И.Филиппов. Поршнев и политэкономия феодализма
Борис Федорович Поршнев был человеком на редкость разнообразных исследовательских интересов. Он занимался историей между-народных отношений, абсолютистским государством и народными движениями XVII в., историей социалистических идей, социальной психологией, политической экономией феодализма, теорией исторического процесса, проблемой происхождения человека…1. Люди, знакомые с его исследованиями в одной области знания, зачастую даже не подозревают, что он активно работал и в других, или имеют об этом лишь смутное представление, невольно перенося свои оценки известных им работ Поршнева на другие его сочинения и, как правило, не обладая надлежащей квалификацией для их понимания и оценки. Подавляющее большинство сходится, тем не менее, в том, что исследования Поршнева отличают смелость и новаторство.
Разительное исключение составляют его книги и статьи по политической экономии феодализма, которые не только сегодня, но и в момент их публикации воспринимались многими как вполне догматические и тривиальные, при этом претенциозные и опасные для гуманитарной науки. Без сомнения, это не самое интересное из того, что Поршнев написал. Но забывать об этих работах не следует. В них наиболее полно воплотились его мысли о прошлом. Кроме того, они имели очень широкий резонанс в СССР и, парадоксальным образом, до сих пор оказывают воздействие на представления о феодализме, бытующие в российской историографии. Однако - и это тоже парадокс- данный факт плохо известен и почти никак не осмыслен. Речь идет, по большому счету, о трех текстах: статье «Об основном экономическом законе феодализма» (1953) и двух книгах: «Очерк политической экономии феодализма» (1956) и «Феодализм и народные массы» (1964). Сохранилась также рукопись большой его работы о торговом капитале в докапиталистических обществах и набросок книги о докапиталистических формациях в целом
В историографическом плане наибольшее значение имела статья 1953 г. Во-первых, именно она знаменовала поворот Поршнева к политэкономическим сюжетам. Интерес к ним он проявлял и раньше, о чем говорит, в частности, его рецензия на книгу В.В. Рейхардта3. /Рецидив абстрактного социологизирования [ . . Очерки по экономике докапиталистических формаций. М., Л., 1934] // Книга и пролетарская революция. 1935. № 3. С. 26-29./ Но и монография о народных восстаниях, и другие его работы сталинского периода убеждают в том, что тогда Поршнева привлекали совсем другие идеи, прежде всего идея классовой борьбы как доминанты исторического процесса. Статья 1953 г. определила и проблематику, и основные положения, и тональность более поздних публикаций Поршнева на эту тему.
* именно в 1953-1956 гг., при активнейшем участии Поршнева, сформировались основные представления советских обществоведов о феодализме, с небольшими изменениями дожившие, по крайней мере, до 90-х годов прошлого века
* Не будет преувеличением сказать, что до начала 1950-х годов политэкономия существовала в СССР на периферии идеологии. Конечно, считалось необходимым штудировать «Капитал» или его изложения, но, мало того, что это было по силам лишь немногим, речь в этом случае шла об изучении капитализма, и только капитализма. Предполагалось, что советская экономика функционирует на совсем других принципах, прежде всего на принципе революционной целесообразности, т. е., если называть вещи своими именами, управляется волевыми решениями партии и правительства.
* Лишь в 1941 г. было мимоходом признано, что закон стоимости действует и при социализме. В целом же считалось аксиомой, что экономические понятия капитализма и социализма принципиально отличны4.
Такое положение вещей ставило историков докапиталистических обществ в трудное положение. С одной стороны, они понемногу привыкали оперировать марксистскими категориями (правильно ли поняты-ми, это другой вопрос), апелляция к трудам «классиков марксизма-ленинизма» становилась все более естественной и обязательной, соответствующим образом менялась и сама проблематика исследований. Однако сколько-нибудь целостной марксистской концепции античного или феодального общества не существовало, и построение ее из достаточно разрозненных высказываний классиков (прежде всего, из двух глав «Капитала» - о первоначальном накоплении и о формах ренты, а также из работы Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства») наталкивалось на серьезные препятствия, в т. ч. и чисто методологические. Одно из главных затруднений заключалось в том, применимы ли экономические категории, используемые в «Капитале», для изучения докапиталистических обществ. Другое, более общее, было связано с сомнением в самой возможности создания политической экономии тех обществ, которые функционировали на нерыночной по преимуществу основе. Многие теоретики, например Н.И. Бухарин, считали таковую невозможной5. Реалии советской экономики, управлявшейся планово-волевыми методами, и их идеологическое объяснение лишь укрепляли в этом сомнении.
Неудивительно, что в такой ситуации большинство исследований докапиталистических обществ было посвящено анализу не социально-экономического развития, а классовой борьбы. К этому призывала господствующая идеология6, к этому же побуждало и самостоятельное осмысление советской действительности, являвшейся следствием самого значительного за всю историю классового конфликта - Октябрьской революции. Именно классовая борьба стала доминантой советских исторических исследований, предпринятых в 30-е и 40-е годы, и Поршнев был одним из главных апологетов такого подхода.
Позднее он вспоминал, что идея заняться народными восстаниями во Франции XVII в. возникла у него в начале 30-х годов, когда он читал мемуары кардинала Ретца - видного фрондера, упомянувшего мимоходом «о каких-то народных волнениях накануне Фронды. Эта маленькая искра не могла не воспламенить моего внимания. Чем труднее было найти материалы и факты, тем сильнее становилось упорство»7. Об этих восстаниях было, конечно, давно известно, но Поршнев прав в том, что ни в России, ни во Франции ими никто толком не занимался. Однако более важно в этом высказывании другое. Из всего богатства сведений, содержащихся в воспоминаниях кардинала Ретца, Поршнева привлекли именно сведения о народных восстаниях. Новые восстания, о которых «никто» не знал! Он сделал свой выбор и не прогадал.
Карьера его развивалась стремительно. В 1938 г - кандидат наук, в1940 г., когда ему было всего 34 года, - доктор. Война, конечно, смешала все карты, но уже осенью 1943 г., вернувшись из Казани, где он находился в эвакуации, Поршнев становится профессором кафедры истории средних веков Истфака МГУ и, одновременно, старшим научным сотрудником Института истории АН СССР. В 1947 г. он возглавил кафедру новой и новейшей истории, правда, ненадолго - уже в 1948 г. его сменил А.С. Иерусалимский8. /Отмечу попутно другой важный факт: с 1947 г. Поршнев преподавал только на этой кафедре иуже не имел отношения к кафедре истории средних веков./ В 1948 г. вышла монография Поршнева «Народные восстания во Франции перед Фрондой»9, удостоенная в 1950 г. Сталинской премии. В эти годы, стремясь закрепиться на достигнутых позициях, он публикует одну за другой совершенно невозможные и по тону, и по содержанию статьи о классовой борьбе в истории, внося попутно немалый вклад в безудержное восхваление гениальных идей Сталина10. Одновременно он довольно лихо критико-вал коллег, в т. ч. Е.А. Косминского, которому досталось за «экономический материализм» и недооценку роли классовой борьбы.
