Как в СССР этнология стала этнографией
Д-р ист. наук, проф. каф. этнологии МГУ Т.Соловей (2018). От «буржуазной» этнологии к «марксистской» этнографии: стратегии продвижения марксистской ортодоксии в раннесоветский период
В 1920-х как подметил Ю. Слезкин «Существовали этнографы-марксисты, но не существовало марксистской этнографии»
В отличие от истории, которая была очень важна в новом социополитическом контексте, этнология не представляла для власти интереса в качестве непосредственного пропагандистско-идеологического оружия и поэтому создание в ней «марксистского сектора» не форсировалось. Не очень привлекала этнография, в сознании большинства ассоциирующаяся «с изучением отсталых народов и экзотических обычаев», и коммунистическую молодежь, «жаждавшую “настоящего дела” и теоретических баталий»[5].
Ведущие позиции на учебных кафедрах, в научных учреждениях и профессиональных изданиях вплоть до конца 1920-х гг. занимали этнологи старой школы. Их молодые коллеги, несмотря на свой апломб и претензии на монопольное владение «единственно верным методом» не могли составить конкуренции «буржуазной» профессуре хотя бы в силу низкой профессиональной квалификации. А необходимость использования потенциала этнографии для решения задач модернизации позволяла власти сквозь пальцы смотреть на немарксизм «буржуазных» специалистов-этнографов. Кроме того, лидеры этнографии Л.Я. Штернберг и В.Г. Богораз плохо подходили на роль «буржуазных» ученых: «Бывшие народовольцы, оба пострадали за правое дело, а Штернберга заметил сам Энгельс»[7].
Марксизм не представлял в тот момент единой модели знания... Шел диалог «между марксизмом как идеологией, как предметом преподавания и как набором идей для дискуссии»
именно в 1920-е годы на смену термину «философ» пришли советские неологизмы «диаматчик» и «истматчик». Эту характеристику получали специалисты, которых выпускал философский цикл Московского университета: «…мы готовим на этом цикле не философов, а диаматчиков», - нескрываемо уничижительно отзывался о своих «питомцах» преподаватель философии дореволюционной закалки[10]. Так закладывалось небезосновательно презрительное отношение последующих поколений к тому, что представляли «исторический и диалектический материализм» в официозном советском исполнении. (Вот характерное высказывание известного советского философа М.К. Мамардашвили: «Скажем, в мое время на философском факультете - я окончил его в 1954 г. - всякий человек, который занимался историческим материализмом, был презираем <…> Сам знак того, что ты занимаешься болтовней, называемой историческим материализмом, свидетельствовал о том, что ты мерзавец»[11].
«главными методологическими предпосылками... были формационный подход, идея однолинейной эволюции и поиска закономерностей в развитии человеческого общества» /М. С. Есть что-то действительно монолинейное продвигавшееся, и тем же негативное - несущее непонимание возможности регресса, тем же ослаблявшее/
Исходя из полевого опыта, В. Г. Богораз-Тан интерпретировал марксизм «как преимущественное внимание к способам жизнеобеспечения, материальной культуре и взаимодействию человека с географической средой»
/М. С. Я тут впишу ещё недавно замеченное, по руви /надо перепроверить/: "Как отмечает Е. А. Косминский, будучи последователем социологической школы Ковалевский пытался подвести материалистический фундамент под представление об историческом развитии человечества и считал основным фактором этого развития рост плотности населения: ...рассматривая пандемию «Чёрной Смерти» в Европе он доказывал, что уменьшение населения ведёт к восстановлению крепостных повинностей... Входил, наряду с И. В. Лучицким, Н. И. Кареевым и П. Г. Виноградовым, в знаменитую в своё время «Русскую школу» («Ecole russe») историков и социологов, которую высоко ценили К. Маркс и Ф. Энгельс. Последний отмечал, что ей свойственны «и критическая мысль и самоотверженные искания в области чистой теории», что она «стоит бесконечно выше всего того, что создано в этом отношении в Германии и Франции официальной исторической наукой». Но впоследствии в советской критике её несправедливо критиковали за «субъективно-психологический подход» к анализу общества и его истории."/
На рубеже 1920-1930-х гг. проходила череда научных совещаний по всем отраслям знания, где дискутировались наиболее острые вопросы каждой из наук. Эти совещания и дискуссии - своеобразный жанр советской науки - в сталинское время «были способом как установления консенсуса внутри дисциплин, так и встраивания их в постоянно меняющийся политико-идеологический ландшафт»[22].
