровень трудового, энергичного среднего сословия не имели успеха64. При этом высший класс городской буржуазии был почти бесплоден в экономическом отношении, живя в большинстве своем рентой. Только новые люди, вливавшиеся в этот класс (бывшие рабы, отчасти семиты и левантинцы Востока) проявляли «энергию и волю к наживе»65.
Что касается низших слоев свободного населения, то к ним в первую очередь относится городской и сельский (крестьянский) пролетариат, который изображается Ростовцевым как сугубо пассивная или разрушительная сила, противостоящая высокой культуре. Под ним он понимает не только пролетариев в античном смысле слова как цензовый класс, но и неработающих и полупраздных жителей городов, не принадлежавших к гражданам66. Иногда к числу пролетариев относятся также свободные наемные рабочие и рабы, занятые в мастерских и домашнем хозяйстве67. Положение рабов и рабовладельческие отношения, вопрос о роли и удельном весе рабского труда в римской экономике Ростовцевым специально не рассматриваются. Однако он отнюдь не недооценивает их экономическую роль, подчеркивая, что все богатства городов Италии и провинций выросли на базе эксплуатации труда рабов68. Именно эти последние составляли огромную армию слуг, ремесленников, землепашцев, рудокопов, матросов и т. д.69 Их вклад в домашнее хозяйство, сельскохозяйственное и ремесленное производство, а также использование в торговле, управлении банками и имперской администрации неоднократно отмечаются, как и то, что они в значительной мере были и источником пополнения городской буржуазии70.
Ростовцев был одним из первых историков, обратившихся к истории крестьянства в эпоху империи. По его убеждению, без изучения условий, которые были характерны для сельской местности, невозможно понимание социального и экономического развития Древнего мира. Констатируя, что «города поведали нам свою историю, деревня же словно затаила молчание»71, он стремится восполнить эту лакуну и показывает сельских тружеников с детализацией их статусов, материального положения, этнической принадлежности, особенностей, наблюдаемых в разных провинциях. Однако в целом прав А. Момильяно, который отметил, что Ростовцев, сосредоточив свое внимание на деятельности среднего класса, уделял крестьянам и рабам иногда меньше внимания, чем требовалось72. В частности, вне его поля зрения фактически осталась крестьянская община, игравшая существенную роль в социальной жизни сельских тружеников73. Систематической характеристики социальной структуры римского имперского общества у Ростовцева действительно нет. Как писал тот же Момильяно, «он не был историком римского или эллинистического общества в целом. Он был прежде всего историком его торговцев, образованных земледельцев и профессионалов»74. Тем не менее все названные выше социально-политические и экономические группы обрисованы динамично, в развитии и постоянном противоборстве, в котором то одна, то другая, то третья сила занимает доминирующее положение, определяя ход событий и процессов. Это противоборство показано именно как классовая борьба между угнетателями и угнетенными, причем государство во многих случаях выступает как всеобщий угнетатель, от которого страдает и буржуазный класс, попадающий под нивелирующую мощь государственного аппарата. Другая основополагающая тенденция, заостренная Ростовцевым, - это неуклонная, все более усугубляющаяся поляризация имперского общества на два класса, со временем превратившихся в две противостоящие друг другу касты, само наличие которых было страшной угрозой империи и тормозило развитие экономики75. Эта же антиномия характеризует и эллинистические монархии и вообще рассматривается историком как универсальная в человеческой истории76 {«...В итоге они [эллинистические монархии] столкнулись с великой и вечной проблемой человеческого общества, столь же острой в Древнем мире, как и в современном: [антиномией] между правителями и управляемыми, между "имущими" и "неимущими", буржуазией и рабочими классами, городом и деревней».}.
* остается вне поля зрения историка и географическая (геополитическая) и экономическая обусловленность и последствия имперской экспансии. О причинах отсутствия такого ракурса можно только гадать. Вероятно, Ростовцева смущал современный политический подтекст, связанный с понятием «империализм». Видимо, он считал его приложимым только к периодам активной завоевательной экспансии Рима, которая уже к концу правления Августа сошла на нет.
