Владимир Буковский. Московский процесс. Тяжба двух частей расколовшейся КПСС за имущество.
Изучая творчество Владимира Буковского более десяти лет назад, я столкнулась с многочисленными упоминаниями его книги "Московский процесс", но саму ее, изданную в 1996, и, по-видимому, небольшим тиражом, найти не удавалось. Позже удалось чудом. Теперь, мне кажется, есть электронные версии, но вдруг не все читали? Сканирую несколько страниц. По тону книги чувствуется, что к этому времени Буковский уже достаточно разочарован новой демократической властью, но еще полон сил и энергии, чтобы пытаться максимально широко донести свою позицию.
****
Владимир Буковский. Московский процесс. "Русская мысль" - Издательство "МИК", Париж - Москва, 1996, 528 с. (с. 63-67)
"Прошел суд, и к весне 1993 года закрылись опять наглухо архивы, вернулся 30-летний период секретности, и даже то, что успел я ухватить, в сумасшедшую пору суда, все тома документов, собранные комиссией, было вновь засекречено. Кто знает - быть может, и навечно.
Но, понимая это не хуже Пихои и угадывая наперед, что скопировать ничего не дадут - под предлогом ли отсутствия копировальных машин, необходимости специального разрешения копировать на каждую бумажку или черт его знает чего, - я заранее приобрел себе чудо японской техники, портативный компьютер с ручным сканером. По тем временам новинка даже на Западе, а уж для российских дикарей - неслыханное чудо. И теперь прямо у всех на глазах сидел и сканировал все подряд, страницу за страницей, нимало не смущаясь зевак, вечно любовавшихся моей машиной.
- Ну, надо же, - раздавались у меня за спиной восхищенные голоса лидеров демократической России, - небось, дорогая?
Никому так и не пришло в голову, что я делаю, до самого конца суда, до декабря 1992 года, когда, сраженный ужасной догадкой, один из них вдруг завопил на все здание:
- Да он же все копирует!!!
Воцарилась зловещая тишина. Я продолжал сканировать, точно не слышал.
- Он же все там опубликует!!!
Я закончил работу, сложил компьютер и спокойно пошел к дверям, ни на кого не глядя. Только краем глаза смутно видел застывшие в ужасе лица новой ельцинской “элиты” да по-детски обиженное лицо Пихои, как бы говорящее: “Ну и пусть. Так вам всем и надо”.
Никто не проронил больше ни слова, пока я шел к дверям. Должно быть, прикидывали, сколько же миллионов я огребу на Западе.
...Так и осталась в моих руках эта груда документов с грифом “секретно”, “совершенно секретно”, “особой важности”, “особая папка”. Несколько тысяч бесценных страниц нашей истории.
7 июля 1992 года с большой помпой открылись слушания в Конституционном суде по “делу КПСС”. Судьи в специально пошитых черных мантиях - все в прошлом члены партии. “Потерпевшая сторона” - бывшие секретари ЦК и члены политбюро. “Ответчик” - президентская команда, вице-премьеры, министры - тоже почти все в прошлом партийные функционеры, но рангом пониже своих "оппонентов”. Даже “эксперты” - и те в прошлом профессора партийных институтов. Прибавьте еще для полноты картины, что все это шоу происходило в здании бывшей КПК при ЦК КПСС - комиссии партийного контроля. Ни дать, ни взять, внутрипартийное разбирательство о неуплате членских взносов.
Председатель суда Валерий Зорькин, тоже в черной мантии, но еще и с золоченой цепью на шее, внимательно разглядывал стоящий перед ним на столе небольшой медный гонг, примеряясь, как бы в него ударить молоточком, не повалив всю конструкцию.
- Ну этот-то хоть человек приличный, честный? - с тоской спросил я своего соседа, представителя “президентской стороны”.
- О, да, - отвечал он радостно, - этот наш. Замечательный человек, в прошлом профессор Академии МВД.
Я прикусил язык. Так мне и надо, не задавай глупых вопросов. Понятия “свой - чужой”, “приличный - неприличный” у нас явно не совпадали.
