Собачья бухта
Не понимаю, почему в бюджетной сфере нельзя организовать работу по-человечески.
На днях мне пришлось просидеть четыре часа в очереди к онкологу (без паники, не для себя). Я, здоровый человек, сначала дочитала книжку, потом довязала рукав для свитера (есличо - аранами, а это долго), а потом только начала злиться. А ведь кроме меня, там было еще человек 12 нездоровых людей, которым тупо трудно по 4 часа торчать в поликлинике.
Совершенно не понимаю, по какой причине нельзя записаться ко врачу по телефону на определенное время, а потом приехать к этому времени, вместо того, чтобы организовываться в живую очередь и сидеть возле кабинета часами.
И, видимо, что-то не так.
Что-то не так с тем, что я пишу, что ем и о чем разговариваю.
За эти дни я дважды утонула, один раз была повешена, один раз - бита палками, и еще один раз полночи провела в теле черной кошки, запертой в темной комнате и потому не вполне уверенной в своем собственном существовании. Возможно, это совпадение. Но чем меньше я говорю о снах, чем меньше вообще уделяю им внимания, тем больше они начинают уделять внимания мне.
Мы сидели на открытой веранде ресторана N. - я, моя московская подруга Тата-Вариша, мой бывший муж Йен, его мать Анна Константиновна - толстая женщина с неизменно поджатыми капризными губами и вялым подбородком, и его новая жена, окончившая то ли Йель, то ли Стенфордский женский университет. Она была восточной немкой по происхождению и ее имени я никогда не умела запомнить. Виновата, да.
Но, признаться, мне доставляло особое удовольствие с извиняющейся улыбкой каждый раз уточнять у Йена, как ее зовут. Конечно же, шепотом. чтобы не вышло неловкости.
Стоял полдень, однако, кроме нас, на веранде не было ни одного человека.
- Может быть, возьмешь клубнику сабайон? - спрашивает мужчина, развалившийся в плетеном кресле по правую руку от меня.
У него редкие светлые волосы, довольно красивые руки и он носит часы, как какой-нибудь выскочка-магазинщик, хотя я знаю, что он совсем не такой.
- Не хочу сладкого, - отказываюсь я.
- Ты на диете или за тебя заплатить? - уточняет он, понижая голос.
Видимо, недостаточно тихо, потому что старуха в яркой пляжной майке и светлых брюках напротив меня саркастически кривит губы.
- Просто не хочу! - говорю я. Наверное, излишне резко.
Всякий, кто хоть раз бывал у нас в городе, непременно вспомнит этот небольшой ресторанчик: круглая вывеска с двумя стилизованными птицами бросается в глаза, как только ты выходишь с пляжа Аркадия. Видно ее, кроме того, с Каштановой аллеи, куда жители предместий приходят торговать самодельным вином и острым маслом в одинаковых бутылках темного стекла. Вечерами там можно встретить мальчишек, выставляющих на продажу выловленные ими из моря за день сокровища: красивые ракушки, позеленевшие от долгого лежания в воде монеты, жалкие дешевые драгоценности из меди и стекла, старинные сундучки и запаянные в пластик по моде 80-х любовные письма. Туристы, падкие на оригинальные сувениры, скупают это барахло тоннами, а потом поднимают глаза - и тут же натыкаются на эту черно-белую вывеску.
Ресторану N. лет, пожалуй, почти столько же, сколько городу. Это старинное здание, построенное на смотровой площадке, куда туристы поднимаются, чтобы полюбоваться городом и морем с высоты птичьего полета, всегда принадлежало семье Пескаторе. За последние сорок лет оно почти не изменилось, разве что младший Пескаторе, совсем недавно вернувшийся из кругосветной поездки, пристроил к нему стеклянную веранду, нависающую над обрывом, как нос Анны Константиновны - над ее ртом и подбородком.
Здесь сквозь полированное стекло пола видно, как море грызет каменное тело Изольдиной скалы.
- Ты до сих пор не оформила карту, я так понимаю, - пеняет мне Йен. - Чем ты занимаешься?
Я пожимаю плечами.
- Работаю.
- Это только слова, - он усмехается. - Что ты делаешь? Куда девается твое время?