По его словам, «главным бедствием была не слабость администрации и не растраты городами денежных средств, равно как и не тяжкая обязанность защищать границы империи путем наступательных войн, - главной причиной упадка были прогнившие основы, особенно экономические, на которых покоилось все здание империи. Она не была в достаточной степени цивилизованной. ее экономическая жизнь не была настолько развитой, чтобы выдерживать большие нагрузки, без которых самоутверждение единой и политически целостной империи было немыслимо»82. Эта мысль, хотя и сформулирована в общем виде, без дальнейших подробных разъяснений, представляется весьма плодотворной, поскольку улавливает глубинный драматизм римской истории, не сводимый ни к тирании и сумасбродствам отдельных правителей, ни к беспощадной борьбе противостоящих друг другу социальных групп, ни к вырождению государственных институтов.
Ставит Ростовцев и принципиальный вопрос о причинах отсутствия в римском мире индустрии и развитых форм капиталистического хозяйства. Возражая тем исследователям, которые искали объяснение в существовании рабского труда, он приходит к выводу, что основным фактором было отсутствие настоящей конкурентной борьбы, что обусловливалось составом, численностью и покупательной способностью потребителей, а также бедностью населения в целом83. Это означает, что сама основа римской промышленности была непрочной и не могла выдержать чрезвычайно дорогостоящее, по-капиталистически организованное машинное производство84. Важно и то, что именно Ростовцев поставил такие проблемы, как экономическое поведение элит и эволюционные процессы в античной экономике85.
В числе наиболее перспективных новаций Ростовцева оказалась постановка вопроса о роли психологии народных масс в античной истории. Эта его попытка понять и оценить настроения и реакции низов римского общества как фактор исторического процесса и, соответственно, понять их роль в событиях, связанных с упадком Античного мира, хотя и не может быть признана достаточно убедительной, тем не менее наметила важное направление последующих исследований, которые пошли в русле, противоположном тому, что было задано Р. Саймом, исходившим из того, что «низшие классы не имели ни голоса в правительстве, ни места в истории»86. Для Ростовцева же психологические факторы равнозначны с политическими и экономическими при объяснении установления принципата. Эта мысль была сформулирована еще в «Рождении Римской империи», где в качестве причин установления власти Августа и длительного сохранения созданного им строя указывались материальное и психологическое состояние, в котором находилась римская держава после гражданских войн, соответствие принципата общественным настроениям и создавшимся политическим, экономическим и психологическим условиям87. Стоит также подчеркнуть, что и конечную причину упадка Римской империи Ростовцев усматривает в изменениях ментальности: «... в случае Римской империи неуклонный упадок цивилизации следует связывать не с физическим вырождением или некоей порчей крови у высших рас из-за рабства, не с политическими и экономическими условиями, а скорее с изменившимися установками в головах людей»88. /М. С. Ростовцев велик, истинно!/
*...мнение Б. Шоу, который фактически называет Ростовцева предтечей Ф. Броделя, указывая на поразительный охват всего Средиземноморья как единого целого и называя это le monde Braudellien avant la chose (Shaw B. D. Under Russian Eyes // Journal of Roman Studies. 1992. Vol. 82. P. 221).
* Особенно выразительно характеризуется Адриан (этот, как называет его автор, «интеллектуал, наделенный тонким артистическим вкусом. последний афинянин и романтик на троне»90, кстати сказать, упоминается в SEHRE чаще других императоров): «Движимый духовными интересами, он легко переносил невзгоды жизни вечного путешественника и даже находил удовольствие в таком образе жизни. Он хотел как следует узнать империю, которой правил, причем узнать лично и во всех деталях. Он полностью отдавал себе отчет в том, что является правителем греко-римской империи и что попытка отдать предпочтение какой-то одной провинции была бы никчемной тратой времени и сил. Этим объясняется проэллинистическая политика Адриана, которой способствовали также его духовные интересы и любовь к искусству»91.
* следует согласиться с мнениями тех исследователей его творчества, которые подчеркивают, что Ростовцев был «более интуитивен, чем логичен (что свойственно русским), и. часто не до конца разрабатывал свои теории»98
* Явная и скрытая полемика с Ростовцевым занимает значительное место в трудах М. Финли, предложившего, как известно, принципиально иную концепцию развития античной экономики. «Примитивистская» концепция Финли и последующая финлеанская линия в изучении античной экономики сформировались как реакция на концепции «модернистов», включая Ростовцева. Это обстоятельство верно подмечено С. Б. Крихом: «.внутренний сюжет истории антиковедения 19301980-х гг. ... это линия Ростовцев - Финли, причем линия преимущественно не преемственности, а противостояния.» (Крих С. Б. М. И. Ростовцев и М. Финли: два типа ученого. С. 397).