Коллеги тоже не были в восторге ни от того, что писал Поршнев, ни от того, какими методами он продвигал свои идеи и, вообще, делал карьеру. Многие наверняка не могли простить ему, что в марте 1949 г. на Ученом совете Истфака МГУ он принял активное участие в осуждении А.И. Неусыхина и некоторых других сотрудников кафедры истории средних веков в буржуазном объективизме и космополитизме11. /Неусыхину Поршнев вменял в вину, в частности, игнорирование сталинской идеи о революции рабов и колонов./ Критика снизу не заставила себя ждать. Его обвинили, не больше не меньше, в искажении марксистской теории классовой борьбы, в отрыве ее от социально-экономической истории... Ожесточенность полемики, в ходе которой стороны не гнушались навешиванием политических ярлыков (сам Поршнев, хотя и не был членом ВКП(б), чаще всего обвинял своих оппонентов в меньшевизме, его же сравнивали с эсерами, троцкистами, объявляли находкой для англо-американского империализма) и доносами в партийные верхи, была в какой-то мере обусловлена и личной антипатией.
Борьба шла, прежде всего, вокруг идей, выдвинутых Поршневым, но, конечно, не только им16. Не будет преувеличением сказать, что это была борьба за само понимание истории, за ее сохранение как научной дисциплины. Есть ли у нее другое значимое содержание, кроме классовой борьбы? Нужно ли вообще изучать (и добывать!) исторические факты или же достаточно оперировать социологическими схемами? Борьба шла с переменным успехом. Подавляющее большинство историков не приняли гипертрофированную апологию классовой борьбы, на которой настаивал Поршнев, и отвергли его претензии на лидерство в научном цехе. Согласно отчету о четырех расширенных по составу заседаниях сектора истории средних веков Института истории АН СССР, прошедших в январе 1951 г. (на каждом заседании присутствовало от 100 до 200 человек, из них 22 выступили), почти все участники обсуждения, отмечая важность поднятых авторов проблем и насущную необходимость изучения истории классовой борьбы, указы-вали как на теоретические ошибки Поршнева, так и на пренебрежение им конкретными фактами истории. Однако его поддержали некоторые влиятельные философы из числа специалистов по истмату, например Т.И. Ойзерман17, имевшие хорошие связи в партийных верхах. Можно предположить, что определенную роль сыграла и подчеркнутая ортодоксальность суждений Поршнева, наверняка импонировавшая идеологическим властям. Так или иначе, но в течение нескольких лет имела место фактически ничья. Так, в передовой, а потому особенно авторитетной, статье «Значение трудов И.В. Сталина по вопросам языкознания для советской исторической науки», опубликованной в июле 1951 г. в «Вопросах истории», досталось как Поршневу (за ошибки «субъективистского, идеалистического характера» и «путаницу в вопросах теории»), так и тем, более многочисленным авторам,которые грешат «недооценкой роли классовой борьбы как важнейшегодвигателя истории»18. Расценив эту ситуацию в свою пользу, Поршнев в августе 1951 г. обратился за поддержкой в ЦК ВКП(б) и лично к Сталину, направив ему рукопись своей новой книги ««Роль борьбы народных масс в истории феодального общества»19. ...Посланные им в ЦК материалы были спущены вниз, на рассмотрение коллег; историки - В.В. Бирюкович, С.Д. Сказкин и Л.В. Черепнин - дали отрицательные отзывы, философ Г.Е. Глазерман - в целом, положительный. «По просьбе автора», в декабре 1951 г. рукопись была возвращена ему на доработку, и все вернулось на круги своя.
Ситуация кардинально изменилась в 1952 г., когда, сначала в виде статей в «Правде», а в сентябре - в виде отдельной брошюры, вышел последний труд Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». В научном отношении он был, конечно, несостоятельным и имел очень сомнительное отношение к марксизму. Советским историкам и экономистам он сулил новый идеологический кошмар, отвлекая от подлинно научной работы и обрекая на новый виток схоластического цитирования. Но, парадоксальным образом, в тех условиях брошюра Сталина сыграла и положительную роль, поскольку в ней практически впервые говорилось о неких закономерностях развития социалистической экономики, тогда как ранее предполагалось, что все в руках государства и его плановых органов, что при социализме экономическое развитие определяется политической волей правящей партии20. Одновременно брошюра дала в руки замученных советских гуманитариев сильное догматическое оружие против гипертрофии идеи классовой борьбы как единственного заслуживающего внимания двигателя исторического процесса. Во всяком случае, появилась возможность, апеллируя к авторитету вождя, заняться социально-экономической историей. Для Поршнева, сделавшего себе имя на изучении и апологии классовой борьбы, это было неожиданностью.
Новой идеологической ситуацией не преминули воспользоваться его противники, в частности Сидорова, сделавшая ему партийное внушение о недопустимости игнорирования экономической проблематики. Рядовые медиевисты также восприняли эту смену вех с радостью и торжеством. В устных анналах Истфака МГУ сохранился рассказ о том, как после выхода в свет брошюры Сталина, Е.В. Гутнова, выступавшая против Поршнева и ранее, сказала ему на каком-то заседании: «Вот Вы, Борис Федорович, все говорите: классовая борьба, классовая борьба… А товарищ Сталин учит нас, что главное - это экономика, экономические законы». Сконфуженный Поршнев только кивал. Студентам она говорила, что он склонен видеть проявление классовой борьбы в любой кабацкой пьяной склоке. О том же Гутнова пишет и в своих мемуарах, но, к сожалению, приглаженно и не приводя подробностей21.
В начале 1953 г. Поршнев подвергся критике в передовой статье журнала «Коммунист», где, в частности, отмечалось, что «критикуя проявления «экономического материализма» в работах Косминского, Поршнев сам допускает ошибки идеалистического характера, отрывает классовую борьбу от развития производительных сил и производственных отношений. В его изложении получается, что не развитие феодального способа производства порождает и обусловливает соответствующие формы классовой борьбы, а, наоборот, крестьяне своей борьбой якобы создали и развили крепостническую форму эксплуатации, феодалы же пытались ее разрушить, вернуться к рабовладельческомустрою»22. В передовице разбирались ошибки и других авторов, не только заблуждающихся товарищей, но и расстрелянного незадолго перед этим как врага народа Н.А. Вознесенского, попутно упоминались врачи-вредители и агенты американской разведки. В этой ситуации Поршнев пошел на попятную и опубликовал покаянное письмо в «Вопросах истории»23. Вот несколько выдержек из этого письма.
«Я дал полное объективное основание читателям обвинить меняв том, что рассматриваю классовую борьбу как беспричинное явление, которое само служит первопричиной всех общественных явлений». «Я считаю, что эта ошибка является не методической, а методологической, серьезной теоретической ошибкой»24.«Все эти и другие ошибки свидетельствуют о недостаточном овладении марксистско-ленинской теории. Я вижу свой долг советского историка в том, чтобы, учась на трудах товарища Сталина, учась принимать принципиальную критику, как бы сурова и резка она ни была, во что бы то ни стало преодолеть свои ошибки идеалистического характера, до конца осознать их и исправить»25.«Своей гениальной разработкой вопроса о роли товарного производства в разных общественных формациях товарищ Сталин оказал величайшую помощь историкам феодальной эпохи, помог им бороться с… неклассовым пониманием феодальной экономики». «Труд товарища Сталина… вооружает нашу науку для борьбы на два фронта, с двумя опасностями. С одной стороны, он вооружает нас на борьбу с субъективизмом и волюнтаризмом, то есть с отрицанием роли объективных экономических законов в жизни общества…С другой стороны, труд товарища Сталина вооружает нас на борьбу с фаталистическими представлениями о стихийном развитии экономики помимо людей, помимо их активной борьбы за использование экономических законов, помимо борьбы отживающих и передовых общественных сил»26.«В настоящее время я заканчиваю работу над теоретической книгой о феодальной эпохе, которую я постарался написать, следуя во всем по мере сил указаниям и мыслям нашего великого учителя И.В. Сталина. Я положил в основу этой работы изучение и глубокое продумывание нового гениального труда И.В. Сталина»27.