Если честно, я не представляю, что ему ответить. Бывают утра, когда я не ложусь спать, потому что мне не хватает ночи на то, чтобы сделать все. Я беру лодку и уплываю подальше от берега, чтобы снимать медуз и светящихся креветок, толпящихся на дне. Потом я возвращаюсь домой, чтобы проявить пленку. Потом я разговариваю с редактором и тем человеком, который занимается организацией моей выставки там, в столице. Я никогда не видела его, но, если ничего не сорвется, непременно увижу этой зимой. Потом я накидываю на плечи плед и ухожу на чердак - писать книгу. После я еду на вокзал встречать поезд или иду на рынок, если в этот день никто не приезжает ко мне в гости. После полудня я обычно занимаюсь хозяйственными делами - готовлю обед (который одновременно является ужином и полуночным перекусом), стираю белье, вытираю пыль на комоде, кормлю кошек и птиц. Вечером я рисую закат. Пока мне это плохо удается, но я не теряю надежды.
Как это объяснить ему, когда рядом сидит А.К., ковыряющая меня стальными глазами-буравчиками, и выпускница Йеля с прохладными, обманчиво безвольными руками, обвитыми вокруг его руки?
Не знаю.
Тому человеку, за которого я выходила замуж пятнадцать лет назад, вообще не нужно было объяснять такие вещи. Впрочем, может быть, мне это только казалось.
Здесь, как нигде больше в городе, делали осьминогов в остром соусе, и рулеты из палтуса, и кальмара, фаршированного беконом и зеленым сыром. Пескаторе выписали повара из каких-то чертовых гребеней, и он, конечно же, считался у нас великим мастером - просто потому, что родился и учился далеко отсюда. Здесь так было принято. Я знала, что в моем городе у меня никогда не будет выставки, поскольку тут каждый в курсе, чья я дочь, что ем на завтрак и у кого лечилась после развода с мужем. Всякий известный человек - художник, писатель, скульптор, горный хрен - просто обязан быть таинственным, иначе просто неинтересно.
У твоего друга Виктора (сосед по дому, двойка по истории в шестом классе, прыщи на заднице, первый секс в 15, любит пиво и футбол, носит трусы в клетку) нет права вдруг оказаться небесным рупором. Но ты запросто примешь в этом качестве Вэня Бан Ченя из провинции Цинь.
Экскурсовод рассказывает об Изольде, стоя на каменном козырьке прямо под нами. Группа девочек-студенток сбилась вокруг него в стайку и обеспокоенно поглядывает вниз, туда, где море злое и совсем уже не глубокое, полное мелких медуз.
Я вижу, что он начинает лысеть.
- Тысячу лет назад, - говорит он, - на месте нашего прекрасного города была маленькая деревня, а наверху (они все задирают головы и смотрят на наши ноги через стекло) стоял замок владетеля Валороссо, чей портрет вы сможете вечером увидеть в городской галерее. Однажды ночью он увидел, как на деревенском празднике танцует Изольда. Ее длинные волосы были похожи на крылья, а босые пятки выбивали пыль из ковров, которыми была выстлана площадь. И он призвал ее к себе в Валороссо на всю ночь. Утром он взглянул на нее и сказал:
- Оставайся здесь. Никто не захочет теперь жениться на тебе, потому что ты обесчещена. Но я - благородный человек, поэтому ты станешь моей женой.
На скале, где стоял замок Валороссо, гнездились птицы. Изольда подняла на самый верх, чтобы поговорить с ними.
- Как я могу выйти за него замуж, если я не люблю его? - спросила она у птиц.
- Много ли у тебя других вариантов? - ответили ей.
- Могу ли быть уверена в его любви? - спросила она.
- Нет, - сказали ей. - Но никто в этом мире не может быть ни в чем уверен. Такова концепция.
- Что же мне делать? - спросила Изольда.
- Сделай то, что позволит тебе избежать худшего, - ответили птицы.
И она вышла замуж за владетеля Валороссо.
Когда прошел год и птицы вернулись на скалу, чтобы снова снести яйца и высидеть их, Изольда вышла из замка. Лицо ее было мокрым от слез, волосы были распущены и липли к щекам. Она прошла пещерой, где спали летучие мыши, и вышла к птичьим гнездовьям на морской стороне скалы.
- Я не могу больше, - пожаловалась она. - Я больше так не могу. В нашем доме живут все его старые тетки и они не дают мне ни шагу ступить, чтобы не охаять меня. Он приказывает мне любить и уважать их, но как я могу любить и уважать тех, кто унижает меня? Он говорит, что я сама виновата во всех ссорах, потому что не умею молчать и терпеть.
- Он твой муж. Заставь его защитить тебя, - сказали птицы.
- Но у меня нет сил, чтобы изменить это, - сказала Изольда.
- Тогда убегай, - посоветовали птицы.
- Я не могу поступить так, - сказала Изольда. - Ведь это будет неправильно.