Источник: Махлаюк А. В. Образ Римской империи в трудах Михаила Ивановича Ростовцева // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2022. Т. 67. Вып. 1. С. 207227. https://doi.org/10.21638/11701/spbu02.2022.114 https://cyberleninka.ru/article/n/obraz-rimskoy-imperii-v-trudah-mihaila-ivanovicha-rostovtseva
Бонус:
При открытии вакансии в Сенате предпочтение отдавалось опытным и пожилым членам того же рода. При появлении вакансии в Сенате царь руководствовался собственными взглядами, но также было необходимо учитывать возраст и жизненный опыт кандидата в сенаторы [8, с. 77]. Было стремление ограничить круг претендентов на место в Сенате, что достигалось посредством взаимных браков. Как отмечал немецкий антиковед Т. Моммзен, в основе сенаторского института лежала «некоторая доля наследственности», так как он возник из представительства аристократических родов, где «государственная мудрость и государственный опыт переходят по наследству от способного отца к способному сыну» [8, с. 618-619]. Солидарен с ним итальянский ученый А. Момильяно. По его мнению, патриции - это сыновья сенаторов, в перспективе сами будущие сенаторы [30, с. 118].
https://cyberleninka.ru/article/n/problema-opredeleniya-printsipov-formirovaniya-rimskogo-senata-v-epohu-tsarey-viii-v-do-n-e-vi-v-do-n-e-v-trudah-rossiyskih-i-zarubezhnyh
* Ростовцев проницательно улавливает глубинный драматизм римской истории, не сводимый ни к тирании и сумасбродствам отдельных правителей, ни к беспощадной борьбе противостоящих друг другу социальных групп.
* Большинство исследователей научного творчества Ростовцева сходятся в том, что его SEHRE есть проекция событий и путей развития империи Российской, и многие авторские тезисы отражают его социальное положение, личный опыт и пристрастное отношение к происходившим в России общественно-политическим катаклизмам7.
* По мнению М. Веса, Рим в изображении русского историка - это «проекция Российской империи, частично такой, какой ее воспринимал Ростовцев, частично же такой, какой она должна была быть и какой могла быть на его взгляд, - "просвещенной монархией"»9.
* Ростовцев, безусловно, был историком большого, индивидуально-неповторимого стиля; ему, как никому другому, были по силам и соответствовали складу его мышления и дарования столь масштабные темы, как история Римской империи или эллинизма в целом. Надо сказать, что сам Михаил Иванович придавал большое значение литературной форме своих работ, считая историописание разделом литературы, о чем прямо говорится в другом его известном труде «История Древнего мира»: «...история все еще остается ветвью литературы... задачей чисто литературного и художественного характера. Все более и более превращаясь в раздел точной науки, история не может и не должна утрачивать свой литературный и, стало быть, индивидуальный характер»19.
* «гигантская тюрьма для миллионов людей» (о поздней империи)
* Пример иного рода - характеристика городского благоустройства, подчеркивающая, что города Римской империи в отношении комфорта, красоты и гигиены ни в чем не уступали многим современным европейским или американским городам (ОХРИ. I, 141). Сравнение с современной Америкой присутствует и в пассаже, посвященном благотворительности городской знати: «В наше время такое сочувствие общественным интересам встречается разве что у некоторых американских богачей. Однако по сравнению с имеющимся состоянием римляне жертвовали для общественной пользы гораздо большую долю, чем нынешние американцы» (ОХРИ. I, 324).