Всего лишь два месяца спустя, в июне 1953 г. «Вопросы истории» публикуют его статью «Об основном экономическом законе феодализма», ставшую поворотным моментом в его творчестве.
Поршнев оттолкнулся от мысли Сталина о том, что каждой общественной формации присущ некий главный экономический закон, определяющий ее развитие28. Сталин, пишет он, «обосновал понятие основного экономического закона, выделяемого среди всех других законов данной формации, и показал его гигантское значение для пони-мания явлений общественной жизни»29. Строго говоря, Сталин писал о законе социалистической формации, «существенные черты и требования» которого он формулировал так: «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники»30. Но для Поршнева важно было само признание того, что экономические закономерности присущи не только капитализму. Кроме того, открывалась возможность первым, или хотя бы в числе первых, отреагировать на новые гениальные мысли Сталина (можно не сомневаться, что это все равно кто-то бы сделал), применить их к знакомому материалу и снова перехватить инициативу в профессиональном цеху, казалось, безвозвратно утерянную после разгромных пассажей в «Коммунисте».
Какой же экономический закон является основным для феодализма? Таковым не может быть, как думают некоторые, «закон натурального хозяйства» - ведь натуральное хозяйство свойственно не только феодализму. Таковым не может быть, как полагают некоторые другие, также не названные им авторы, и «закон внеэкономического принуждения»31 - ведь «не внеэкономическое принуждение, а феодальная собственность на землю является основой феодализма»32. «Феодализм - это система эксплуатации крепостных крестьян землевладель-цами-феодалами»33, и «целью феодального производства являлось производство феодальной ренты»34, норма которой, согласно Поршневу, неуклонно возрастает35. «Для феодализма основным экономическим законом в наиболее общей форме является закон феодальной ренты… В законе феодальной ренты, как в едином фокусе, отражены все производственные отношения феодализма: феодальная форма собственности на средства производства, положение и взаимоотношения социальных групп в производстве, форма распределения продуктов»36.
Примечательно, что себе Поршнев приписывает не открытие, а только формулирование этого закона. «Закон феодальной ренты и смены ее форм, - читаем мы чуть ниже, - открытый Марксом в 47-й главе третьего тома “Капитала”, служит единственным подлинно научным основанием для изучения феодальной эпохи»37. Маркс, наверное, был бы сильно удивлен… Но и сегодня, воспроизводя мимоходом идеологемы 1953 г., некоторые наши обществоведы объявляют автором «закона земельной ренты» Маркса38.
Попутно Поршнев приводит основные сталинские положения о феодализме, не оставляя сомнения в том, что их разделяет: о форме собственности на средства производства как «самом глубоком» из экономических отношений, определяющее остальные39; о «монополии феодалов на землю»40; о неполной собственности феодала на работ-ника, которого он уже не может убить, но может продать41…
* при феодализме воспроизводство средств производства осуществляется из необходимого продукта крестьянина42; этого тезиса он держался и в дальнейшем
Между тем статья 1953 г., несмотря на ее идеологическую зашоренность и повторение ряда абсурдных сталинских формулировок, обнаруживает достаточно глубокое проникновение в предмет и системность подхода. Приходится выбирать между одним из двух предположений: либо Поршнев хорошо разбирался в этих вопросах и раньше (тогда его построения 1948-1952 гг. о классовой борьбе как главном содержании истории оказываются полностью фарисейскими и созданными с заведомо недобросовестными намерениями), либо эта статья оказывается результатом фантастической по объему работы, проделанной с осени 1952 по весну 1953 г.
* хотя сам Поршнев считал себя специалистом по «срединной формации» и удачно позиционировал себя в этом качестве, в действительности, он никогда не занимался историей феодализма профессионально. Во всяком случае, у него нет ни одной исследовательской публикации по истории Средних веков, его общие работы также не обнаруживают сколь-нибудь основательного знакомства с источниками и литературой по этой эпохе.
* Конечно, «Средние века» и «феодализм» - понятия не вполне тождественные. Начальный этап истории Средневековья не знает подлинно феодальных институтов и общественных отношений; напротив, они сохранялись в том или ином виде достаточно долго и после завершения средневековой эпохи, как бы ни датировать ее окончание.
* При жизни Поршнева в советской историографии считалось аксиомой, что Средние века заканчиваются Тридцатилетней войной, Английской революцией и Фрондой, т. е. теми самыми событиями, изучением которых он так активно занимался. Согласно альтернативной точке зрения, история Средних веков и вовсе длилась до Французской революции43. /История средних веков. Под. ред. А.Д. Удальцова, Е.А. Косминского, О.Л. Вайн-штейна. В 2-х томах. М., 1938-1939./ Представление о «ранней новой истории» (XVI-XVIII вв.), характерное для современной российской историографии, считалось буржуазным и ненаучным. Поэтому мало кто в СССР сомневался, что моделирование феодальных общественных отношений на материале XVII в., в целом,оправдано44. /В частности, это мнение разделял Сказкин, сам бывший специалистом по новой истории, что не мешало ему длительное время возглавлять корпорацию советских медиевистов./ В этой позиции укрепляла и привычка рассматривать феодальный мир через призму представлений и высказываний Ленина о пореформенной России, в которой, разумеется, различимы лишь отдельные элементы феодальных отношений - конечно, в марксистском понимании этого термина45. Не менее очевидно, что для Западной Европы XVII в. - это время успешного развития капитализма, поэтому моделирование феодализма с опорой на материал этой эпохи было занятием по меньшей мере спорным и чреватым серьезными ошибками46. /Об этом в свое время четко написал Полянский: «Моделировать феодализм по образцу “старого порядка” Франции эпохи первоначального накопления капитала и развития мануфактурного капитализма нет оснований. Пытаясь это делать, Б.Ф. Поршнев становится на ложный путь модернизации экономики феодализма» ( . . Товарное производство в условиях феодализма. М., 1969. С. 321)./ /М.С. "Предкапиталистические порядки", - так не самое лучшее ли?../
* Поршнев никогда профессионально не занимался ни экономической, ни правовой, ни социальной историей. Его стихией была история политическая, притом событийная (а не история политических институтов), в меньшей мере - история общественной мысли. Ни монография о народных восстаниях перед Фрондой, ни его работы по политэкономии не обнаруживают интереса к истории производи-тельных сил, экономической конъюнктуры, денежного обращения, кредита, государственного регулирования экономики, равно как к много-сложной социальной структуре феодального общества, его правовым институтам, понятиям и представлениям. По большому счету, в политэкономии Поршнева интересовал только один, правда, очень важный аспект - эксплуатация зависимого крестьянства, ее масштабы, формы и методы, причем и в этом случае он был достаточно безразли-чен к стадиальным, географическим и иным исторически конкретным вариантам этого явления и ограничивался «общей картиной». Не сомневаюсь, что он достаточно много читал о феодальной экономике (в конце концов, многие из его коллег занимались именно этим вопросом),как и по истории Средних веков, в целом, но его собственные работы говорят о том, что все эти «нюансы» были ему мало интересны
* Конечно, в сталинскую эпоху, иногда и позднее, предполагалось, что «Капитал» Маркса является систематическим изложением политэкономии капитализма, но все, кто знаком с этой книгой, наверное, согласятся, что это нечто совсем другое… Скорее, монография, в которой под определенным углом зрения рассматривается один из срезов капиталистической экономики, хотя говорить об этом в то время было не принято.