- Тогда убей себя, - сказали ей птицы.
И тогда она шагнула с каменного козырька, именно с того, на котором сейчас стоим мы с вами, в море. Муж недолго горевал о ней. Спустя два месяца он женился снова, а прежнюю свою жену ославил сумасшедшей.
Мне всегда было интересно, кто автор этой легенды. Мэр? Пескаторе? Безвестный писатель, не нашедший к концу гулянки денег в своих карманах и решивший расплатиться историей? Уже сто лет город зарабатывал деньги на этой старой истории, хотя мне доподлинно было известно, что винодельческое поместье Валороссо расположено в 15 километрах севернее городка. Я там выросла.
Заметив, что я задумалась, Йен взял мою руку и поцеловал. Я улыбнулась ему.
- Мне нравится рисовать и фотографировать, - говорю я.
- Милочка, взрослые люди занимаются серьезными вещами, а не тем, что им нравится, - говорит А.К.
- Зачем? - спрашиваю я.
- Потому что так положено, - объясняет А.К. - Тебе бы тоже стоило, наконец, взяться за ум
- От тебя никогда не было никакого толку, - говорит Йен. - Ей-богу, если я сейчас попробую рассказать тебе, как нужно жить, ты, пожалуй, ничего не поймешь.
- У нее и собаки-то никакой нет, - бросает А.К. со своей любимой гримаской.
- Вы о чем вообще? - спрашиваю я.
- Послушай, - устало говорит Йен. - Все люди, которые хотят быть успешными, а не заниматься фигней, как ты, по утрам трахают собак. Не понимаю, как ты дожила почти до сорока, ни разу не дав себе труда задуматься над этим. Подумать только, если бы мы не развелись, мне пришлось бы, пожалуй, учить тебя трахать собак.
У него были редкие волосы, красивые руки и плечи. И я не знала, кем был этот человек, сидящий за одним столом со мной. Мне вдруг остро захотелось то ли ударить его, в кровь разбив это сытенькое личико, то ли немедленно сунуть взятку городскому чиновнику, чтобы тот вымарал из моей биографии самый факт моей связи с этим человеком.
Но я только извинилась, встала и вышла в дамскую комнату.
Я мыла руки, как раньше занималась любовью - остервенело, закрыв глаза и забывая дышать.
Гель, оставленный на раковине служителем, пах синтетической сиренью.
На днях мне пришлось просидеть четыре часа в очереди к онкологу (без паники, не для себя). Я, здоровый человек, сначала дочитала книжку, потом довязала рукав для свитера (есличо - аранами, а это долго), а потом только начала злиться. А ведь кроме меня, там было еще человек 12 нездоровых людей, которым тупо трудно по 4 часа торчать в поликлинике.
Совершенно не понимаю, по какой причине нельзя записаться ко врачу по телефону на определенное время, а потом приехать к этому времени, вместо того, чтобы организовываться в живую очередь и сидеть возле кабинета часами.
И, видимо, что-то не так.
Что-то не так с тем, что я пишу, что ем и о чем разговариваю.
За эти дни я дважды утонула, один раз была повешена, один раз - бита палками, и еще один раз полночи провела в теле черной кошки, запертой в темной комнате и потому не вполне уверенной в своем собственном существовании. Возможно, это совпадение. Но чем меньше я говорю о снах, чем меньше вообще уделяю им внимания, тем больше они начинают уделять внимания мне.
Мы сидели на открытой веранде ресторана N. - я, моя московская подруга Тата-Вариша, мой бывший муж Йен, его мать Анна Константиновна - толстая женщина с неизменно поджатыми капризными губами и вялым подбородком, и его новая жена, окончившая то ли Йель, то ли Стенфордский женский университет. Она была восточной немкой по происхождению и ее имени я никогда не умела запомнить. Виновата, да.
Но, признаться, мне доставляло особое удовольствие с извиняющейся улыбкой каждый раз уточнять у Йена, как ее зовут. Конечно же, шепотом. чтобы не вышло неловкости.
Стоял полдень, однако, кроме нас, на веранде не было ни одного человека.
- Может быть, возьмешь клубнику сабайон? - спрашивает мужчина, развалившийся в плетеном кресле по правую руку от меня.
У него редкие светлые волосы, довольно красивые руки и он носит часы, как какой-нибудь выскочка-магазинщик, хотя я знаю, что он совсем не такой.
- Не хочу сладкого, - отказываюсь я.
- Ты на диете или за тебя заплатить? - уточняет он, понижая голос.
Видимо, недостаточно тихо, потому что старуха в яркой пляжной майке и светлых брюках напротив меня саркастически кривит губы.