* В целом же реконструкция базовых социально-экономических процессов Римской державы строится в первую очередь на пристальном рассмотрении таких ключевых, с точки зрения Ростовцева, феноменов, как урбанизация и своеобразие отдельных провинций, постепенно интегрируемых в единый Римский мир. Он специально подчеркивает, что эти моменты еще не получили должного освещения в науке, и, предлагая свое освещение, допускает известные преувеличения, когда пишет о том, что Римская империя была «урбанизирована даже чрезмерно»31. Эта мысль поясняется в другом месте: «Чем выше было число городов, тем больше углублялась пропасть между этими двумя классами», то есть классами «привилегированной буржуазии и трудящихся, землевладельцев и крестьян, хозяев мастерских или лавок и рабов»32. Такой классовый дуализм нельзя не признать явным упрощением исторической реальности, как и ту степень урабанизированности, о которой пишет Ростовцев, оставляя в тени существенную неравномерность распространения городов на территории империи. Однако, по большому счету, он совершенно прав, когда заявляет, что в период своего наивысшего процветания империя все более представляла собой необычное сочетание союза самоуправляющихся городов и стоящей над ними «почти абсолютной монархии, в которой в качестве законного носителя власти вступало высшее должностное лицо господствующего города»33 {Стоит заметить, что подобный взгляд на Империю находит соответствие в оценках античных авторов, например, в словах ритора IV в. Либания о Римской державе как союзе полисов, связанном золотой цепью императорской власти}
* декларативно звучит утверждение о том, что при Антонинах «провинции стали осознавать себя индивидуальными образованиями, целостными локальными единицами или. "нациями". Римская империя теперь представляла собой объединение этих наций»34. Стоит отметить, что Ростовцев меньше внимания уделяет Востоку империи и греческим городам, и вскользь брошенная мысль о греко-римской империи, высказанная по поводу правления Адриана, не получает у него развития 35 {35 Адриан «полностью отдавал себе отчет в том, что является правителем греко-римской империи.» (ОХРИ. I, 82).}. Между тем, как подчеркивается в современных исследованиях, именно своеобразный «цивилизационный дуализм», двойная греко-римская культурная идентичность представляют одну из наиболее поразительных особенностей Римской империи36, в которой власть была римской, а культура греческой37.
Для самого Ростовцева было вполне очевидным единство той «греко-италийской городской цивилизации», которая упрочилась во всех странах, примыкавших к Средиземному морю. Как он красноречиво, хотя и не без преувеличения, писал в статье 1923 г., «люди везде жили одинаково, имели одни интересы, читали одни книги, слушали одних и тех же. профессоров, музыкантов, актеров, посещали школы с одинаковым планом обучения, наслаждались предметами искусства одинакового характера. Мировая цивилизация выработана была во всех деталях и была одинаково близка и дорога и жителю Пальмиры в Сирии, и эллинизированному арабу в Петре, и греко-египтянину в Александрии, и латино-берберу в Карфагене, и кельто-бритту в Лондоне, и основательно романизированному кельту Парижа, Лиона или Бордо, германцу Страсбурга или Кёльна, фракийцу Белграда и Будапешта, иллирийцу Триеста или Сплита»39.
Чрезвычайно важной чертой создаваемого Ростовцевым образа империи и основой его общей концепции является выделение основных социальных и политических акторов, действия и противоборства которых определяли ход истории Римской державы. В качестве таких субъектов выступают в первую очередь сами правители, от основателя принципата до «солдатских императоров». Но при всей значимости их индивидуальных решений и личностных особенностей Ростовцев отнюдь не сводит к этому их конкретную политику и обращает внимание на зависимость императоров от общественного мнения знати, граждан, армии и провинциалов.