* Выступление Поршнева застало коллег врасплох. Первый серьезный отклик на него - статья Меймана и Сказкина - вышла в светлишь восемь месяцев спустя. Их главное возражение состояло в том, основной закон экономический закон должен характеризовать историческое движение формации от ее возникновения к гибели, тогда как формулировка Поршнева характеризует феодализм в его статике. В связи с этим, опираясь на исторические факты, они оспорили очень важный для него тезис о возрастании нормы ренты по мере развития феодализма. Кроме того, они предложили понятие главного противоречия формации, каковое применительно к феодализму усматривали в противоречии между индивидуальным характером производства и крупной собственностью.
* Люблинская высказала сомнение в том, что на данной стадии изучения Средневековья, когда слишком многие вопросы должным образом не проработаны, в принципе возможно сформулировать основной закон феодализма56.
* Поршнев мог торжествовать. Он не только навязал коллегам новую дискуссию, вновь заявив о себе как о лидере, но и заставил большинство выступивших в печати признать и обоснованность его идеи, и, пускай с некоторыми оговорками, правильность его формулировки. Вместе с тем, даже в этот момент он сумел момент восстановить против себя большую часть научного сообщества. Когда по истечении без малого двух лет он захотел напечатать в «Вопросах истории» новую статью на эту же тему, редакция журнала, весьма лояльная и к нему, и к его концепции, ограничилась публикацией его отклика на статью Меймана и Сказкина59 и приняла решение дискуссию прекратить. Редакция «считает, что на данном этапе мнения участников дискуссии достаточно выявлены и дальнейшая разработка вопросов истории феодального общества, в том числе и основного экономического закона феодализма, должна вестись на основе анализа конкретно-исторического материала»60.
* Причины такого отношения многообразны, и дело никак не сводится к личной неприязни ряда исследователей к Поршневу и нежеланию видеть его во главе профессиональной корпорации, на что он, безусловно, претендовал. Главные причины лежат глубже. Во-первых, Поршнев эту дискуссию коллегам именно навязал: они не могли ее избежать, поскольку речь шла о творческом развитии идей самого Сталина. Ю.Л. Бессмертный сказал мне как-то, что Поршнев тогда просто «достал» всех своими инициативами и, похоже, это ощущение разделяли многие. Во-вторых, Поршнев в известном смысле приватизировал общие наработки корпорации по политэкономии феодализма, привязав их к своей идее об основном законе феодальной формации. К этой идее отнеслись прохладно, но в 1953-1955 гг. не было и речи о том, чтобы выразить несогласие открыто. Когда же, начиная с 1956 г., стало возможным критиковать или хотя бы игнорировать мнение Сталина, большинство советских ученых от нее довольно быстро отказались. Возражение вызывала сама правомерность постановки во-проса о некоем основном экономическом законе общественной формации. Не споря по большей части с формулировкой Поршнева (в нее вносились лишь некоторые коррективы), обществоведы видели в ней, скорее, верную характеристику одной из наиболее важных сторон феодального общества, но не закон как таковой. Употребление в данном контексте термина «закон» также было встречено скептически. Существовало понимание того, что имеются некоторые семантические пределы использования этого термина и что предложенная Поршневым формулировка, в принципе, «не тянет» на закон и является не более, чем характеристикой. Закон предполагает некое соотношение, заключенное в природе явления, которое он выражает...
* Пресловутый закон «феодальной ренты», сформулированный Поршневым, всего лишь констатирует, что феодальная рента - очень важная черта феодального общества. Поршнев, конечно, продолжал говорить об основном экономическом законе феодализма и в дальнейшем (куда же ему было деться от своего собственного открытия?), но, по крайней мере, с 60-х годов мало кто разделял его мнение на этот счет.
Следует отметить достойный тон и весьма высокий уровень дискуссии - убедительный показатель быстрых перемен, происходивших в обществе. Маркса, Энгельса и Ленина упоминали достаточно часто, Сталина все реже, многие сочли возможным без этого обойтись.
* Было высказано много дельных мыслей, например, Неусыхиным - о многообразии региональных вариантов феодализма, о необходимости строить модель феодализма на материале его истории в классический период, не обремененный ни атавизмами более ранних обществ, ни элементами капиталистических отношений63; замечу, что эта простая мысль ставила под вопрос применимость к феодализму высказываний Ленина о пореформенной России.
* Итоговый материал по дискуссии об основном законе феодализма, опубликованный в «Вопросах истории», содержал некоторые ошибочные теоретические положения, например утверждение о том, что «во всякой антагонистической формации собственность на основное средство производство составляет монополию господствующего класса»64. /ВИ. 1955. № 5. С. 80./
** «Следует… предостеречь против отождествления “варварской” дани с феодальной рентой. Последняя обязательно предполагает крупное землевладение и является его экономической реализацией».
** «При феодализме в качестве организаторов производства выступают не столько феодалы, сколько - и главным образом - сами трудящиеся, ведущие свое хозяйство»
/М.С. Так ли это? Эксплуататорский строй - это эффективная организация общества в условиях неизобилия! Примечательно, кстати, что обращение к широкому труду - неолиту - возникает до возникновения эксплуататорского строя. Феодалы занимаются тем, что консолидируют силы для того, чтобы позволить низовую эконом. деятельность. Иначе же - грабеж и разорение... Всё же, мне кажется, свойственная аграрному обществу цикличность из-за мальтузианской ловушки, играет свою роль для феодализма/
* модель, которую предложил Поршнев: «Феодализм - это система эксплуатации крепостных крестьян землевладельцами-феодалами»
** «Марксистская теория считает не товарное производство причиной существования классов, а существование классов, обусловленное формой собственности на средство производства, экономическим основанием товарного производства»
* С конца 30-х годов, под влиянием работ Сталина и Вышинского, понятия «право» и «закон» стали считаться синонимами.
* Для обществоведения эта подмена обернулась серьезнейшим заблуждением о сути права и правовых отношений, которые в одночасье утратили объективный характер71. При том, что законодательство как инструмент революционного переустройства общества только что не обожествлялось, у философов, историков и экономистов возникла нелепая манера использовать слова «правовой», «юридический» в уничижительном смысле, как обозначение чего-то поверхностного, несолидного, по сравнению с подходом социально-экономическим.
/М.С. Очень примечательно, и в самом деле симптоматично. Ведь если считать "доминантой" классовую борьбу, а право ей подчинённой категорией, как, собственно, и считалось, невозможно верно понять его роль./
Обвинение в «юридическом подходе» звучало как серьезное предупреждение еще в 80-е годы. Неудивительно, что Поршнев не стремился ни изучать право, ни разобраться, как следует, в правовой природе тех явлений, о которых писал. На первый взгляд, этому утверждению противоречит его повышенное внимание к понятию «собственность», но, как уже объяснялось выше, он видел в ней, вслед за Сталиным, не правовое, а экономическое отношение. Этот подход был, в конечном счете, обусловлен импульсами, идущими от самой советской реальности. Как известно, теоретическое обоснование возможности социалистической революции в России зиждилось на допущении того, что смену общественно-экономической формации можно ускорить путем захвата политической власти и ее использования для радикального передела собственности. Это допущение подкреплялось соображениями пропагандистского тол-ка, поскольку для того, чтобы поднять народные массы на революцию, нужно было выдвинуть понятные этим массам лозунги. Лучшим, с этой точки зрения, лозунгом было именно перераспределение собственности, но никак не смена способа производства. При таком положении вещей понятию «собственность» суждено было стать центральным понятием революционного процесса - и в его реальной ипостаси, и в его осмыслении, притом не только народом, но и вождями и идеологами революции. Классический марксизм, ставивший во главу угла идею способа производства и медленного спонтанного вызревания новых экономических отношений в недрах старых, приводящего в конце концов к социальной революции, - оказался невостребованным.
