Про хозяйство.
Про хозяйство.
Был у нас новый дом, прожили в этом доме полтора года. В хозяйстве было две лошади, одна лошадь была старая- престарая, звали эту лошадь Гранобой. Рассказывают, как пахали поля, завалится Гранобой, а встать не может, вот собирались поднимать Гранобоя и опять пахать, а после купил отец жеребца. Была корова, свиньи, телята, гуси, утки, овцы, куры, сад, пасека в 20 колод, маслобойка - это такой был толстый чурбан, висел на толстой пеньковой веревке, и били клином вручную масло отец с сыновьями. Масло в доме было льняное, конопляное, подсолнечное, сливочного не помню - от одной- двух коров с семей не набьешь. Мясо, сало было безвыходно, яблоки моченые, капуста, свежие яблоки, мед - это все было. Еще у отца была молотилка трехконная. Это впрягали три лошади и молотили. И молотилаэтой молотилкой вся деревня. Были у отца два ружья охотничьих, а еще была сеть метров 12 длиной. Отец одну зиму проболел и, на печи лежа, связал сеть. Неподалеку от нас была хорошая большая река Ресса, вот там ловили рыбу. Рыбы всегда было много. А в эту Рессу за 2 км бегали купаться, было интересно купаться после дождя, когда от реки пар валит, а в речке желтые кувшинки цветут. А неподалеку от деревни был лес, и там было много грибов, орехов, которые росли по 4-3 штуки.
У братьев, вернее у Петра, было две девочки: Маруся и Валя. У Михаила не было, а еще Петр был хороший столяр, что было в доме - то это все было сделано его руками. Началась коллективизация. Принесли большой налог сдать ржи. Пшеницу почему-то не сняли. Отец сдал. Принесли второй раз - отец купил, сдал; принесли и третий раз. Покупать уже было не на что. В колхоз отец записался первым, но все было не так. Давали из района в сельсовет такое указание, что все должны из своего сельсовета выслать столько-то семей. В сельсовете обсудили и приписали к кулацкому хозяйству. Решили, что в нашем доме для деревни будет хорошая школа. Были торги нашего имущества. Но помню, что у нас были часы с боем, и маятник длинный, большой. Но продали все: и самовар продали, и табуретки, стулья, скамейки, кровати деревянные, - продали все, а мы были пацанами и смеялись над торгами, стукали о тазик и говорили, кто больше.
Недели за две до ссылки мужиков, которые были в списке кулаков, забрали в тюрьму, чтобы не было бунта. Мать моя опять переживала, что хотят нас увезти неизвестно куда, а отца нет. Из дому нам ничего не разрешали брать, говорили, «берите топоры, пилы - это будет ваш хлеб, но можете еще взять чугуны». Мать такая была напуганная, что было в доме - все осталось. Не разрешили взять крупы, муки или сала кусок. Повезли, как вроде после пожара. Брат Петро с женой, с дочкой Валей, а 2ю дочку оставили у тещи, Настя, брат Шура, я и мама, а Михаил он недавно был женат, взял гармошку через плечо и жену Марию за руку, и ушли через реку Рессу к теще в Леонтьево, его никто и не ворачивал. Позднее уехал в Москву, окончил техникум и проработал свою жизнь прорабом, еще много своих односельчан перетащил за собой. Все получили квартиры, за что его благодарили всю его жизнь. Из скота, что было, забрали в колхоз, а за нами пригнали лошадей, в сани запряжены. Мать надровалась, плакала, а мы с братом радовались, что повезут поездом, а то мы поезда не видали. Деревенские наши все бежали провожать, все кто-то что-то несли в дорогу. Привезли нас в Сухиничи - это 40 км от нашей деревни. Отец еще хлеб возил как налог в Сухиничи. Привезли нас в 2хэтажный дом, или барак, где настлана на полу солома. Не было ни столов, ни скамеек, в этой соломе мы просидели 6 дней. На