Одним из главных субъектов, определяющих и ход событий, и саму сущность императорского режима, представлена реформированная Августом армия, которая изменялась по способам комплектования и своему социальному составу, чем обусловливалась ее политическая активность. Ростовцев отмечает, в частности, что армия Августа уже не была войском пролетариев 40 {40 В отличие от тех армий, которые сражались в гражданских воинах и представляли собой пролетарские массы Италии и провинций, являвшиеся «величайшей силой смуты и разложения» (Ростовцев М. И. Рождение Римской империи. C. 119).}; в ней были представлены почти все группы населения и сословия Империи - от сенаторов, занимавших высшие командные должности, до еще не затронутых греческой или римской культурой провинциалов, служивших во вспомогательных войсках41. Но ядро вооруженных сил составляли все-таки римские граждане. Провинциальные группировки даже во время гражданской войны 69 г. н. э. отнюдь не были выразителями каких-то сепаратистских стремлений, хотя уже тогда у легионеров «накопилась растущая ненависть к господствующим классам и их пособникам - преторианцам, как бы олицетворяющим городское население и, в частности, буржуазию Италии»42. Это противостояние продолжилось и при Флавиях, с политикой которых связана провин-циализация легионов, хотя это была «буржуазная» армия, набираемая из наиболее цивилизованных и образованных классов урбанизированных частей империи 43 {Характерна здесь ремарка автора к слову «буржуазная», которое взято в кавычки: «это понятие опошлено социалистами, у которых оно стало расхожим словцом».}; и меры Веспасиана для политической нейтрализации армии оказались столь же эффективными, как и решения Августа44. Эта линия была продолжена Адрианом, при котором моральный дух и дисциплина войска поднялись до необыкновенных высот45. Ростовцев, таким образом, верно акцентирует тот факт, что армия, пока она состояла из римских граждан или людей, готовых стать римскими гражданами, которыми командовали римские граждане, уроженцы Рима и Италии, оставалась опорой государства {В другой работе историк особо подчеркивает значение личных связей между императором и войском и продуманной системы того взаимного контроля внутри самой армии, который осуществляли всаднические и сенаторские офицеры, рядовые и младшие командиры. См.: Ростовцев М. И. Рождение Римской империи. C. 124-128.}, но по мере ее дальнейшей провинциализации, варваризации и рустификации, начиная с конца II в. н. э., она все более превращалась в деструктивную, революционную (в том негативном смысле, какой автор вкладывал в это слово) силу, сыгравшую главную разрушительную роль в ходе кризиса III в.
* Виламовиц-Мёллендорф назвал книгу Ростовцева самой важной после пятого тома Моммзена
Вместе с тем Ростовцев противоречив в оценке роли армии как опоры императорского всевластия. Так, он называет правление Юлиев-Клавдиев военной тиранией... Однако общая мысль осталась прежней: принципат преемников Августа зависел от воли армии48. При этом, отмечая противоречивость попыток дать государственно-правовое определение созданного Августом строя, Ростовцев предлагает подход, по своей сути очень близкий к современным концепциям принципата, обращая внимание на его социальную сущность, которая заключается в компромиссе, не только и даже не столько политическом, сколько социальном, результатом которого была не «какая-либо чистая форма государственности, а нечто двойственное и гибридное, что можно описать, но чего нельзя определить каким-либо одним термином»49.
Другим значимым актором в истории Империи было, согласно Ростовцеву, римское гражданство, которое, однако, характеризуется без должной дифференциации и того внимания, какого заслуживает. Это ведет к недостаточно обоснованным обобщениям.
*...легионеров, которые сражались в гражданских войнах и которые, по мнению Ростовцева, были одной из главных движущих сил в процессе перехода от республики к принципату.
* Суть дела отчасти проясняет замечание в «Рождении Римской империи», где указывается, что это было «не римское гражданство форума, а огромная масса жителей италийских городов, организованная в отдельных римских и латинских колониях и муниципиях»51. Так или иначе, роль гражданского коллектива как того стержня, вокруг которого строилась мировая держава римлян, не упускается историком из виду52 {Отмечается, что римское гражданство «неизменно основано было в строении своего государственного, экономического и социального бытия на принципах античного городского народоправства». Ср. также: Ростовцев М. И. Политический и социальный кризис в Римской империи. C. 103. - С изданием знаменитого эдикта Каракаллы о предоставлении гражданства перегринам, по оценке Ростовцева, римское государство, опиравшееся на senatus populusque Romanus, окончательно отмирает, ибо «теперь каждый человек был римским гражданином, но на самом деле гражданином не был никто» (ОХРИ. II, 133).}. И в этом отношении его позиция нашла продолжение в современных исследованиях, в которых институт гражданства рассматривается как решающий фактор в интеграции политических и экономических элит провинциальных общин в имперские структуры, причем подчеркивается неоднородность самого римского гражданского коллектива, дифференцированного иерархически вертикально, на honestiores и humiliores, и горизонтально, в зависимости от места происхождения и проживания53.