https://annuaire-fr.igh.ru/system/articles/pdfs/000/000/181/original/7b77898d3e689a80295281a65df33d2cb2a2988e.pdf?1438356580 /Остановился на странице 21-109/
Разительное исключение составляют его книги и статьи по политической экономии феодализма, которые не только сегодня, но и в момент их публикации воспринимались многими как вполне догматические и тривиальные, при этом претенциозные и опасные для гуманитарной науки. Без сомнения, это не самое интересное из того, что Поршнев написал. Но забывать об этих работах не следует. В них наиболее полно воплотились его мысли о прошлом. Кроме того, они имели очень широкий резонанс в СССР и, парадоксальным образом, до сих пор оказывают воздействие на представления о феодализме, бытующие в российской историографии. Однако - и это тоже парадокс- данный факт плохо известен и почти никак не осмыслен. Речь идет, по большому счету, о трех текстах: статье «Об основном экономическом законе феодализма» (1953) и двух книгах: «Очерк политической экономии феодализма» (1956) и «Феодализм и народные массы» (1964). Сохранилась также рукопись большой его работы о торговом капитале в докапиталистических обществах и набросок книги о докапиталистических формациях в целом
В историографическом плане наибольшее значение имела статья 1953 г. Во-первых, именно она знаменовала поворот Поршнева к политэкономическим сюжетам. Интерес к ним он проявлял и раньше, о чем говорит, в частности, его рецензия на книгу В.В. Рейхардта3. /Рецидив абстрактного социологизирования [ . . Очерки по экономике докапиталистических формаций. М., Л., 1934] // Книга и пролетарская революция. 1935. № 3. С. 26-29./ Но и монография о народных восстаниях, и другие его работы сталинского периода убеждают в том, что тогда Поршнева привлекали совсем другие идеи, прежде всего идея классовой борьбы как доминанты исторического процесса. Статья 1953 г. определила и проблематику, и основные положения, и тональность более поздних публикаций Поршнева на эту тему.
* именно в 1953-1956 гг., при активнейшем участии Поршнева, сформировались основные представления советских обществоведов о феодализме, с небольшими изменениями дожившие, по крайней мере, до 90-х годов прошлого века
* Не будет преувеличением сказать, что до начала 1950-х годов политэкономия существовала в СССР на периферии идеологии. Конечно, считалось необходимым штудировать «Капитал» или его изложения, но, мало того, что это было по силам лишь немногим, речь в этом случае шла об изучении капитализма, и только капитализма. Предполагалось, что советская экономика функционирует на совсем других принципах, прежде всего на принципе революционной целесообразности, т. е., если называть вещи своими именами, управляется волевыми решениями партии и правительства.
* Лишь в 1941 г. было мимоходом признано, что закон стоимости действует и при социализме. В целом же считалось аксиомой, что экономические понятия капитализма и социализма принципиально отличны4.
Такое положение вещей ставило историков докапиталистических обществ в трудное положение. С одной стороны, они понемногу привыкали оперировать марксистскими категориями (правильно ли поняты-ми, это другой вопрос), апелляция к трудам «классиков марксизма-ленинизма» становилась все более естественной и обязательной, соответствующим образом менялась и сама проблематика исследований. Однако сколько-нибудь целостной марксистской концепции античного или феодального общества не существовало, и построение ее из достаточно разрозненных высказываний классиков (прежде всего, из двух глав «Капитала» - о первоначальном накоплении и о формах ренты, а также из работы Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства») наталкивалось на серьезные препятствия, в т. ч. и чисто методологические. Одно из главных затруднений заключалось в том, применимы ли экономические категории, используемые в «Капитале», для изучения докапиталистических обществ. Другое, более общее, было связано с сомнением в самой возможности создания политической экономии тех обществ, которые функционировали на нерыночной по преимуществу основе. Многие теоретики, например Н.И. Бухарин, считали таковую невозможной5. Реалии советской экономики, управлявшейся планово-волевыми методами, и их идеологическое объяснение лишь укрепляли в этом сомнении.
Неудивительно, что в такой ситуации большинство исследований докапиталистических обществ было посвящено анализу не социально-экономического развития, а классовой борьбы. К этому призывала господствующая идеология6, к этому же побуждало и самостоятельное осмысление советской действительности, являвшейся следствием самого значительного за всю историю классового конфликта - Октябрьской революции. Именно классовая борьба стала доминантой советских исторических исследований, предпринятых в 30-е и 40-е годы, и Поршнев был одним из главных апологетов такого подхода.
Позднее он вспоминал, что идея заняться народными восстаниями во Франции XVII в. возникла у него в начале 30-х годов, когда он читал мемуары кардинала Ретца - видного фрондера, упомянувшего мимоходом «о каких-то народных волнениях накануне Фронды. Эта маленькая искра не могла не воспламенить моего внимания. Чем труднее было найти материалы и факты, тем сильнее становилось упорство»7. Об этих восстаниях было, конечно, давно известно, но Поршнев прав в том, что ни в России, ни во Франции ими никто толком не занимался. Однако более важно в этом высказывании другое. Из всего богатства сведений, содержащихся в воспоминаниях кардинала Ретца, Поршнева привлекли именно сведения о народных восстаниях. Новые восстания, о которых «никто» не знал! Он сделал свой выбор и не прогадал.
Карьера его развивалась стремительно. В 1938 г - кандидат наук, в1940 г., когда ему было всего 34 года, - доктор. Война, конечно, смешала все карты, но уже осенью 1943 г., вернувшись из Казани, где он находился в эвакуации, Поршнев становится профессором кафедры истории средних веков Истфака МГУ и, одновременно, старшим научным сотрудником Института истории АН СССР. В 1947 г. он возглавил кафедру новой и новейшей истории, правда, ненадолго - уже в 1948 г. его сменил А.С. Иерусалимский8. /Отмечу попутно другой важный факт: с 1947 г. Поршнев преподавал только на этой кафедре иуже не имел отношения к кафедре истории средних веков./ В 1948 г. вышла монография Поршнева «Народные восстания во Франции перед Фрондой»9, удостоенная в 1950 г. Сталинской премии. В эти годы, стремясь закрепиться на достигнутых позициях, он публикует одну за другой совершенно невозможные и по тону, и по содержанию статьи о классовой борьбе в истории, внося попутно немалый вклад в безудержное восхваление гениальных идей Сталина10. Одновременно он довольно лихо критико-вал коллег, в т. ч. Е.А. Косминского, которому досталось за «экономический материализм» и недооценку роли классовой борьбы.
Коллеги тоже не были в восторге ни от того, что писал Поршнев, ни от того, какими методами он продвигал свои идеи и, вообще, делал карьеру. Многие наверняка не могли простить ему, что в марте 1949 г. на Ученом совете Истфака МГУ он принял активное участие в осуждении А.И. Неусыхина и некоторых других сотрудников кафедры истории средних веков в буржуазном объективизме и космополитизме11. /Неусыхину Поршнев вменял в вину, в частности, игнорирование сталинской идеи о революции рабов и колонов./ Критика снизу не заставила себя ждать. Его обвинили, не больше не меньше, в искажении марксистской теории классовой борьбы, в отрыве ее от социально-экономической истории... Ожесточенность полемики, в ходе которой стороны не гнушались навешиванием политических ярлыков (сам Поршнев, хотя и не был членом ВКП(б), чаще всего обвинял своих оппонентов в меньшевизме, его же сравнивали с эсерами, троцкистами, объявляли находкой для англо-американского империализма) и доносами в партийные верхи, была в какой-то мере обусловлена и личной антипатией.