Конечно, этот суд, по сути - тяжба двух частей расколовшейся КПСС за свое бывшее имущество, был жалкой пародией на мою идею “исторического Нюрнберга”, а мое участие в нем должно было выглядеть нелепо. Сама идея разбирательства такого дела Конституционным судом, а не уголовным, изначально была компромиссом, связывавшим участникам процесса руки. Все, включая президента России, отлично понимали, что запретить КПСС необходимо прежде всего потому, что эта организация преступна, а не потому, что ее деятельность якобы противоречила конституции, ею же самою и составленной. Строго юридически доказать последнее было так же невозможно, как установить, что первично - курица или яйцо. Тем более, что в эту конституцию уже пришлось внести несколько сот поправок ровно потому, что она создана была для удобства коммунистов. Так какой же, спрашивается, конституции противоречила деятельность КПСС: первоначальной, без поправок, или ныне действующей, с поправками, сделавшими эту деятельность неконституционной?
Разумеется, и пресса, и публика сразу заметили эту хитрость: российские люди, может, и пассивны, и безалаберны, и черт знает что еще, но не дураки. Газеты притворно недоумевали, почему же не используется международное законодательство, которого вполне достаточно:
“Существует Лондонское соглашение о судебном преследовании и наказании главных военных преступников стран оси от 8 августа 1945 года, приговор Международного Нюрнбергского военного трибунала от 1 октября 1946 года, резолюция Генеральной Ассамблеи ООП от 11 декабря 1946 года о признании принципов, содержащихся в Уставе и приговоре Нюрнбергского трибунала, в качестве действующих норм международного права. Есть международная конвенция “О неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества", - писала, например, газета “Вечерняя Москва”. - Впервые трмы, содержащиеся в названных источниках, были применены в отношении германского национал-социализма. Но было бы заблуждением полагать, будто ситуация, сложившаяся па территории бывшего СССР, -чем-то принципиально отличалась от той, которой дана оценка в приговоре Международьюго трибунала 1946 года. Оба государства - и Германия, и СССР, как выяснилось, соучаствовали в нападении на Польшу в сентябре 1939 года. Затем, во исполнение тайных договоров с политическим руководством Германии, советский коммунал-социализм совершил нападение на Финляндию, аннексировал Литву, Латвию и Эстонию, часть территории Румынии. А уничтожение тысяч польских воетюслужащих, захваченных в плен в ходе агрессии против Польши, - разве это не уникальное по циничности и бесчеловечности военное преступление?
Преступная организация, осуществлявшая государственную власть в СССР, не сделала для себя выводов из итогов Нюрнбергского процесса, где на скамье подсудимых в силу сложившихся исторических реальностей оказалась только национал-социалистическая рабочая партия Германии. Вспомните: 1950 год - соучастие в развязывании войны на Корейском тлуострове... 1956 год - вооруженное вмешательство во внутренние дела Венгрии... 1968 год - аналогичное вмешательство во внутренние дела Чехословакии. А в 1979 году - развязывание войны в Афганистане”.
Казалось бы, что может быть проще, убедительней, логичней? Но нет, не решились да и не могли решиться бывшие коммунисты на такой шаг. Не захотели ни Ельцин, ни его окружение оказаться соучастниками преступлений против человечества. Взамен пришлось им придумать неловкую и головоломную шутку
- доказывать, что КПСС “подменила собой государство”, а потому и неконституционна. Боже избави, не преступна! Суд строжайше запрещал употреблять такое выражение - это ведь был Конституционный суд, не компетентный расследовать преступления.
Разумеется, представители КПСС сполна использовали слабость этой позиции. В день открытия суда газета “Правда” посвятила ему всю первую страницу, поместив высказывания президентской команды в бытность их партийными функционерами, а для сравнения - их теперешние высказывания, и все это под аршинным заголовком: “ГОСПОДА! КОГДА ЖЕ ВЫ ГОВОРИЛИ ПРАВДУ? ВЧЕРА ИЛИ СЕГОДНЯ?”
Таково же было и большинство свидетелей со стороны президента - все сплошь бывшие члены партии, а то и партийные вожди. Поэтому сторонники КПСС избрали, как им казалось, весьма остроумную тактику, буквально всем задавая один и тот же вопрос: “Считаете ли вы, что все члены партии несут ответственность за ее деятельность?’’ И что было отвечать этим бывшим партийцам? Разделить ответственность со своей бывшей партией не хотел никто.
“Ага, - ликовали капээсэсовцы, - но партия - это прежде всего 18 миллионов ее членов, а не горстка руководителей”.