В то же время принципат II в. н. э. («просвещенная монархия» Антонинов), по мнению Ростовцева, «означал победу образованных классов, подобно тому как принципат Августа означал в свое время победу сообщества cives Romani»; при этом такую победу поддержали и солдаты легионов, которые «не были сторонниками военной тирании»54. Однако к концу века Антонинов состав армии претерпел варваризацию, и она уже не могла считаться «представительницей культурных слоев населения», утратив свою связь с городами и превратившись в армию землевладельцев и крестьян55.
Как бы ни велика была роль армии в политике и социально-экономических структурах империи, все же наибольшее значение, как в активно-созидательном, так и в пассивно-негативном качестве, Ростовцев придает тому социальному слою, который он обобщенно называет городской буржуазией, подразделяя ее на разные фракции и отмечая, что она возникла с ростом благосостояния Италии, возрождением восточных провинций и урбанизацией. Не давая строгой дефиниции этого класса, историк относит к ней землевладельцев, торговцев и промышленников, живших в городах и осуществлявших свою деятельность на основе капиталистических принципов56. Именно они, наряду с армией, представляли опору императорской власти57 {Ростовцев отмечает, что в этом отношении структура Римской империи походила на структуру эллинистических монархий, но в то же время имела и принципиальное отличие: император не был чужеземцем, но представлял господствующий имперский народ, являясь первым гражданином в гражданском обществе (ОХРИ. I, 91-92).} в ее стремлении ослабить могущество землевладельческой знати, именно их энергии держава обязана периодами наивысшего экономического благосостояния и политической стабильности58. Правда, со временем они из коммерческой буржуазии превращались в класс рантье, чье богатство основывалось на систематической эксплуатации низших классов. Высший слой этой буржуазии вместе с тем составлял, по определению Ростовцева, ту «чиновную аристократию», при помощи которой император управлял городами и их территориями59.
Хотя между высшими и низшими слоями буржуазии трудно провести четкую разделительную черту, «поскольку они наверняка взаимно пополняли друг друга»60, все же наиболее предприимчивой и созидательной частью этого класса Ростовцев считает мелкую буржуазию, к которой он относил торговцев, образованных земледельцев, владельцев мастерских, представителей свободных профессий, мелких служащих административного аппарата, происходивших частью из свободных граждан, частью из вольноотпущенников и их потомков. Они-то и составляли «становой хребет городской жизни»61 и, располагаясь в общественной иерархии между богатыми и неимущими, могут быть объединены понятием «средний класс», которое неоднократно встречается у Ростовцева62 и в настоящее время признается вполне правомерным для характеристики социальной структуры римского общества63. Однако все попытки императоров поднять низшие классы на уровень трудового, энергичного среднего сословия не имели успеха64. При этом высший класс городской буржуазии был почти бесплоден в экономическом отношении, живя в большинстве своем рентой. Только новые люди, вливавшиеся в этот класс (бывшие рабы, отчасти семиты и левантинцы Востока) проявляли «энергию и волю к наживе»65.
Что касается низших слоев свободного населения, то к ним в первую очередь относится городской и сельский (крестьянский) пролетариат, который изображается Ростовцевым как сугубо пассивная или разрушительная сила, противостоящая высокой культуре. Под ним он понимает не только пролетариев в античном смысле слова как цензовый класс, но и неработающих и полупраздных жителей городов, не принадлежавших к гражданам66. Иногда к числу пролетариев относятся также свободные наемные рабочие и рабы, занятые в мастерских и домашнем хозяйстве67. Положение рабов и рабовладельческие отношения, вопрос о роли и удельном весе рабского труда в римской экономике Ростовцевым специально не рассматриваются. Однако он отнюдь не недооценивает их экономическую роль, подчеркивая, что все богатства городов Италии и провинций выросли на базе эксплуатации труда рабов68. Именно эти последние составляли огромную армию слуг, ремесленников, землепашцев, рудокопов, матросов и т. д.69 Их вклад в домашнее хозяйство, сельскохозяйственное и ремесленное производство, а также использование в торговле, управлении банками и имперской администрации неоднократно отмечаются, как и то, что они в значительной мере были и источником пополнения городской буржуазии70.