улицу не выпускали, у дверей стояли патрули вооруженные. Мать каким-то образом, видимо через окно, сбегала в тюрьму к отцу. Свиданье дали 5 минут. Через 6 дней нас погнали в товарные вагоны. В вагонах были двухъярусные полати, где была настлана солома. Перед отходом товарника выпустили из тюрьмы мужиков, и пришел наш отец. Были рады до безумия. Раньше, когда забирали в тюрьму, разрешали брать икону, подушечку и одеяльцо. Вот этот кулак пожелал оставить в тюрьме свое барахло. В вагоне было народа много, туалет был отгорожен у дверей Змя одеялами. Из вагона не выпускали на улицу. Эшалон охраняли с оружием. Везли от Сухинич до Урала две недели. Загонят в тупик - и стоит поезд. Видимо, ждали еще такие же вагоны как наш. На больших остановках, да и в тупиках, приносили баланду - крупинка крупинку догоняет. В вагоне были под потолком два маленьких окошечка, не посмотришь. Привезли на Урал, стали сортировать, наш эшалон, не достигая Перми, начали. Раскидали по Уралу. Нас привезли в Теплую гору. Было это в феврале 31го года. У вагонов стояли лошади, в сани запряжены с большими коробами. В этих коробах возили уголь для домны, которая выплавляла хромоникелевую сталь для военного назначения. Привезли нас за 7 км в поселок Промысла, в 2хэтажный дом. На нижнем этаже в доме стоял титан с горячим кипятком - ждали дорогих гостей. Были двухъярусные полати, на полатях было настлано сено. К кипятку принесли хлеба, а у кого-то еще была провизия из дому. Вслед за нами привезли наш багаж. Багаж сортировали. У кого замечали муку, крупу или сало - все отбирали и приговаривали, « на общественное питание». Питание это никто не видел, растащили по себе("Сильные были русские, белорусия, украинцы. На 2й день, как нас привезли в Промысла, мать пошла, выменяла шерстяной половик на крынку кислого молока и печатку мыла. Через пару дней погнали всех на лесозаготовки, дали фуфайки, штаны, рукавицы. Норма большая, никто не мог выполнить, а хлеб давали за норму. Украинцы, они лесу некоторые не видели. Народ стал голодовать. А потом стали вымирать. Голод, брюшной тиф. Народ валялся мертвым, где попало. В особенности украинцы. Ездили лошади, впряженные в телеги, народ подбирали как дрова и сваливали в общую могилу. Сколько народа вымерло. В Промыслах кладбище было, жуткое дело, сколько похоронили людей. Кто был побогаче, то смогли убежать, оставляли свои вещи и сбежали. У них были деньги и золото. Из нашей деревни тоже такой был.
Хозяев семей в тюрьму, чтобы не было бунта. Раскулачивали, были торги имущества, а имущество было такое. Петр был столяр, и все было самодельное. Продали часы, были со звоном, маятник чуть не до пола, самовар и всякую утварь, а мы сбратом сидели на печи и хохотали, кто дороже, и стукали по тазику. Мы радовались, что нас повезут поездом, а мы поезда не видели, а мама чуть в обморок не падала, что повезут незнамо куда и без отца. Скот угнали в колхоз. Подогнали лошадей, в санях запряжены, это было в начале февраля. Из дома взяли постель, кое-какие вещи, а крупу, муку сало не разрешали брать. То мать каким-то образом немного взяла. Приговаривали, берите пилы, топоры - это будет ваш хлеб, но еще можете чугуны взять. Погрузили нас и отправили в Сухиничи. Мать, Петр с женой Василисой и дочкой 2х лет, а еще дочку оставили у тещи, Настя, Шура и я. А Михаил, он недавно был женат, взял гармошку через плечо, жену за руку и ушел к теще в Леонтьево. Никто его не ворачивал, а потом уехал в Москву, окончил техникум и проработал свою жизнь прорабом. И еще много односельчан пристроил на работу и помог получить квартиры.