Борьба шла, прежде всего, вокруг идей, выдвинутых Поршневым, но, конечно, не только им16. Не будет преувеличением сказать, что это была борьба за само понимание истории, за ее сохранение как научной дисциплины. Есть ли у нее другое значимое содержание, кроме классовой борьбы? Нужно ли вообще изучать (и добывать!) исторические факты или же достаточно оперировать социологическими схемами? Борьба шла с переменным успехом. Подавляющее большинство историков не приняли гипертрофированную апологию классовой борьбы, на которой настаивал Поршнев, и отвергли его претензии на лидерство в научном цехе. Согласно отчету о четырех расширенных по составу заседаниях сектора истории средних веков Института истории АН СССР, прошедших в январе 1951 г. (на каждом заседании присутствовало от 100 до 200 человек, из них 22 выступили), почти все участники обсуждения, отмечая важность поднятых авторов проблем и насущную необходимость изучения истории классовой борьбы, указы-вали как на теоретические ошибки Поршнева, так и на пренебрежение им конкретными фактами истории. Однако его поддержали некоторые влиятельные философы из числа специалистов по истмату, например Т.И. Ойзерман17, имевшие хорошие связи в партийных верхах. Можно предположить, что определенную роль сыграла и подчеркнутая ортодоксальность суждений Поршнева, наверняка импонировавшая идеологическим властям. Так или иначе, но в течение нескольких лет имела место фактически ничья. Так, в передовой, а потому особенно авторитетной, статье «Значение трудов И.В. Сталина по вопросам языкознания для советской исторической науки», опубликованной в июле 1951 г. в «Вопросах истории», досталось как Поршневу (за ошибки «субъективистского, идеалистического характера» и «путаницу в вопросах теории»), так и тем, более многочисленным авторам,которые грешат «недооценкой роли классовой борьбы как важнейшегодвигателя истории»18. Расценив эту ситуацию в свою пользу, Поршнев в августе 1951 г. обратился за поддержкой в ЦК ВКП(б) и лично к Сталину, направив ему рукопись своей новой книги ««Роль борьбы народных масс в истории феодального общества»19. ...Посланные им в ЦК материалы были спущены вниз, на рассмотрение коллег; историки - В.В. Бирюкович, С.Д. Сказкин и Л.В. Черепнин - дали отрицательные отзывы, философ Г.Е. Глазерман - в целом, положительный. «По просьбе автора», в декабре 1951 г. рукопись была возвращена ему на доработку, и все вернулось на круги своя.
Ситуация кардинально изменилась в 1952 г., когда, сначала в виде статей в «Правде», а в сентябре - в виде отдельной брошюры, вышел последний труд Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». В научном отношении он был, конечно, несостоятельным и имел очень сомнительное отношение к марксизму. Советским историкам и экономистам он сулил новый идеологический кошмар, отвлекая от подлинно научной работы и обрекая на новый виток схоластического цитирования. Но, парадоксальным образом, в тех условиях брошюра Сталина сыграла и положительную роль, поскольку в ней практически впервые говорилось о неких закономерностях развития социалистической экономики, тогда как ранее предполагалось, что все в руках государства и его плановых органов, что при социализме экономическое развитие определяется политической волей правящей партии20. Одновременно брошюра дала в руки замученных советских гуманитариев сильное догматическое оружие против гипертрофии идеи классовой борьбы как единственного заслуживающего внимания двигателя исторического процесса. Во всяком случае, появилась возможность, апеллируя к авторитету вождя, заняться социально-экономической историей. Для Поршнева, сделавшего себе имя на изучении и апологии классовой борьбы, это было неожиданностью.
Новой идеологической ситуацией не преминули воспользоваться его противники, в частности Сидорова, сделавшая ему партийное внушение о недопустимости игнорирования экономической проблематики. Рядовые медиевисты также восприняли эту смену вех с радостью и торжеством. В устных анналах Истфака МГУ сохранился рассказ о том, как после выхода в свет брошюры Сталина, Е.В. Гутнова, выступавшая против Поршнева и ранее, сказала ему на каком-то заседании: «Вот Вы, Борис Федорович, все говорите: классовая борьба, классовая борьба… А товарищ Сталин учит нас, что главное - это экономика, экономические законы». Сконфуженный Поршнев только кивал. Студентам она говорила, что он склонен видеть проявление классовой борьбы в любой кабацкой пьяной склоке. О том же Гутнова пишет и в своих мемуарах, но, к сожалению, приглаженно и не приводя подробностей21.
В начале 1953 г. Поршнев подвергся критике в передовой статье журнала «Коммунист», где, в частности, отмечалось, что «критикуя проявления «экономического материализма» в работах Косминского, Поршнев сам допускает ошибки идеалистического характера, отрывает классовую борьбу от развития производительных сил и производственных отношений. В его изложении получается, что не развитие феодального способа производства порождает и обусловливает соответствующие формы классовой борьбы, а, наоборот, крестьяне своей борьбой якобы создали и развили крепостническую форму эксплуатации, феодалы же пытались ее разрушить, вернуться к рабовладельческомустрою»22. В передовице разбирались ошибки и других авторов, не только заблуждающихся товарищей, но и расстрелянного незадолго перед этим как врага народа Н.А. Вознесенского, попутно упоминались врачи-вредители и агенты американской разведки. В этой ситуации Поршнев пошел на попятную и опубликовал покаянное письмо в «Вопросах истории»23. Вот несколько выдержек из этого письма.
«Я дал полное объективное основание читателям обвинить меняв том, что рассматриваю классовую борьбу как беспричинное явление, которое само служит первопричиной всех общественных явлений». «Я считаю, что эта ошибка является не методической, а методологической, серьезной теоретической ошибкой»24.«Все эти и другие ошибки свидетельствуют о недостаточном овладении марксистско-ленинской теории. Я вижу свой долг советского историка в том, чтобы, учась на трудах товарища Сталина, учась принимать принципиальную критику, как бы сурова и резка она ни была, во что бы то ни стало преодолеть свои ошибки идеалистического характера, до конца осознать их и исправить»25.«Своей гениальной разработкой вопроса о роли товарного производства в разных общественных формациях товарищ Сталин оказал величайшую помощь историкам феодальной эпохи, помог им бороться с… неклассовым пониманием феодальной экономики». «Труд товарища Сталина… вооружает нашу науку для борьбы на два фронта, с двумя опасностями. С одной стороны, он вооружает нас на борьбу с субъективизмом и волюнтаризмом, то есть с отрицанием роли объективных экономических законов в жизни общества…С другой стороны, труд товарища Сталина вооружает нас на борьбу с фаталистическими представлениями о стихийном развитии экономики помимо людей, помимо их активной борьбы за использование экономических законов, помимо борьбы отживающих и передовых общественных сил»26.«В настоящее время я заканчиваю работу над теоретической книгой о феодальной эпохе, которую я постарался написать, следуя во всем по мере сил указаниям и мыслям нашего великого учителя И.В. Сталина. Я положил в основу этой работы изучение и глубокое продумывание нового гениального труда И.В. Сталина»27.
Всего лишь два месяца спустя, в июне 1953 г. «Вопросы истории» публикуют его статью «Об основном экономическом законе феодализма», ставшую поворотным моментом в его творчестве.