Ростовцев был одним из первых историков, обратившихся к истории крестьянства в эпоху империи. По его убеждению, без изучения условий, которые были характерны для сельской местности, невозможно понимание социального и экономического развития Древнего мира. Констатируя, что «города поведали нам свою историю, деревня же словно затаила молчание»71, он стремится восполнить эту лакуну и показывает сельских тружеников с детализацией их статусов, материального положения, этнической принадлежности, особенностей, наблюдаемых в разных провинциях. Однако в целом прав А. Момильяно, который отметил, что Ростовцев, сосредоточив свое внимание на деятельности среднего класса, уделял крестьянам и рабам иногда меньше внимания, чем требовалось72. В частности, вне его поля зрения фактически осталась крестьянская община, игравшая существенную роль в социальной жизни сельских тружеников73. Систематической характеристики социальной структуры римского имперского общества у Ростовцева действительно нет. Как писал тот же Момильяно, «он не был историком римского или эллинистического общества в целом. Он был прежде всего историком его торговцев, образованных земледельцев и профессионалов»74. Тем не менее все названные выше социально-политические и экономические группы обрисованы динамично, в развитии и постоянном противоборстве, в котором то одна, то другая, то третья сила занимает доминирующее положение, определяя ход событий и процессов. Это противоборство показано именно как классовая борьба между угнетателями и угнетенными, причем государство во многих случаях выступает как всеобщий угнетатель, от которого страдает и буржуазный класс, попадающий под нивелирующую мощь государственного аппарата. Другая основополагающая тенденция, заостренная Ростовцевым, - это неуклонная, все более усугубляющаяся поляризация имперского общества на два класса, со временем превратившихся в две противостоящие друг другу касты, само наличие которых было страшной угрозой империи и тормозило развитие экономики75. Эта же антиномия характеризует и эллинистические монархии и вообще рассматривается историком как универсальная в человеческой истории76 {«...В итоге они [эллинистические монархии] столкнулись с великой и вечной проблемой человеческого общества, столь же острой в Древнем мире, как и в современном: [антиномией] между правителями и управляемыми, между "имущими" и "неимущими", буржуазией и рабочими классами, городом и деревней».}.
* остается вне поля зрения историка и географическая (геополитическая) и экономическая обусловленность и последствия имперской экспансии. О причинах отсутствия такого ракурса можно только гадать. Вероятно, Ростовцева смущал современный политический подтекст, связанный с понятием «империализм». Видимо, он считал его приложимым только к периодам активной завоевательной экспансии Рима, которая уже к концу правления Августа сошла на нет.
По его словам, «главным бедствием была не слабость администрации и не растраты городами денежных средств, равно как и не тяжкая обязанность защищать границы империи путем наступательных войн, - главной причиной упадка были прогнившие основы, особенно экономические, на которых покоилось все здание империи. Она не была в достаточной степени цивилизованной. ее экономическая жизнь не была настолько развитой, чтобы выдерживать большие нагрузки, без которых самоутверждение единой и политически целостной империи было немыслимо»82. Эта мысль, хотя и сформулирована в общем виде, без дальнейших подробных разъяснений, представляется весьма плодотворной, поскольку улавливает глубинный драматизм римской истории, не сводимый ни к тирании и сумасбродствам отдельных правителей, ни к беспощадной борьбе противостоящих друг другу социальных групп, ни к вырождению государственных институтов.
Ставит Ростовцев и принципиальный вопрос о причинах отсутствия в римском мире индустрии и развитых форм капиталистического хозяйства. Возражая тем исследователям, которые искали объяснение в существовании рабского труда, он приходит к выводу, что основным фактором было отсутствие настоящей конкурентной борьбы, что обусловливалось составом, численностью и покупательной способностью потребителей, а также бедностью населения в целом83. Это означает, что сама основа римской промышленности была непрочной и не могла выдержать чрезвычайно дорогостоящее, по-капиталистически организованное машинное производство84. Важно и то, что именно Ростовцев поставил такие проблемы, как экономическое поведение элит и эволюционные процессы в античной экономике85.