Если 1920-е гг. в отечественной исторической науке стали периодом «наиболее эффективных форм развития марксистской мысли», а исторические дискуссии в начальной фазе оказались своеобразным «потерянным раем» историографии, то по мере развития дискуссий их участники все чаще апеллировали «к приемам, наработанным внутрипартийной борьбой»[24]. /М. С. Там далее подробнее/
Интересными представляются и науковедческие зарисовки историка и философа Ю.И. Семенова, исследующего причины полного «единомыслия», которое утвердилось в гуманитарных дисциплинах к началу 1930-х в результате «идеологических погромов, сопровождавшихся репрессиями против ученых», в том числе против этнографов. Внутренним (внутридисциплинарным) источником подобного «единомыслия» он считает «догматизм» научного сообщества, «атрофию (или изначальное отсутствие) способности самостоятельно мыслить». За редкими исключениями люди оказывались совершенно неспособными «сказать свое собственное слово…"
* новым символом веры стал марксизм, который являл в их глазах сумму догм. /пишет Т.Соловей
* /Далее там про марризм/
* Важным аргументом в пользу сохранения этнологии, по мнению П.И. Кушнера-Кнышева, была ее политическая актуальность как единственной науки, «которая дает нам возможность строить наше учение об отсталых народностях…»[34].
* Адаптировать марксистский социологический инструментарий к дисциплине, квантующей историю человечества не «классами», а расплывчатыми категориями «этнос» и «культура», не удавалось. Существо проблемы емко охарактеризовал Ю. Слезкин. С одной стороны, «быть марксистом значило обнаруживать и анализировать классовое расслоение и классовую борьбу <…> С другой стороны, никто из этнографов-марксистов не сомневался, что их первоочередной теоретической задачей было определить место данного общества в ряду социально-экономических формаций <…> При этом они исходили из того, что этнография есть та часть истории, которая занимается первобытнообщинным строем», то есть изучает общества, «которые по определению не имели классов. /М. С. АСП не имело классов!
/Кстати, вышеопущенное: Преображенский же более чем критически относился к концепции «первобытного коммунизма» К. Маркса и Ф. Энгельса, полагая ее плодом ошибок, заблуждений и непроверенных наблюдений[19]. /
/Соловей пишет:/ Чем дальше, тем заметнее в этой борьбе преобладал не позитивный - адаптация марксизма к этнографии, а негативный - критика реальных и мнимых носителей «антимарксистских» взглядов - пафос[44]. Эта позиция выглядела беспроигрышной: поскольку вряд ли кто-то реально представлял, что означает «марксизм» в этнологии, то, дабы прослыть ревнителем марксистской чистоты, достаточно было беспощадно критиковать реальных и мнимых антимарксистов и «уклонистов». Причем критика «антимарксистских» ошибок и заблуждений в науке сопровождалась нарастающими обвинениями в их политической неслучайности. Мишенью этих нападок неизбежно оказывались этнографы старой школы - и в силу своей приверженности теоретическому плюрализму, и по причине «сомнительного» классового происхождения.
Семенова цитирует: Ортодоксы «сверяли отстаиваемые тем или иным автором положения не с фактами, а с высказываниями К. Маркса, Ф. Энгельса, Л.Г. Моргана и отвергали их на основании расхождения с последними /Соловей выше замечает: научная аргументация и опора на факты по ходу дискуссии все заметнее обесценивались.