Поршнев оттолкнулся от мысли Сталина о том, что каждой общественной формации присущ некий главный экономический закон, определяющий ее развитие28. Сталин, пишет он, «обосновал понятие основного экономического закона, выделяемого среди всех других законов данной формации, и показал его гигантское значение для пони-мания явлений общественной жизни»29. Строго говоря, Сталин писал о законе социалистической формации, «существенные черты и требования» которого он формулировал так: «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники»30. Но для Поршнева важно было само признание того, что экономические закономерности присущи не только капитализму. Кроме того, открывалась возможность первым, или хотя бы в числе первых, отреагировать на новые гениальные мысли Сталина (можно не сомневаться, что это все равно кто-то бы сделал), применить их к знакомому материалу и снова перехватить инициативу в профессиональном цеху, казалось, безвозвратно утерянную после разгромных пассажей в «Коммунисте».
Какой же экономический закон является основным для феодализма? Таковым не может быть, как думают некоторые, «закон натурального хозяйства» - ведь натуральное хозяйство свойственно не только феодализму. Таковым не может быть, как полагают некоторые другие, также не названные им авторы, и «закон внеэкономического принуждения»31 - ведь «не внеэкономическое принуждение, а феодальная собственность на землю является основой феодализма»32. «Феодализм - это система эксплуатации крепостных крестьян землевладель-цами-феодалами»33, и «целью феодального производства являлось производство феодальной ренты»34, норма которой, согласно Поршневу, неуклонно возрастает35. «Для феодализма основным экономическим законом в наиболее общей форме является закон феодальной ренты… В законе феодальной ренты, как в едином фокусе, отражены все производственные отношения феодализма: феодальная форма собственности на средства производства, положение и взаимоотношения социальных групп в производстве, форма распределения продуктов»36.
Примечательно, что себе Поршнев приписывает не открытие, а только формулирование этого закона. «Закон феодальной ренты и смены ее форм, - читаем мы чуть ниже, - открытый Марксом в 47-й главе третьего тома “Капитала”, служит единственным подлинно научным основанием для изучения феодальной эпохи»37. Маркс, наверное, был бы сильно удивлен… Но и сегодня, воспроизводя мимоходом идеологемы 1953 г., некоторые наши обществоведы объявляют автором «закона земельной ренты» Маркса38.
Попутно Поршнев приводит основные сталинские положения о феодализме, не оставляя сомнения в том, что их разделяет: о форме собственности на средства производства как «самом глубоком» из экономических отношений, определяющее остальные39; о «монополии феодалов на землю»40; о неполной собственности феодала на работ-ника, которого он уже не может убить, но может продать41…
* при феодализме воспроизводство средств производства осуществляется из необходимого продукта крестьянина42; этого тезиса он держался и в дальнейшем
Между тем статья 1953 г., несмотря на ее идеологическую зашоренность и повторение ряда абсурдных сталинских формулировок, обнаруживает достаточно глубокое проникновение в предмет и системность подхода. Приходится выбирать между одним из двух предположений: либо Поршнев хорошо разбирался в этих вопросах и раньше (тогда его построения 1948-1952 гг. о классовой борьбе как главном содержании истории оказываются полностью фарисейскими и созданными с заведомо недобросовестными намерениями), либо эта статья оказывается результатом фантастической по объему работы, проделанной с осени 1952 по весну 1953 г.
* хотя сам Поршнев считал себя специалистом по «срединной формации» и удачно позиционировал себя в этом качестве, в действительности, он никогда не занимался историей феодализма профессионально. Во всяком случае, у него нет ни одной исследовательской публикации по истории Средних веков, его общие работы также не обнаруживают сколь-нибудь основательного знакомства с источниками и литературой по этой эпохе.
* Конечно, «Средние века» и «феодализм» - понятия не вполне тождественные. Начальный этап истории Средневековья не знает подлинно феодальных институтов и общественных отношений; напротив, они сохранялись в том или ином виде достаточно долго и после завершения средневековой эпохи, как бы ни датировать ее окончание.
* При жизни Поршнева в советской историографии считалось аксиомой, что Средние века заканчиваются Тридцатилетней войной, Английской революцией и Фрондой, т. е. теми самыми событиями, изучением которых он так активно занимался. Согласно альтернативной точке зрения, история Средних веков и вовсе длилась до Французской революции43. /История средних веков. Под. ред. А.Д. Удальцова, Е.А. Косминского, О.Л. Вайн-штейна. В 2-х томах. М., 1938-1939./ Представление о «ранней новой истории» (XVI-XVIII вв.), характерное для современной российской историографии, считалось буржуазным и ненаучным. Поэтому мало кто в СССР сомневался, что моделирование феодальных общественных отношений на материале XVII в., в целом,оправдано44. /В частности, это мнение разделял Сказкин, сам бывший специалистом по новой истории, что не мешало ему длительное время возглавлять корпорацию советских медиевистов./ В этой позиции укрепляла и привычка рассматривать феодальный мир через призму представлений и высказываний Ленина о пореформенной России, в которой, разумеется, различимы лишь отдельные элементы феодальных отношений - конечно, в марксистском понимании этого термина45. Не менее очевидно, что для Западной Европы XVII в. - это время успешного развития капитализма, поэтому моделирование феодализма с опорой на материал этой эпохи было занятием по меньшей мере спорным и чреватым серьезными ошибками46. /Об этом в свое время четко написал Полянский: «Моделировать феодализм по образцу “старого порядка” Франции эпохи первоначального накопления капитала и развития мануфактурного капитализма нет оснований. Пытаясь это делать, Б.Ф. Поршнев становится на ложный путь модернизации экономики феодализма» ( . . Товарное производство в условиях феодализма. М., 1969. С. 321)./ /М.С. "Предкапиталистические порядки", - так не самое лучшее ли?../
* Поршнев никогда профессионально не занимался ни экономической, ни правовой, ни социальной историей. Его стихией была история политическая, притом событийная (а не история политических институтов), в меньшей мере - история общественной мысли. Ни монография о народных восстаниях перед Фрондой, ни его работы по политэкономии не обнаруживают интереса к истории производи-тельных сил, экономической конъюнктуры, денежного обращения, кредита, государственного регулирования экономики, равно как к много-сложной социальной структуре феодального общества, его правовым институтам, понятиям и представлениям. По большому счету, в политэкономии Поршнева интересовал только один, правда, очень важный аспект - эксплуатация зависимого крестьянства, ее масштабы, формы и методы, причем и в этом случае он был достаточно безразли-чен к стадиальным, географическим и иным исторически конкретным вариантам этого явления и ограничивался «общей картиной». Не сомневаюсь, что он достаточно много читал о феодальной экономике (в конце концов, многие из его коллег занимались именно этим вопросом),как и по истории Средних веков, в целом, но его собственные работы говорят о том, что все эти «нюансы» были ему мало интересны
* Конечно, в сталинскую эпоху, иногда и позднее, предполагалось, что «Капитал» Маркса является систематическим изложением политэкономии капитализма, но все, кто знаком с этой книгой, наверное, согласятся, что это нечто совсем другое… Скорее, монография, в которой под определенным углом зрения рассматривается один из срезов капиталистической экономики, хотя говорить об этом в то время было не принято.
* Выступление Поршнева застало коллег врасплох. Первый серьезный отклик на него - статья Меймана и Сказкина - вышла в светлишь восемь месяцев спустя. Их главное возражение состояло в том, основной закон экономический закон должен характеризовать историческое движение формации от ее возникновения к гибели, тогда как формулировка Поршнева характеризует феодализм в его статике. В связи с этим, опираясь на исторические факты, они оспорили очень важный для него тезис о возрастании нормы ренты по мере развития феодализма. Кроме того, они предложили понятие главного противоречия формации, каковое применительно к феодализму усматривали в противоречии между индивидуальным характером производства и крупной собственностью.