- Просто не хочу! - говорю я. Наверное, излишне резко.
Всякий, кто хоть раз бывал у нас в городе, непременно вспомнит этот небольшой ресторанчик: круглая вывеска с двумя стилизованными птицами бросается в глаза, как только ты выходишь с пляжа Аркадия. Видно ее, кроме того, с Каштановой аллеи, куда жители предместий приходят торговать самодельным вином и острым маслом в одинаковых бутылках темного стекла. Вечерами там можно встретить мальчишек, выставляющих на продажу выловленные ими из моря за день сокровища: красивые ракушки, позеленевшие от долгого лежания в воде монеты, жалкие дешевые драгоценности из меди и стекла, старинные сундучки и запаянные в пластик по моде 80-х любовные письма. Туристы, падкие на оригинальные сувениры, скупают это барахло тоннами, а потом поднимают глаза - и тут же натыкаются на эту черно-белую вывеску.
Ресторану N. лет, пожалуй, почти столько же, сколько городу. Это старинное здание, построенное на смотровой площадке, куда туристы поднимаются, чтобы полюбоваться городом и морем с высоты птичьего полета, всегда принадлежало семье Пескаторе. За последние сорок лет оно почти не изменилось, разве что младший Пескаторе, совсем недавно вернувшийся из кругосветной поездки, пристроил к нему стеклянную веранду, нависающую над обрывом, как нос Анны Константиновны - над ее ртом и подбородком.
Здесь сквозь полированное стекло пола видно, как море грызет каменное тело Изольдиной скалы.
- Ты до сих пор не оформила карту, я так понимаю, - пеняет мне Йен. - Чем ты занимаешься?
Я пожимаю плечами.
- Работаю.
- Это только слова, - он усмехается. - Что ты делаешь? Куда девается твое время?
Если честно, я не представляю, что ему ответить. Бывают утра, когда я не ложусь спать, потому что мне не хватает ночи на то, чтобы сделать все. Я беру лодку и уплываю подальше от берега, чтобы снимать медуз и светящихся креветок, толпящихся на дне. Потом я возвращаюсь домой, чтобы проявить пленку. Потом я разговариваю с редактором и тем человеком, который занимается организацией моей выставки там, в столице. Я никогда не видела его, но, если ничего не сорвется, непременно увижу этой зимой. Потом я накидываю на плечи плед и ухожу на чердак - писать книгу. После я еду на вокзал встречать поезд или иду на рынок, если в этот день никто не приезжает ко мне в гости. После полудня я обычно занимаюсь хозяйственными делами - готовлю обед (который одновременно является ужином и полуночным перекусом), стираю белье, вытираю пыль на комоде, кормлю кошек и птиц. Вечером я рисую закат. Пока мне это плохо удается, но я не теряю надежды.
Как это объяснить ему, когда рядом сидит А.К., ковыряющая меня стальными глазами-буравчиками, и выпускница Йеля с прохладными, обманчиво безвольными руками, обвитыми вокруг его руки?
Не знаю.
Тому человеку, за которого я выходила замуж пятнадцать лет назад, вообще не нужно было объяснять такие вещи. Впрочем, может быть, мне это только казалось.
Здесь, как нигде больше в городе, делали осьминогов в остром соусе, и рулеты из палтуса, и кальмара, фаршированного беконом и зеленым сыром. Пескаторе выписали повара из каких-то чертовых гребеней, и он, конечно же, считался у нас великим мастером - просто потому, что родился и учился далеко отсюда. Здесь так было принято. Я знала, что в моем городе у меня никогда не будет выставки, поскольку тут каждый в курсе, чья я дочь, что ем на завтрак и у кого лечилась после развода с мужем. Всякий известный человек - художник, писатель, скульптор, горный хрен - просто обязан быть таинственным, иначе просто неинтересно.
У твоего друга Виктора (сосед по дому, двойка по истории в шестом классе, прыщи на заднице, первый секс в 15, любит пиво и футбол, носит трусы в клетку) нет права вдруг оказаться небесным рупором. Но ты запросто примешь в этом качестве Вэня Бан Ченя из провинции Цинь.
Экскурсовод рассказывает об Изольде, стоя на каменном козырьке прямо под нами. Группа девочек-студенток сбилась вокруг него в стайку и обеспокоенно поглядывает вниз, туда, где море злое и совсем уже не глубокое, полное мелких медуз.
Я вижу, что он начинает лысеть.