/М. С. А ведь это оппортунизм, на самом деле был, от бессилия интеллектуального, когда научно опровергнуть не могли, и авторитетами МиЭ законсервировали марксизм в его донаучной их версии, ну или если мягче - противоречивой/
* Резолюция совещания по общим вопросам была сформулирована следующим образом: «…советская этнография выдвигает лозунг не отказа от классиков, а перехода от них к марксизму, от стихийного материализма - к сознательному применению диалектического материализма»[54]. Эту резолюцию в историографии интерпретируют как компромисс, отражавший, с одной стороны, «полное единство марксистского фронта против <…> всякого эклектизма, вульгарного материализма и идеалистических тенденций в этнографии, против буржуазной “этнологии”»[55], а с другой - «счастливо найденную в ходе совещания генеалогию новой марксистской советской этнографии, в числе отцов-основателей которой были перечислены “лучшие представители” буржуазной этнографии - Э. Тайлор, М. Кастрен, Л.Г. Морган, Л.Н. Штернберг и Ф. Ратцель»[56]. /М. С. Факты надпартийны/
* ...единство «за» обеспечивалось символически, через «отцов-основателей», к которым были причислены «лучшие» представители буржуазной этнографии.
Вместе с тем, была кодифицирована линия на сужение предметных рамок этнологии. В резолюции совещания отрицалось построение «этнологии» как теоретической науки; название «этнография» отныне считалось единственно правильным[57]; предметной областью этой науки должно было стать исследование конкретных обществ, преимущественно находящихся на ранних стадиях развития[58].
Причем главные аргументы в пользу этого решения извлекались из идеологии и политики, а не из научной сферы, что значило наступление завершающей фазы генезиса советской этнографии как части новой социальной системы. Именно с совещания 1929 г. эпитет «советская» применительно к этнографии стал обязательным, тем самым фиксируя конституирование новой реальности - института советской науки.
"Этнография <…> представляет фактически один из разделов всемирной истории и занята изучением докапиталистических формаций, иначе - первобытного коммунизма. С другой стороны, этнография занята анализом “пережитков” этой формации в обществе феодальном, рабовладельческом и капиталистическом»[60].
* ...конституирование «пятичленки» в качестве базовой матрицы гуманитарного знания загоняло науку в узкие рамки догматизированной методологии и сводило ее к довольно примитивному эволюционизму.
http://www.historystudies.msu.ru/ojs2/index.php/ISIS/article/view/204/479
P. S. от меня. Семенов, не пребывая ли в плену монолинейности - потому и отказался от признания социализма в СССР? Типа, как же он мог бы тогда рухнуть, наиболее прогрессивный строй!? Вот к чему ведёт, опять же, непонимание возможности регресса в истории. Регресс возможен, стагнация возможна (др. австралийцы), вымирание, т. е. гибель - возможны...
В 1920-х как подметил Ю. Слезкин «Существовали этнографы-марксисты, но не существовало марксистской этнографии»
В отличие от истории, которая была очень важна в новом социополитическом контексте, этнология не представляла для власти интереса в качестве непосредственного пропагандистско-идеологического оружия и поэтому создание в ней «марксистского сектора» не форсировалось. Не очень привлекала этнография, в сознании большинства ассоциирующаяся «с изучением отсталых народов и экзотических обычаев», и коммунистическую молодежь, «жаждавшую “настоящего дела” и теоретических баталий»[5].
Ведущие позиции на учебных кафедрах, в научных учреждениях и профессиональных изданиях вплоть до конца 1920-х гг. занимали этнологи старой школы. Их молодые коллеги, несмотря на свой апломб и претензии на монопольное владение «единственно верным методом» не могли составить конкуренции «буржуазной» профессуре хотя бы в силу низкой профессиональной квалификации. А необходимость использования потенциала этнографии для решения задач модернизации позволяла власти сквозь пальцы смотреть на немарксизм «буржуазных» специалистов-этнографов. Кроме того, лидеры этнографии Л.Я. Штернберг и В.Г. Богораз плохо подходили на роль «буржуазных» ученых: «Бывшие народовольцы, оба пострадали за правое дело, а Штернберга заметил сам Энгельс»[7].
Марксизм не представлял в тот момент единой модели знания... Шел диалог «между марксизмом как идеологией, как предметом преподавания и как набором идей для дискуссии»
именно в 1920-е годы на смену термину «философ» пришли советские неологизмы «диаматчик» и «истматчик». Эту характеристику получали специалисты, которых выпускал философский цикл Московского университета: «…мы готовим на этом цикле не философов, а диаматчиков», - нескрываемо уничижительно отзывался о своих «питомцах» преподаватель философии дореволюционной закалки[10]. Так закладывалось небезосновательно презрительное отношение последующих поколений к тому, что представляли «исторический и диалектический материализм» в официозном советском исполнении. (Вот характерное высказывание известного советского философа М.К. Мамардашвили: «Скажем, в мое время на философском факультете - я окончил его в 1954 г. - всякий человек, который занимался историческим материализмом, был презираем <…> Сам знак того, что ты занимаешься болтовней, называемой историческим материализмом, свидетельствовал о том, что ты мерзавец»[11].