* Люблинская высказала сомнение в том, что на данной стадии изучения Средневековья, когда слишком многие вопросы должным образом не проработаны, в принципе возможно сформулировать основной закон феодализма56.
* Поршнев мог торжествовать. Он не только навязал коллегам новую дискуссию, вновь заявив о себе как о лидере, но и заставил большинство выступивших в печати признать и обоснованность его идеи, и, пускай с некоторыми оговорками, правильность его формулировки. Вместе с тем, даже в этот момент он сумел момент восстановить против себя большую часть научного сообщества. Когда по истечении без малого двух лет он захотел напечатать в «Вопросах истории» новую статью на эту же тему, редакция журнала, весьма лояльная и к нему, и к его концепции, ограничилась публикацией его отклика на статью Меймана и Сказкина59 и приняла решение дискуссию прекратить. Редакция «считает, что на данном этапе мнения участников дискуссии достаточно выявлены и дальнейшая разработка вопросов истории феодального общества, в том числе и основного экономического закона феодализма, должна вестись на основе анализа конкретно-исторического материала»60.
* Причины такого отношения многообразны, и дело никак не сводится к личной неприязни ряда исследователей к Поршневу и нежеланию видеть его во главе профессиональной корпорации, на что он, безусловно, претендовал. Главные причины лежат глубже. Во-первых, Поршнев эту дискуссию коллегам именно навязал: они не могли ее избежать, поскольку речь шла о творческом развитии идей самого Сталина. Ю.Л. Бессмертный сказал мне как-то, что Поршнев тогда просто «достал» всех своими инициативами и, похоже, это ощущение разделяли многие. Во-вторых, Поршнев в известном смысле приватизировал общие наработки корпорации по политэкономии феодализма, привязав их к своей идее об основном законе феодальной формации. К этой идее отнеслись прохладно, но в 1953-1955 гг. не было и речи о том, чтобы выразить несогласие открыто. Когда же, начиная с 1956 г., стало возможным критиковать или хотя бы игнорировать мнение Сталина, большинство советских ученых от нее довольно быстро отказались. Возражение вызывала сама правомерность постановки во-проса о некоем основном экономическом законе общественной формации. Не споря по большей части с формулировкой Поршнева (в нее вносились лишь некоторые коррективы), обществоведы видели в ней, скорее, верную характеристику одной из наиболее важных сторон феодального общества, но не закон как таковой. Употребление в данном контексте термина «закон» также было встречено скептически. Существовало понимание того, что имеются некоторые семантические пределы использования этого термина и что предложенная Поршневым формулировка, в принципе, «не тянет» на закон и является не более, чем характеристикой. Закон предполагает некое соотношение, заключенное в природе явления, которое он выражает...
* Пресловутый закон «феодальной ренты», сформулированный Поршневым, всего лишь констатирует, что феодальная рента - очень важная черта феодального общества. Поршнев, конечно, продолжал говорить об основном экономическом законе феодализма и в дальнейшем (куда же ему было деться от своего собственного открытия?), но, по крайней мере, с 60-х годов мало кто разделял его мнение на этот счет.
Следует отметить достойный тон и весьма высокий уровень дискуссии - убедительный показатель быстрых перемен, происходивших в обществе. Маркса, Энгельса и Ленина упоминали достаточно часто, Сталина все реже, многие сочли возможным без этого обойтись.
* Было высказано много дельных мыслей, например, Неусыхиным - о многообразии региональных вариантов феодализма, о необходимости строить модель феодализма на материале его истории в классический период, не обремененный ни атавизмами более ранних обществ, ни элементами капиталистических отношений63; замечу, что эта простая мысль ставила под вопрос применимость к феодализму высказываний Ленина о пореформенной России.
* Итоговый материал по дискуссии об основном законе феодализма, опубликованный в «Вопросах истории», содержал некоторые ошибочные теоретические положения, например утверждение о том, что «во всякой антагонистической формации собственность на основное средство производство составляет монополию господствующего класса»64. /ВИ. 1955. № 5. С. 80./
** «Следует… предостеречь против отождествления “варварской” дани с феодальной рентой. Последняя обязательно предполагает крупное землевладение и является его экономической реализацией».
** «При феодализме в качестве организаторов производства выступают не столько феодалы, сколько - и главным образом - сами трудящиеся, ведущие свое хозяйство»
/М.С. Так ли это? Эксплуататорский строй - это эффективная организация общества в условиях неизобилия! Примечательно, кстати, что обращение к широкому труду - неолиту - возникает до возникновения эксплуататорского строя. Феодалы занимаются тем, что консолидируют силы для того, чтобы позволить низовую эконом. деятельность. Иначе же - грабеж и разорение... Всё же, мне кажется, свойственная аграрному обществу цикличность из-за мальтузианской ловушки, играет свою роль для феодализма/
* модель, которую предложил Поршнев: «Феодализм - это система эксплуатации крепостных крестьян землевладельцами-феодалами»
** «Марксистская теория считает не товарное производство причиной существования классов, а существование классов, обусловленное формой собственности на средство производства, экономическим основанием товарного производства»
* С конца 30-х годов, под влиянием работ Сталина и Вышинского, понятия «право» и «закон» стали считаться синонимами.
* Для обществоведения эта подмена обернулась серьезнейшим заблуждением о сути права и правовых отношений, которые в одночасье утратили объективный характер71. При том, что законодательство как инструмент революционного переустройства общества только что не обожествлялось, у философов, историков и экономистов возникла нелепая манера использовать слова «правовой», «юридический» в уничижительном смысле, как обозначение чего-то поверхностного, несолидного, по сравнению с подходом социально-экономическим.
/М.С. Очень примечательно, и в самом деле симптоматично. Ведь если считать "доминантой" классовую борьбу, а право ей подчинённой категорией, как, собственно, и считалось, невозможно верно понять его роль./
Обвинение в «юридическом подходе» звучало как серьезное предупреждение еще в 80-е годы. Неудивительно, что Поршнев не стремился ни изучать право, ни разобраться, как следует, в правовой природе тех явлений, о которых писал. На первый взгляд, этому утверждению противоречит его повышенное внимание к понятию «собственность», но, как уже объяснялось выше, он видел в ней, вслед за Сталиным, не правовое, а экономическое отношение. Этот подход был, в конечном счете, обусловлен импульсами, идущими от самой советской реальности. Как известно, теоретическое обоснование возможности социалистической революции в России зиждилось на допущении того, что смену общественно-экономической формации можно ускорить путем захвата политической власти и ее использования для радикального передела собственности. Это допущение подкреплялось соображениями пропагандистского тол-ка, поскольку для того, чтобы поднять народные массы на революцию, нужно было выдвинуть понятные этим массам лозунги. Лучшим, с этой точки зрения, лозунгом было именно перераспределение собственности, но никак не смена способа производства. При таком положении вещей понятию «собственность» суждено было стать центральным понятием революционного процесса - и в его реальной ипостаси, и в его осмыслении, притом не только народом, но и вождями и идеологами революции. Классический марксизм, ставивший во главу угла идею способа производства и медленного спонтанного вызревания новых экономических отношений в недрах старых, приводящего в конце концов к социальной революции, - оказался невостребованным.
https://annuaire-fr.igh.ru/system/articles/pdfs/000/000/181/original/7b77898d3e689a80295281a65df33d2cb2a2988e.pdf?1438356580 /Остановился на странице 21-109/