Был у нас новый дом, прожили в этом доме полтора года. В хозяйстве было две лошади, одна лошадь была старая- престарая, звали эту лошадь Гранобой. Рассказывают, как пахали поля, завалится Гранобой, а встать не может, вот собирались поднимать Гранобоя и опять пахать, а после купил отец жеребца. Была корова, свиньи, телята, гуси, утки, овцы, куры, сад, пасека в 20 колод, маслобойка - это такой был толстый чурбан, висел на толстой пеньковой веревке, и били клином вручную масло отец с сыновьями. Масло в доме было льняное, конопляное, подсолнечное, сливочного не помню - от одной- двух коров с семей не набьешь. Мясо, сало было безвыходно, яблоки моченые, капуста, свежие яблоки, мед - это все было. Еще у отца была молотилка трехконная. Это впрягали три лошади и молотили. И молотилаэтой молотилкой вся деревня. Были у отца два ружья охотничьих, а еще была сеть метров 12 длиной. Отец одну зиму проболел и, на печи лежа, связал сеть. Неподалеку от нас была хорошая большая река Ресса, вот там ловили рыбу. Рыбы всегда было много. А в эту Рессу за 2 км бегали купаться, было интересно купаться после дождя, когда от реки пар валит, а в речке желтые кувшинки цветут. А неподалеку от деревни был лес, и там было много грибов, орехов, которые росли по 4-3 штуки.
У братьев, вернее у Петра, было две девочки: Маруся и Валя. У Михаила не было, а еще Петр был хороший столяр, что было в доме - то это все было сделано его руками. Началась коллективизация. Принесли большой налог сдать ржи. Пшеницу почему-то не сняли. Отец сдал. Принесли второй раз - отец купил, сдал; принесли и третий раз. Покупать уже было не на что. В колхоз отец записался первым, но все было не так. Давали из района в сельсовет такое указание, что все должны из своего сельсовета выслать столько-то семей. В сельсовете обсудили и приписали к кулацкому хозяйству. Решили, что в нашем доме для деревни будет хорошая школа. Были торги нашего имущества. Но помню, что у нас были часы с боем, и маятник длинный, большой. Но продали все: и самовар продали, и табуретки, стулья, скамейки, кровати деревянные, - продали все, а мы были пацанами и смеялись над торгами, стукали о тазик и говорили, кто больше.
Недели за две до ссылки мужиков, которые были в списке кулаков, забрали в тюрьму, чтобы не было бунта. Мать моя опять переживала, что хотят нас увезти неизвестно куда, а отца нет. Из дому нам ничего не разрешали брать, говорили, «берите топоры, пилы - это будет ваш хлеб, но можете еще взять чугуны». Мать такая была напуганная, что было в доме - все осталось. Не разрешили взять крупы, муки или сала кусок. Повезли, как вроде после пожара. Брат Петро с женой, с дочкой Валей, а 2ю дочку оставили у тещи, Настя, брат Шура, я и мама, а Михаил он недавно был женат, взял гармошку через плечо и жену Марию за руку, и ушли через реку Рессу к теще в Леонтьево, его никто и не ворачивал. Позднее уехал в Москву, окончил техникум и проработал свою жизнь прорабом, еще много своих односельчан перетащил за собой. Все получили квартиры, за что его благодарили всю его жизнь. Из скота, что было, забрали в колхоз, а за нами пригнали лошадей, в сани запряжены. Мать надровалась, плакала, а мы с братом радовались, что повезут поездом, а то мы поезда не видали. Деревенские наши все бежали провожать, все кто-то что-то несли в дорогу. Привезли нас в Сухиничи - это 40 км от нашей деревни. Отец еще хлеб возил как налог в Сухиничи. Привезли нас в 2хэтажный дом, или барак, где настлана на полу солома. Не было ни столов, ни скамеек, в этой соломе мы просидели 6 дней. На улицу не