«главными методологическими предпосылками... были формационный подход, идея однолинейной эволюции и поиска закономерностей в развитии человеческого общества» /М. С. Есть что-то действительно монолинейное продвигавшееся, и тем же негативное - несущее непонимание возможности регресса, тем же ослаблявшее/
Исходя из полевого опыта, В. Г. Богораз-Тан интерпретировал марксизм «как преимущественное внимание к способам жизнеобеспечения, материальной культуре и взаимодействию человека с географической средой»
/М. С. Я тут впишу ещё недавно замеченное, по руви /надо перепроверить/: "Как отмечает Е. А. Косминский, будучи последователем социологической школы Ковалевский пытался подвести материалистический фундамент под представление об историческом развитии человечества и считал основным фактором этого развития рост плотности населения: ...рассматривая пандемию «Чёрной Смерти» в Европе он доказывал, что уменьшение населения ведёт к восстановлению крепостных повинностей... Входил, наряду с И. В. Лучицким, Н. И. Кареевым и П. Г. Виноградовым, в знаменитую в своё время «Русскую школу» («Ecole russe») историков и социологов, которую высоко ценили К. Маркс и Ф. Энгельс. Последний отмечал, что ей свойственны «и критическая мысль и самоотверженные искания в области чистой теории», что она «стоит бесконечно выше всего того, что создано в этом отношении в Германии и Франции официальной исторической наукой». Но впоследствии в советской критике её несправедливо критиковали за «субъективно-психологический подход» к анализу общества и его истории."/
На рубеже 1920-1930-х гг. проходила череда научных совещаний по всем отраслям знания, где дискутировались наиболее острые вопросы каждой из наук. Эти совещания и дискуссии - своеобразный жанр советской науки - в сталинское время «были способом как установления консенсуса внутри дисциплин, так и встраивания их в постоянно меняющийся политико-идеологический ландшафт»[22].
Если 1920-е гг. в отечественной исторической науке стали периодом «наиболее эффективных форм развития марксистской мысли», а исторические дискуссии в начальной фазе оказались своеобразным «потерянным раем» историографии, то по мере развития дискуссий их участники все чаще апеллировали «к приемам, наработанным внутрипартийной борьбой»[24]. /М. С. Там далее подробнее/
Интересными представляются и науковедческие зарисовки историка и философа Ю.И. Семенова, исследующего причины полного «единомыслия», которое утвердилось в гуманитарных дисциплинах к началу 1930-х в результате «идеологических погромов, сопровождавшихся репрессиями против ученых», в том числе против этнографов. Внутренним (внутридисциплинарным) источником подобного «единомыслия» он считает «догматизм» научного сообщества, «атрофию (или изначальное отсутствие) способности самостоятельно мыслить». За редкими исключениями люди оказывались совершенно неспособными «сказать свое собственное слово…"
* новым символом веры стал марксизм, который являл в их глазах сумму догм. /пишет Т.Соловей
* /Далее там про марризм/
* Важным аргументом в пользу сохранения этнологии, по мнению П.И. Кушнера-Кнышева, была ее политическая актуальность как единственной науки, «которая дает нам возможность строить наше учение об отсталых народностях…»[34].
* Адаптировать марксистский социологический инструментарий к дисциплине, квантующей историю человечества не «классами», а расплывчатыми категориями «этнос» и «культура», не удавалось. Существо проблемы емко охарактеризовал Ю. Слезкин. С одной стороны, «быть марксистом значило обнаруживать и анализировать классовое расслоение и классовую борьбу <…> С другой стороны, никто из этнографов-марксистов не сомневался, что их первоочередной теоретической задачей было определить место данного общества в ряду социально-экономических формаций <…> При этом они исходили из того, что этнография есть та часть истории, которая занимается первобытнообщинным строем», то есть изучает общества, «которые по определению не имели классов. /М. С. АСП не имело классов!
