183. Куба. Продолжение - 1.

[morozov5]

Пытаясь разобраться в закономерностях мирового революционного процесса, я предварительно, в общих чертах затронул латиноамериканскую тему, но сильно застрял на Кубе. Тема кубинской революции оказалась для меня очень сложной, - прежде всего из-за действительной объективной сложности этого явления (хотя многие этого и не понимают). Вот почему эта работа движется медленно и с большими перерывами. В мае 2024 удалось опубликовать первую, вводную запись. И вот только сейчас я могу ещё немного продолжить.



-  -  -  -

В конце 50-х годов обстановка на Кубе постепенно двигалась в сторону революционной ситуации (имеется в виду революционная ситуация не социалистической, а народно-демократической революции). Мы знаем, что различные обстоятельства могли бы и замедлить и даже приостановить это движение, но вооружённое выступление кастровцев способствовало более быстрому формированию этой революционной ситуации. Народ почувствовал серьёзность и внутреннюю силу кастровских партизан, и это важное положительное обстоятельство дополнительно активизировало его. Обвинения кастровского выступления в авантюризме становится при этих условиях неправомерным, - такие действия были бы авантюристичны при отсутствии всяких признаков революционной ситуации, но при нарастающей революционной ситуации они авантюрой не являются.

Но далее нужно сказать вот о чём.

Если следовать чистой теории, то кубинская антиимпериалистическя революция, начавшаяся на народно-демократических путях, должна была (даже при конечных социалистических целях её вождей) всё же сначала достаточно полно пройти народно-демократический этап. Национализация ключевых отраслей, но при хозяйственном сотрудничестве среднего и мелкого приватного сектора, непосредственное и опосредованное регулирование экономической жизни, народно-демократическяа власть, хоть и при главенстве коммунистической партии, сглаживание капиталистических отрицательностей и положительная социальная политика - эти известные, классические меры прогрессивной народно-демократической революции позволяют закрепить союз с преобладающей мелкой буржуазией и найти к ней подход для последующих преобразований, развиться до более высокой ступени, научиться государственному и хозяйственному управлению, укрепить рабочий класс, создать и освоить необходимые предпосылки для полноценного социалистического переустройства и вырастить необходимые кадры, не уронив (а даже подняв) при всём этом общий уровень экономики.

Дело тут даже не только в том, какую предварительную пользу дал бы этот переходной этап, но и в том, что непосредственное внедрение чисто социалистических форм без необходимой созрелости общества обернётся плохой их работой как по причине неумелости, так и из-за пороков неизбежного бюрократизма и некоторой отсталости общественного сознания.

Была ли в том первоначальном кубинском обществе готовность к социализму? Нет, конечно. Почему же кастровское руководство провозгласило не народно-демократический, а социалистический путь, причём ничего не говоря о его опосредованности?

Не было ли это сходно с развитием отсталых регионов нашей страны? Мы ведь, например, знаем, что республики нашей Средней Азии имели даже ещё более низкий уровень развития, но тем не менее установление в них политических и хозяйственных форм, общих со всем Советским Союзом, осуществлялось довольно скорым темпом. Республики Средней Азии, как и другие недостаточно развитые регионы нашей страны, непосредственно входили в общую политическую и экономическую систему СССР и прямо получали всё необходимое и в финансовом, и в ресурсном, и в кадровом и в научном, и в культурном отношении.

Но к Кубе это относится не в такой степени, хотя всё же содействие ей со стороны СССР было огромным и в значительной степени компенсировало минусы внутренней недозрелости её общества.

Хочется понять, так почему же руководители этого революционного движения выбрали для Кубы именно тот путь, который они выбрали. Видимо, здесь нужно предположительно указать на три повлиявших фактора. Но надо сразу сказать, что один из них является основным, а два других или только усилили влияние основного фактора, или просто придали его влиянию какие-то конкретные черты.

Этим основным фактором, по-моему, можно назвать те политические представления, которые были присущи большей части руководителей движения и происходили от представлений, преобладающих в революционном движении Латинской Америки того времени.

Конкретное представление о принципах социалистического устройства и о путях к нему складывались у кубинцев (как и у большинства латиноамериканцев) очень непросто. Самое общее согласие с необходимостью движения в социализм имелось у большей части кубинского руководства (хотя и не у всех), но толкование самого понятие «социализм» было разным и не очень чётким. И это совсем не удивительно. Для всей Латинской Америки очень характерен «винегрет» из так называемого «мелкобуржуазного социализма», из всевозможных радикальнейших максимализмов, из идей предшествующей национально-освободительной борьбы, из анархо-коммунистических представлений о свободе, из многих понравившихся фрагментов марксизма, привнесённых сюда веянием Октябрьской революции и победными результатами второй мировой войны, из довольно сильных влияний троцкизма и маоизма, из неизбежного влияния мощной местной антикоммунистической пропаганды и, наконец, из проникавших через промосковские компартии искажённые, оппортунистические представления позднесоветского толка.

Итак, основным фактором этой несколько сумбурной и расплывчатой ориентации на некую положительную социалистичность явилось горячее и искреннее желание местных рвволюционеров переустроить общество на социально-справедливых и антиимпериалистических основаниях. Первым дополнительным фактором оказался резкий и опасный всплеск враждебных действий империализма США в союзе с кубинской капиталистической буржуазией, заставивший, во-первых, ускорить взятие основной капиталистической приватной собственности в руки государства, а во-вторых, обратиться к иным внешним экономическим и политическим партнёрам. Роль второго дополнительного фактора сыграло идеологическое и политическое давление такого внешнего партнёра в лице СССР, который, опираясь на колоссальные экономические и политические связи, хотел бы сделать из кубинского общества что-то вроде послушной Болгарии или Монголии латиноамериканского региона.