И торжествующе вытаскивали своих свидетелей - провинциальных партийцев, которые под присягой (и вполне искренне) заверяли суд, что ни в какой антиконституционной деятельности участия не принимали. Ну, не занимались члены КПСС Вологодской области ни международным терроризмом, ни агрессией против соседних стран, ни даже преследованием инакомыслящих. Они занимались уборкой урожаев и выполнением пятилетних планов.
А еще - на то они и диалектики - представители КПСС доказывали, что партия полностью изменилась после очередного съезда-пленума-постановления, осудившего прошлую деятельность. Значит, никакой ответственности за прошлое нести не может. Ну, убили несколько десятков миллионов при Сталине, был грех, но ведь XX съезд осудил эту практику. И Хрущев, и Брежнев в свое время наломали дров, но ведь и их осудили потом. Последний раз всяческую “практику” осудили уже в 91-м и как бы заново родились. Теперь только жить да действовать - так нет, запретили ни за что, ни про что...
Совсем, казалось бы, нелепый аргумент, но и на него не находилось достойного ответа у “президентской стороны”. Ведь и они, воспитанные на диалектическом материализме, считали теперь, что, выйдя из партии и осудив ее всего лишь год-два назад, не несут больше никакой ответственности за прошлое. Причем настолько, что ощущали себя вправе теперь судить и обвинять своих менее расторопных коллег. Не удивительно, что им так нужно было мое участие да еще двух-трех свидетелей из числа диссидентов: по крайней мере, нас не связывала партийная диалектика, и, отвечая на вопросы, мы могли говорить то, чего никто из них сказать не мог.
Да и само наше присутствие уже придавало хоть какой-то смысл происходящему. Это если и не понимали, то чувствовали все, даже судьи и капээсэсовцы, обращавшиеся к нам необыкновенно почтительно. Это же, видимо, раздражало кое-кого в президентской команде, хотя вряд ли они сознавали причину возникавшего у них ощущения дискомфорта. Один, безо всякой связи с предыдущим разговором и без малейшего намека с моей стороны, гордо сообщил, что демонстративно вышел из партии в первый день “путча”, рассчитывая, наверно, поразить меня своей смелостью. Другой, улучив момент, долго рассказывал мне, как жестоко и несправедливо пострадал за свободомыслие: он, бедняга, так и не стал секретарем ЦК, а был “сослан послом” в одну из западных стран. Это были даже не родовые муки совести, а нечто вроде тоски в глазах обезьяны при виде своего бесхвостого, прямоходящего родственника.
И участники, и зрители этого фарса относились к происходящему с необычайной серьезностью. Ни тени иронии, ни намека на понимание абсурдности ситуации. Каждое утро у здания суда собирались сдерживаемые кордоном милиции толпы: с красными тряпками - на одном конце, с трехцветными - на другом. Зал был забит прессой и болельщиками: справа от прохода - “сторона КПСС”, слева - “сторона президента”. И не дай Бог перепутать, сесть не с теми. Бывшие секретари ЦК, члены политбюро, люди, еще недавно распоряжавшиеся судьбами мира, и те, кто ими распоряжался теперь, сидели часами в этом душном зале и напряженно слушали. Что они надеялись услышать, какую истину для себя открыть?
Вызванные свидетелями, они мелочно и глупо запирались, горячились, ругались, точно неопытные воришки, пойманные с поличным. Приложив руку к уху, чтобы лучше слышать, подавшись весь вперед, в позе крайне неудобной даже и для более молодого человека, просидел много недель процесса некогда всесильный Лигачев. Неужто этот старый хрен еще чего-то не знает про свою партию?; Отнекивался как мальчик, отказываясь признать свою подпись под документом” бывший член политбюро Дзасохов. Неужели не мог придумать отговорку посолидней? Выкручивался ужом вызванный из Германии Фалин. Все это были фигуры не слабые, я видел их подписи под страшными документами и решениями, стоившими жизни многим людям. В моем воображении они рисовались коварными, всемогущими злодеями, а при ближайшем рассмотрении оказывались просто дураками. Полуобразованными, косноязычными, способными мыслить только при помощи клише из газеты “Правда”.