/Кстати, вышеопущенное: Преображенский же более чем критически относился к концепции «первобытного коммунизма» К. Маркса и Ф. Энгельса, полагая ее плодом ошибок, заблуждений и непроверенных наблюдений[19]. /
/Соловей пишет:/ Чем дальше, тем заметнее в этой борьбе преобладал не позитивный - адаптация марксизма к этнографии, а негативный - критика реальных и мнимых носителей «антимарксистских» взглядов - пафос[44]. Эта позиция выглядела беспроигрышной: поскольку вряд ли кто-то реально представлял, что означает «марксизм» в этнологии, то, дабы прослыть ревнителем марксистской чистоты, достаточно было беспощадно критиковать реальных и мнимых антимарксистов и «уклонистов». Причем критика «антимарксистских» ошибок и заблуждений в науке сопровождалась нарастающими обвинениями в их политической неслучайности. Мишенью этих нападок неизбежно оказывались этнографы старой школы - и в силу своей приверженности теоретическому плюрализму, и по причине «сомнительного» классового происхождения.
Семенова цитирует: Ортодоксы «сверяли отстаиваемые тем или иным автором положения не с фактами, а с высказываниями К. Маркса, Ф. Энгельса, Л.Г. Моргана и отвергали их на основании расхождения с последними /Соловей выше замечает: научная аргументация и опора на факты по ходу дискуссии все заметнее обесценивались.
/М. С. А ведь это оппортунизм, на самом деле был, от бессилия интеллектуального, когда научно опровергнуть не могли, и авторитетами МиЭ законсервировали марксизм в его донаучной их версии, ну или если мягче - противоречивой/
* Резолюция совещания по общим вопросам была сформулирована следующим образом: «…советская этнография выдвигает лозунг не отказа от классиков, а перехода от них к марксизму, от стихийного материализма - к сознательному применению диалектического материализма»[54]. Эту резолюцию в историографии интерпретируют как компромисс, отражавший, с одной стороны, «полное единство марксистского фронта против <…> всякого эклектизма, вульгарного материализма и идеалистических тенденций в этнографии, против буржуазной “этнологии”»[55], а с другой - «счастливо найденную в ходе совещания генеалогию новой марксистской советской этнографии, в числе отцов-основателей которой были перечислены “лучшие представители” буржуазной этнографии - Э. Тайлор, М. Кастрен, Л.Г. Морган, Л.Н. Штернберг и Ф. Ратцель»[56]. /М. С. Факты надпартийны/
* ...единство «за» обеспечивалось символически, через «отцов-основателей», к которым были причислены «лучшие» представители буржуазной этнографии.
Вместе с тем, была кодифицирована линия на сужение предметных рамок этнологии. В резолюции совещания отрицалось построение «этнологии» как теоретической науки; название «этнография» отныне считалось единственно правильным[57]; предметной областью этой науки должно было стать исследование конкретных обществ, преимущественно находящихся на ранних стадиях развития[58].
Причем главные аргументы в пользу этого решения извлекались из идеологии и политики, а не из научной сферы, что значило наступление завершающей фазы генезиса советской этнографии как части новой социальной системы. Именно с совещания 1929 г. эпитет «советская» применительно к этнографии стал обязательным, тем самым фиксируя конституирование новой реальности - института советской науки.
"Этнография <…> представляет фактически один из разделов всемирной истории и занята изучением докапиталистических формаций, иначе - первобытного коммунизма. С другой стороны, этнография занята анализом “пережитков” этой формации в обществе феодальном, рабовладельческом и капиталистическом»[60].
* ...конституирование «пятичленки» в качестве базовой матрицы гуманитарного знания загоняло науку в узкие рамки догматизированной методологии и сводило ее к довольно примитивному эволюционизму.
http://www.historystudies.msu.ru/ojs2/index.php/ISIS/article/view/204/479
P. S. от меня. Семенов, не пребывая ли в плену монолинейности - потому и отказался от признания социализма в СССР? Типа, как же он мог бы тогда рухнуть, наиболее прогрессивный строй!? Вот к чему ведёт, опять же, непонимание возможности регресса в истории. Регресс возможен, стагнация возможна (др. австралийцы), вымирание, т. е. гибель - возможны...