выпускали, у дверей стояли патрули вооруженные. Мать каким-то образом, видимо через окно, сбегала в тюрьму к отцу. Свиданье дали 5 минут. Через 6 дней нас погнали в товарные вагоны. В вагонах были двухъярусные полати, где была настлана солома. Перед отходом товарника выпустили из тюрьмы мужиков, и пришел наш отец. Были рады до безумия. Раньше, когда забирали в тюрьму, разрешали брать икону, подушечку и одеяльцо. Вот этот кулак пожелал оставить в тюрьме свое барахло. В вагоне было народа много, туалет был отгорожен у дверей Змя одеялами. Из вагона не выпускали на улицу. Эшалон охраняли с оружием. Везли от Сухинич до Урала две недели. Загонят в тупик - и стоит поезд. Видимо, ждали еще такие же вагоны как наш. На больших остановках, да и в тупиках, приносили баланду - крупинка крупинку догоняет. В вагоне были под потолком два маленьких окошечка, не посмотришь. Привезли на Урал, стали сортировать, наш эшалон, не достигая Перми, начали. Раскидали по Уралу. Нас привезли в Теплую гору. Было это в феврале 31го года. У вагонов стояли лошади, в сани запряжены с большими коробами. В этих коробах возили уголь для домны, которая выплавляла хромоникелевую сталь для военного назначения. Привезли нас за 7 км в поселок Промысла, в 2хэтажный дом. На нижнем этаже в доме стоял титан с горячим кипятком - ждали дорогих гостей. Были двухъярусные полати, на полатях было настлано сено. К кипятку принесли хлеба, а у кого-то еще была провизия из дому. Вслед за нами привезли наш багаж. Багаж сортировали. У кого замечали муку, крупу или сало - все отбирали и приговаривали, « на общественное питание». Питание это никто не видел, растащили по себе("Сильные были русские, белорусия, украинцы. На 2й день, как нас привезли в Промысла, мать пошла, выменяла шерстяной половик на крынку кислого молока и печатку мыла. Через пару дней погнали всех на лесозаготовки, дали фуфайки, штаны, рукавицы. Норма большая, никто не мог выполнить, а хлеб давали за норму. Украинцы, они лесу некоторые не видели. Народ стал голодовать. А потом стали вымирать. Голод, брюшной тиф. Народ валялся мертвым, где попало. В особенности украинцы. Ездили лошади, впряженные в телеги, народ подбирали как дрова и сваливали в общую могилу. Сколько народа вымерло. В Промыслах кладбище было, жуткое дело, сколько похоронили людей. Кто был побогаче, то смогли убежать, оставляли свои вещи и сбежали. У них были деньги и золото. Из нашей деревни тоже такой был.
Хозяев семей в тюрьму, чтобы не было бунта. Раскулачивали, были торги имущества, а имущество было такое. Петр был столяр, и все было самодельное. Продали часы, были со звоном, маятник чуть не до пола, самовар и всякую утварь, а мы сбратом сидели на печи и хохотали, кто дороже, и стукали по тазику. Мы радовались, что нас повезут поездом, а мы поезда не видели, а мама чуть в обморок не падала, что повезут незнамо куда и без отца. Скот угнали в колхоз. Подогнали лошадей, в санях запряжены, это было в начале февраля. Из дома взяли постель, кое-какие вещи, а крупу, муку сало не разрешали брать. То мать каким-то образом немного взяла. Приговаривали, берите пилы, топоры - это будет ваш хлеб, но еще можете чугуны взять. Погрузили нас и отправили в Сухиничи. Мать, Петр с женой Василисой и дочкой 2х лет, а еще дочку оставили у тещи, Настя, Шура и я. А Михаил, он недавно был женат, взял гармошку через плечо, жену за руку и ушел к теще в Леонтьево. Никто его не ворачивал, а потом уехал в Москву, окончил техникум и проработал свою жизнь прорабом. И еще много односельчан пристроил на работу и помог получить квартиры.