Но ведь и “президентская сторона” была немногим лучше. Разве что поинтеллигентней, пообразованней, да и то лишь внешне. И при виде этого парада советской “элиты” невольно вспоминался старый анекдот, имевший хождение еще в 60-х, о том, что три качества биологически не могут совмещаться в одном человеке: ум, честность и партийность. Одно из них непременно исключалось, коммунист оказывался или умной сволочью, или дебильным ортодоксом. По этой трещине они и раскололись при наступлении кризиса режима: в то время как меньшинство клинических идиотов продолжало маршировать под красными флагами, циничное большинство быстренько обратилось в “реформаторов”, “демократов”, “националистов”, “рыночников”. Для них события, произошедшие в России, означали не революцию, не освобождение от тоталитарного гнета и уж тем более не крушение идеалов, а всего лишь возможность стремительно ускорить свою карьеру, перепрыгнув сразу через несколько ступенек старой иерархической лестницы. Разве не заманчиво было секретарю ЦК по пропаганде вассальной Украины Кравчуку превратиться в президента суверенной ядерной державы? Или редактору экономического отдела “Правды” Гайдару - в премьер-министра России?
И какая разница, как это теперь называется - демократия или социализм? Для них, никогда не веривших ни во что, кроме своих привилегий, “демократия” означала лишь новые возможности обмана, а “рыночная экономика” значила только одно - коррупцию. Соответственно, любую частную инициативу они будут давить под видом борьбы с коррупцией, свою же коррупцию всегда оправдают нуждами “рынка”. Вцепившись во власть с чисто ленинской хваткой, они никогда не позволят возникнуть ничему новому, кроме одного: новой мафии на месте старой.
Действительно, не прошло и месяца после августовского “путча”, как новая “демократическая” власть перебралась в Кремль, заняла здания ЦК на Старой площади, пересела в кремлевские спецмашины, разместилась на спецдачах, спец- квартирах, прикрепилась к спецбольницам и спецраспределению. А уж крали так, как и не мечталось при Брежневе. И что же, прикажете теперь все это отдать менее шустрой, более глупой половине своей бывшей партии?
Такова была подоплека процесса в Конституционном суде, его скрытая суть. Разумеется, просидев в зале с полчаса в первый день, я больше там не появлялся до самого дня своих показаний, а сидел и сканировал документы в комнате отдыха, где при желании можно было следить за процессом по монитору. Или шел через улицу, в архивы ЦК. А уставши сидеть за компьютером, шел прогуляться по знакомым с детства переулкам, но почти ничего не мог узнать, словно попал в абсолютно чужой город...."
****
Владимир Буковский. Московский процесс. "Русская мысль" - Издательство "МИК", Париж - Москва, 1996, 528 с. (с. 63-67)
"Прошел суд, и к весне 1993 года закрылись опять наглухо архивы, вернулся 30-летний период секретности, и даже то, что успел я ухватить, в сумасшедшую пору суда, все тома документов, собранные комиссией, было вновь засекречено. Кто знает - быть может, и навечно.
Но, понимая это не хуже Пихои и угадывая наперед, что скопировать ничего не дадут - под предлогом ли отсутствия копировальных машин, необходимости специального разрешения копировать на каждую бумажку или черт его знает чего, - я заранее приобрел себе чудо японской техники, портативный компьютер с ручным сканером. По тем временам новинка даже на Западе, а уж для российских дикарей - неслыханное чудо. И теперь прямо у всех на глазах сидел и сканировал все подряд, страницу за страницей, нимало не смущаясь зевак, вечно любовавшихся моей машиной.
- Ну, надо же, - раздавались у меня за спиной восхищенные голоса лидеров демократической России, - небось, дорогая?
Никому так и не пришло в голову, что я делаю, до самого конца суда, до декабря 1992 года, когда, сраженный ужасной догадкой, один из них вдруг завопил на все здание:
- Да он же все копирует!!!
Воцарилась зловещая тишина. Я продолжал сканировать, точно не слышал.
- Он же все там опубликует!!!
Я закончил работу, сложил компьютер и спокойно пошел к дверям, ни на кого не глядя. Только краем глаза смутно видел застывшие в ужасе лица новой ельцинской “элиты” да по-детски обиженное лицо Пихои, как бы говорящее: “Ну и пусть. Так вам всем и надо”.
Никто не проронил больше ни слова, пока я шел к дверям. Должно быть, прикидывали, сколько же миллионов я огребу на Западе.