- Тысячу лет назад, - говорит он, - на месте нашего прекрасного города была маленькая деревня, а наверху (они все задирают головы и смотрят на наши ноги через стекло) стоял замок владетеля Валороссо, чей портрет вы сможете вечером увидеть в городской галерее. Однажды ночью он увидел, как на деревенском празднике танцует Изольда. Ее длинные волосы были похожи на крылья, а босые пятки выбивали пыль из ковров, которыми была выстлана площадь. И он призвал ее к себе в Валороссо на всю ночь. Утром он взглянул на нее и сказал:
- Оставайся здесь. Никто не захочет теперь жениться на тебе, потому что ты обесчещена. Но я - благородный человек, поэтому ты станешь моей женой.
На скале, где стоял замок Валороссо, гнездились птицы. Изольда подняла на самый верх, чтобы поговорить с ними.
- Как я могу выйти за него замуж, если я не люблю его? - спросила она у птиц.
- Много ли у тебя других вариантов? - ответили ей.
- Могу ли быть уверена в его любви? - спросила она.
- Нет, - сказали ей. - Но никто в этом мире не может быть ни в чем уверен. Такова концепция.
- Что же мне делать? - спросила Изольда.
- Сделай то, что позволит тебе избежать худшего, - ответили птицы.
И она вышла замуж за владетеля Валороссо.
Когда прошел год и птицы вернулись на скалу, чтобы снова снести яйца и высидеть их, Изольда вышла из замка. Лицо ее было мокрым от слез, волосы были распущены и липли к щекам. Она прошла пещерой, где спали летучие мыши, и вышла к птичьим гнездовьям на морской стороне скалы.
- Я не могу больше, - пожаловалась она. - Я больше так не могу. В нашем доме живут все его старые тетки и они не дают мне ни шагу ступить, чтобы не охаять меня. Он приказывает мне любить и уважать их, но как я могу любить и уважать тех, кто унижает меня? Он говорит, что я сама виновата во всех ссорах, потому что не умею молчать и терпеть.
- Он твой муж. Заставь его защитить тебя, - сказали птицы.
- Но у меня нет сил, чтобы изменить это, - сказала Изольда.
- Тогда убегай, - посоветовали птицы.
- Я не могу поступить так, - сказала Изольда. - Ведь это будет неправильно.
- Тогда убей себя, - сказали ей птицы.
И тогда она шагнула с каменного козырька, именно с того, на котором сейчас стоим мы с вами, в море. Муж недолго горевал о ней. Спустя два месяца он женился снова, а прежнюю свою жену ославил сумасшедшей.
Мне всегда было интересно, кто автор этой легенды. Мэр? Пескаторе? Безвестный писатель, не нашедший к концу гулянки денег в своих карманах и решивший расплатиться историей? Уже сто лет город зарабатывал деньги на этой старой истории, хотя мне доподлинно было известно, что винодельческое поместье Валороссо расположено в 15 километрах севернее городка. Я там выросла.
Заметив, что я задумалась, Йен взял мою руку и поцеловал. Я улыбнулась ему.
- Мне нравится рисовать и фотографировать, - говорю я.
- Милочка, взрослые люди занимаются серьезными вещами, а не тем, что им нравится, - говорит А.К.
- Зачем? - спрашиваю я.
- Потому что так положено, - объясняет А.К. - Тебе бы тоже стоило, наконец, взяться за ум
- От тебя никогда не было никакого толку, - говорит Йен. - Ей-богу, если я сейчас попробую рассказать тебе, как нужно жить, ты, пожалуй, ничего не поймешь.
- У нее и собаки-то никакой нет, - бросает А.К. со своей любимой гримаской.
- Вы о чем вообще? - спрашиваю я.
- Послушай, - устало говорит Йен. - Все люди, которые хотят быть успешными, а не заниматься фигней, как ты, по утрам трахают собак. Не понимаю, как ты дожила почти до сорока, ни разу не дав себе труда задуматься над этим. Подумать только, если бы мы не развелись, мне пришлось бы, пожалуй, учить тебя трахать собак.
У него были редкие волосы, красивые руки и плечи. И я не знала, кем был этот человек, сидящий за одним столом со мной. Мне вдруг остро захотелось то ли ударить его, в кровь разбив это сытенькое личико, то ли немедленно сунуть взятку городскому чиновнику, чтобы тот вымарал из моей биографии самый факт моей связи с этим человеком.
Но я только извинилась, встала и вышла в дамскую комнату.
Я мыла руки, как раньше занималась любовью - остервенело, закрыв глаза и забывая дышать.
Гель, оставленный на раковине служителем, пах синтетической сиренью.