В числе наиболее перспективных новаций Ростовцева оказалась постановка вопроса о роли психологии народных масс в античной истории. Эта его попытка понять и оценить настроения и реакции низов римского общества как фактор исторического процесса и, соответственно, понять их роль в событиях, связанных с упадком Античного мира, хотя и не может быть признана достаточно убедительной, тем не менее наметила важное направление последующих исследований, которые пошли в русле, противоположном тому, что было задано Р. Саймом, исходившим из того, что «низшие классы не имели ни голоса в правительстве, ни места в истории»86. Для Ростовцева же психологические факторы равнозначны с политическими и экономическими при объяснении установления принципата. Эта мысль была сформулирована еще в «Рождении Римской империи», где в качестве причин установления власти Августа и длительного сохранения созданного им строя указывались материальное и психологическое состояние, в котором находилась римская держава после гражданских войн, соответствие принципата общественным настроениям и создавшимся политическим, экономическим и психологическим условиям87. Стоит также подчеркнуть, что и конечную причину упадка Римской империи Ростовцев усматривает в изменениях ментальности: «... в случае Римской империи неуклонный упадок цивилизации следует связывать не с физическим вырождением или некоей порчей крови у высших рас из-за рабства, не с политическими и экономическими условиями, а скорее с изменившимися установками в головах людей»88. /М. С. Ростовцев велик, истинно!/
*...мнение Б. Шоу, который фактически называет Ростовцева предтечей Ф. Броделя, указывая на поразительный охват всего Средиземноморья как единого целого и называя это le monde Braudellien avant la chose (Shaw B. D. Under Russian Eyes // Journal of Roman Studies. 1992. Vol. 82. P. 221).
* Особенно выразительно характеризуется Адриан (этот, как называет его автор, «интеллектуал, наделенный тонким артистическим вкусом. последний афинянин и романтик на троне»90, кстати сказать, упоминается в SEHRE чаще других императоров): «Движимый духовными интересами, он легко переносил невзгоды жизни вечного путешественника и даже находил удовольствие в таком образе жизни. Он хотел как следует узнать империю, которой правил, причем узнать лично и во всех деталях. Он полностью отдавал себе отчет в том, что является правителем греко-римской империи и что попытка отдать предпочтение какой-то одной провинции была бы никчемной тратой времени и сил. Этим объясняется проэллинистическая политика Адриана, которой способствовали также его духовные интересы и любовь к искусству»91.
* следует согласиться с мнениями тех исследователей его творчества, которые подчеркивают, что Ростовцев был «более интуитивен, чем логичен (что свойственно русским), и. часто не до конца разрабатывал свои теории»98
* Явная и скрытая полемика с Ростовцевым занимает значительное место в трудах М. Финли, предложившего, как известно, принципиально иную концепцию развития античной экономики. «Примитивистская» концепция Финли и последующая финлеанская линия в изучении античной экономики сформировались как реакция на концепции «модернистов», включая Ростовцева. Это обстоятельство верно подмечено С. Б. Крихом: «.внутренний сюжет истории антиковедения 19301980-х гг. ... это линия Ростовцев - Финли, причем линия преимущественно не преемственности, а противостояния.» (Крих С. Б. М. И. Ростовцев и М. Финли: два типа ученого. С. 397).
Источник: Махлаюк А. В. Образ Римской империи в трудах Михаила Ивановича Ростовцева // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2022. Т. 67. Вып. 1. С. 207227. https://doi.org/10.21638/11701/spbu02.2022.114 https://cyberleninka.ru/article/n/obraz-rimskoy-imperii-v-trudah-mihaila-ivanovicha-rostovtseva
Бонус:
При открытии вакансии в Сенате предпочтение отдавалось опытным и пожилым членам того же рода. При появлении вакансии в Сенате царь руководствовался собственными взглядами, но также было необходимо учитывать возраст и жизненный опыт кандидата в сенаторы [8, с. 77]. Было стремление ограничить круг претендентов на место в Сенате, что достигалось посредством взаимных браков. Как отмечал немецкий антиковед Т. Моммзен, в основе сенаторского института лежала «некоторая доля наследственности», так как он возник из представительства аристократических родов, где «государственная мудрость и государственный опыт переходят по наследству от способного отца к способному сыну» [8, с. 618-619]. Солидарен с ним итальянский ученый А. Момильяно. По его мнению, патриции - это сыновья сенаторов, в перспективе сами будущие сенаторы [30, с. 118].
https://cyberleninka.ru/article/n/problema-opredeleniya-printsipov-formirovaniya-rimskogo-senata-v-epohu-tsarey-viii-v-do-n-e-vi-v-do-n-e-v-trudah-rossiyskih-i-zarubezhnyh