...Так и осталась в моих руках эта груда документов с грифом “секретно”, “совершенно секретно”, “особой важности”, “особая папка”. Несколько тысяч бесценных страниц нашей истории.
7 июля 1992 года с большой помпой открылись слушания в Конституционном суде по “делу КПСС”. Судьи в специально пошитых черных мантиях - все в прошлом члены партии. “Потерпевшая сторона” - бывшие секретари ЦК и члены политбюро. “Ответчик” - президентская команда, вице-премьеры, министры - тоже почти все в прошлом партийные функционеры, но рангом пониже своих "оппонентов”. Даже “эксперты” - и те в прошлом профессора партийных институтов. Прибавьте еще для полноты картины, что все это шоу происходило в здании бывшей КПК при ЦК КПСС - комиссии партийного контроля. Ни дать, ни взять, внутрипартийное разбирательство о неуплате членских взносов.
Председатель суда Валерий Зорькин, тоже в черной мантии, но еще и с золоченой цепью на шее, внимательно разглядывал стоящий перед ним на столе небольшой медный гонг, примеряясь, как бы в него ударить молоточком, не повалив всю конструкцию.
- Ну этот-то хоть человек приличный, честный? - с тоской спросил я своего соседа, представителя “президентской стороны”.
- О, да, - отвечал он радостно, - этот наш. Замечательный человек, в прошлом профессор Академии МВД.
Я прикусил язык. Так мне и надо, не задавай глупых вопросов. Понятия “свой - чужой”, “приличный - неприличный” у нас явно не совпадали.
Конечно, этот суд, по сути - тяжба двух частей расколовшейся КПСС за свое бывшее имущество, был жалкой пародией на мою идею “исторического Нюрнберга”, а мое участие в нем должно было выглядеть нелепо. Сама идея разбирательства такого дела Конституционным судом, а не уголовным, изначально была компромиссом, связывавшим участникам процесса руки. Все, включая президента России, отлично понимали, что запретить КПСС необходимо прежде всего потому, что эта организация преступна, а не потому, что ее деятельность якобы противоречила конституции, ею же самою и составленной. Строго юридически доказать последнее было так же невозможно, как установить, что первично - курица или яйцо. Тем более, что в эту конституцию уже пришлось внести несколько сот поправок ровно потому, что она создана была для удобства коммунистов. Так какой же, спрашивается, конституции противоречила деятельность КПСС: первоначальной, без поправок, или ныне действующей, с поправками, сделавшими эту деятельность неконституционной?
Разумеется, и пресса, и публика сразу заметили эту хитрость: российские люди, может, и пассивны, и безалаберны, и черт знает что еще, но не дураки. Газеты притворно недоумевали, почему же не используется международное законодательство, которого вполне достаточно:
“Существует Лондонское соглашение о судебном преследовании и наказании главных военных преступников стран оси от 8 августа 1945 года, приговор Международного Нюрнбергского военного трибунала от 1 октября 1946 года, резолюция Генеральной Ассамблеи ООП от 11 декабря 1946 года о признании принципов, содержащихся в Уставе и приговоре Нюрнбергского трибунала, в качестве действующих норм международного права. Есть международная конвенция “О неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества", - писала, например, газета “Вечерняя Москва”. - Впервые трмы, содержащиеся в названных источниках, были применены в отношении германского национал-социализма. Но было бы заблуждением полагать, будто ситуация, сложившаяся па территории бывшего СССР, -чем-то принципиально отличалась от той, которой дана оценка в приговоре Международьюго трибунала 1946 года. Оба государства - и Германия, и СССР, как выяснилось, соучаствовали в нападении на Польшу в сентябре 1939 года. Затем, во исполнение тайных договоров с политическим руководством Германии, советский коммунал-социализм совершил нападение на Финляндию, аннексировал Литву, Латвию и Эстонию, часть территории Румынии. А уничтожение тысяч польских воетюслужащих, захваченных в плен в ходе агрессии против Польши, - разве это не уникальное по циничности и бесчеловечности военное преступление?
Преступная организация, осуществлявшая государственную власть в СССР, не сделала для себя выводов из итогов Нюрнбергского процесса, где на скамье подсудимых в силу сложившихся исторических реальностей оказалась только национал-социалистическая рабочая партия Германии. Вспомните: 1950 год - соучастие в развязывании войны на Корейском тлуострове... 1956 год - вооруженное вмешательство во внутренние дела Венгрии... 1968 год - аналогичное вмешательство во внутренние дела Чехословакии. А в 1979 году - развязывание войны в Афганистане”.
Казалось бы, что может быть проще, убедительней, логичней? Но нет, не решились да и не могли решиться бывшие коммунисты на такой шаг. Не захотели ни Ельцин, ни его окружение оказаться соучастниками преступлений против человечества. Взамен пришлось им придумать неловкую и головоломную шутку
- доказывать, что КПСС “подменила собой государство”, а потому и неконституционна. Боже избави, не преступна! Суд строжайше запрещал употреблять такое выражение - это ведь был Конституционный суд, не компетентный расследовать преступления.
Разумеется, представители КПСС сполна использовали слабость этой позиции. В день открытия суда газета “Правда” посвятила ему всю первую страницу, поместив высказывания президентской команды в бытность их партийными функционерами, а для сравнения - их теперешние высказывания, и все это под аршинным заголовком: “ГОСПОДА! КОГДА ЖЕ ВЫ ГОВОРИЛИ ПРАВДУ? ВЧЕРА ИЛИ СЕГОДНЯ?”
Таково же было и большинство свидетелей со стороны президента - все сплошь бывшие члены партии, а то и партийные вожди. Поэтому сторонники КПСС избрали, как им казалось, весьма остроумную тактику, буквально всем задавая один и тот же вопрос: “Считаете ли вы, что все члены партии несут ответственность за ее деятельность?’’ И что было отвечать этим бывшим партийцам? Разделить ответственность со своей бывшей партией не хотел никто.
“Ага, - ликовали капээсэсовцы, - но партия - это прежде всего 18 миллионов ее членов, а не горстка руководителей”.
И торжествующе вытаскивали своих свидетелей - провинциальных партийцев, которые под присягой (и вполне искренне) заверяли суд, что ни в какой антиконституционной деятельности участия не принимали. Ну, не занимались члены КПСС Вологодской области ни международным терроризмом, ни агрессией против соседних стран, ни даже преследованием инакомыслящих. Они занимались уборкой урожаев и выполнением пятилетних планов.
А еще - на то они и диалектики - представители КПСС доказывали, что партия полностью изменилась после очередного съезда-пленума-постановления, осудившего прошлую деятельность. Значит, никакой ответственности за прошлое нести не может. Ну, убили несколько десятков миллионов при Сталине, был грех, но ведь XX съезд осудил эту практику. И Хрущев, и Брежнев в свое время наломали дров, но ведь и их осудили потом. Последний раз всяческую “практику” осудили уже в 91-м и как бы заново родились. Теперь только жить да действовать - так нет, запретили ни за что, ни про что...
Совсем, казалось бы, нелепый аргумент, но и на него не находилось достойного ответа у “президентской стороны”. Ведь и они, воспитанные на диалектическом материализме, считали теперь, что, выйдя из партии и осудив ее всего лишь год-два назад, не несут больше никакой ответственности за прошлое. Причем настолько, что ощущали себя вправе теперь судить и обвинять своих менее расторопных коллег. Не удивительно, что им так нужно было мое участие да еще двух-трех свидетелей из числа диссидентов: по крайней мере, нас не связывала партийная диалектика, и, отвечая на вопросы, мы могли говорить то, чего никто из них сказать не мог.
Да и само наше присутствие уже придавало хоть какой-то смысл происходящему. Это если и не понимали, то чувствовали все, даже судьи и капээсэсовцы, обращавшиеся к нам необыкновенно почтительно. Это же, видимо, раздражало кое-кого в президентской команде, хотя вряд ли они сознавали причину возникавшего у них ощущения дискомфорта. Один, безо всякой связи с предыдущим разговором и без малейшего намека с моей стороны, гордо сообщил, что демонстративно вышел из партии в первый день “путча”, рассчитывая, наверно, поразить меня своей смелостью. Другой, улучив момент, долго рассказывал мне, как жестоко и несправедливо пострадал за свободомыслие: он, бедняга, так и не стал секретарем ЦК, а был “сослан послом” в одну из западных стран. Это были даже не родовые муки совести, а нечто вроде тоски в глазах обезьяны при виде своего бесхвостого, прямоходящего родственника.
И участники, и зрители этого фарса относились к происходящему с необычайной серьезностью. Ни тени иронии, ни намека на понимание абсурдности ситуации. Каждое утро у здания суда собирались сдерживаемые кордоном милиции толпы: с красными тряпками - на одном конце, с трехцветными - на другом. Зал был забит прессой и болельщиками: справа от прохода - “сторона КПСС”, слева - “сторона президента”. И не дай Бог перепутать, сесть не с теми. Бывшие секретари ЦК, члены политбюро, люди, еще недавно распоряжавшиеся судьбами мира, и те, кто ими распоряжался теперь, сидели часами в этом душном зале и напряженно слушали. Что они надеялись услышать, какую истину для себя открыть?
Вызванные свидетелями, они мелочно и глупо запирались, горячились, ругались, точно неопытные воришки, пойманные с поличным. Приложив руку к уху, чтобы лучше слышать, подавшись весь вперед, в позе крайне неудобной даже и для более молодого человека, просидел много недель процесса некогда всесильный Лигачев. Неужто этот старый хрен еще чего-то не знает про свою партию?; Отнекивался как мальчик, отказываясь признать свою подпись под документом” бывший член политбюро Дзасохов. Неужели не мог придумать отговорку посолидней? Выкручивался ужом вызванный из Германии Фалин. Все это были фигуры не слабые, я видел их подписи под страшными документами и решениями, стоившими жизни многим людям. В моем воображении они рисовались коварными, всемогущими злодеями, а при ближайшем рассмотрении оказывались просто дураками. Полуобразованными, косноязычными, способными мыслить только при помощи клише из газеты “Правда”.
Но ведь и “президентская сторона” была немногим лучше. Разве что поинтеллигентней, пообразованней, да и то лишь внешне. И при виде этого парада советской “элиты” невольно вспоминался старый анекдот, имевший хождение еще в 60-х, о том, что три качества биологически не могут совмещаться в одном человеке: ум, честность и партийность. Одно из них непременно исключалось, коммунист оказывался или умной сволочью, или дебильным ортодоксом. По этой трещине они и раскололись при наступлении кризиса режима: в то время как меньшинство клинических идиотов продолжало маршировать под красными флагами, циничное большинство быстренько обратилось в “реформаторов”, “демократов”, “националистов”, “рыночников”. Для них события, произошедшие в России, означали не революцию, не освобождение от тоталитарного гнета и уж тем более не крушение идеалов, а всего лишь возможность стремительно ускорить свою карьеру, перепрыгнув сразу через несколько ступенек старой иерархической лестницы. Разве не заманчиво было секретарю ЦК по пропаганде вассальной Украины Кравчуку превратиться в президента суверенной ядерной державы? Или редактору экономического отдела “Правды” Гайдару - в премьер-министра России?
И какая разница, как это теперь называется - демократия или социализм? Для них, никогда не веривших ни во что, кроме своих привилегий, “демократия” означала лишь новые возможности обмана, а “рыночная экономика” значила только одно - коррупцию. Соответственно, любую частную инициативу они будут давить под видом борьбы с коррупцией, свою же коррупцию всегда оправдают нуждами “рынка”. Вцепившись во власть с чисто ленинской хваткой, они никогда не позволят возникнуть ничему новому, кроме одного: новой мафии на месте старой.
Действительно, не прошло и месяца после августовского “путча”, как новая “демократическая” власть перебралась в Кремль, заняла здания ЦК на Старой площади, пересела в кремлевские спецмашины, разместилась на спецдачах, спец- квартирах, прикрепилась к спецбольницам и спецраспределению. А уж крали так, как и не мечталось при Брежневе. И что же, прикажете теперь все это отдать менее шустрой, более глупой половине своей бывшей партии?
Такова была подоплека процесса в Конституционном суде, его скрытая суть. Разумеется, просидев в зале с полчаса в первый день, я больше там не появлялся до самого дня своих показаний, а сидел и сканировал документы в комнате отдыха, где при желании можно было следить за процессом по монитору. Или шел через улицу, в архивы ЦК. А уставши сидеть за компьютером, шел прогуляться по знакомым с детства переулкам, но почти ничего не мог узнать, словно попал в абсолютно чужой город...."