Таким образом, при всём огромном уважении к отваге и беззаветному порыву кубинских революционеров надо признать, что им не было достаточно ясно, к построению какой именно экономической и политической модели нужно приступить после овладения властью.

Можно ли упрекать простых храбрецов небольшой латиноамериканской страны за то, что они не владели в достаточной мере сложной, высокой теорией? За то, что их представление, главным образом, сводилось к тому, чтобы, опираясь на власть, развить справедливую социальность? Упрекать надо не их, а тех, кто, выдавая себя за центр мировой марксистско-ленинской мысли, на самом деле к тому времени уже отошли от марксизма и изгадили его.

Однако, если и не высота теоретических знаний, то сама практическая логика борьбы вывела кубинских революционных руководителей на безошибочные первоначальные меры. К этим мерам отнесём радикальную замену всей государственной системы (одно из самых необходимейших условий любой революции), действительную революционную демократизацию общественной жизни (Комитеты защиты революции - нечто подобное нашим революционным Советам), проведение аграрной реформы (а затем на её основе - сельскохозяйственной кооперации), создание базового госсектора, закрепление однопартийности и установление централистского характера власти, организацию целой системы мер по усилению активности и самодеятельности народа, быстрый приступ к положительной социальной политике (насколько это уже возможно) с постоянным её расширением и усилением.

Бесспорно, эти меры и их влияние на мировоззрение кубинского народа нужно зачислить кубинской революции в большой плюс. Крепкость центральной государственной власти, авторитет партийного руководства, высокая социальная активность народа и особенно молодёжи, значительные успехи в положительной социальной политике, очень заметные на фоне общей латиноамериканской действительности, - всё это является неопровержимым достижением революционных преобразований.

Но как обстояло (и обстоит) дело с самым главным, самым определяющим вопросом - с созданием социалистических производительных сил и освоением социалистических производственных отношений?

Провозглашение в 1961 году социалистического характера революции не может вызвать возражений, поскольку ход мирового революционного процесса показал возможность опосредованных социалистических революций в первоначально недостаточно развитых обществах. Но в том-то и дело, что те, кто провозгласил социалистический характер революции, не имели никакого представления о социалистической опосредованности.

Все 60-е годы кубинские руководители, исходя из своих представлений о социализме (представлений очень разных), из советов-указаний, идущих и от Москвы и от Пекина (естественно, часто противоположных) и из собственного опыта (нередко сумбурного) пытались найти ту «модель социализма», которая бы эффективно удовлетворила кубинские потребности, снизила зависимость от других держав, не имела недостатков, которые кубинцы видели в так называемом советском и восточноевропейском «реальном социализме», соответствовала кубинской специфике и была полезна и притягательна для других стран латиноамериканского региона.

Все 60-годы велись активные экономические и политические дискуссии, методы хозяйствования часто менялись, большие амбиции и разочарования сменяли друг друга. Трудно сказать, к чему бы привели эти поиски. Дело затруднялось тем, что искали модель социализма, тогда как, по-видимому, в таком обществе надо было искать модель досоциалистического, переходного способа хозяйствования, а не замахиваться преждевременно на полноценную социалистичность.

В обычных условиях такое забегание вперёд дало бы больше отрицательных последствий, но во многом помогал особый настрой народа - его громадная революционная активность под влиянием недавно состоявшейся победы. Да, это была не социалистическая активность в правильном значении этого слова, а, главным образом, народно-демократическая, но тем не менее она давала огромную опору руководящей кубинской партии во всех её мероприятиях.

На практике же, в конце-концов, получилось то, что, в общем-то, и можно было ожидать. Опираясь на всё более и более растущую привязку кубинской экономики к советской ресурсной, технической и финансовой помощи, Советский Союз сильно приглушил на Кубе поиск своей модели и навязал… (плохое слово)… ну, скажем так - добился того, чтобы экономическое управление строилось, не мудрствуя, по позднесоветской схеме.

Мне кажется, что если это и сгладило поисковый сумбур внутри кубинской экономической и политической жизни, то всё же в перспективном смысле сыграло отрицательную роль. Наилучшим вариантом всё-таки было бы найти правильную переходную экономическую и политическую модель, соответствующую состоянию кубинского общества на том этапе.

В идеале Куба могла бы действительно стать своего рода «лабораторией социализма» (как выражались некоторые кубинские политики во внутрикубинских дискуссиях 60-х годов), то есть опытным полем по нахождению правильного опосредованно-социалистического пути для малых и недостаточно развитых стран в эпоху империализма. И если говорить о помощи извне, то было бы полезней помочь именно в нахождении этой модели, - помочь как в теоретическом, так и в организационном отношении. Но ни от позднесоветских псевдомарксистов, ни от (скажем честно) хунвэйбиновского Китая такого рода теоретических и организационных советов ожидать было нельзя.

В 70-х годах Куба практически перестала искать свою особую модель и по организации управления начала становиться подобием, копией, филиалом советской и восточноевропейской системы. Не умаляя то положительное, что создавалось трудовой энергией кубинского народа, нужно признать и наличие (а точнее сказать - даже накопление) отрицательностей, связанных, во-первых, с несоответствием скопированной (или правильней всё же сказать - навязанной?) системы управленческих методов объективному уровню кубинского общества, а во-вторых - с известной порочностью самой позднесоветской системы, всё более и более отрицательно влияющей на положение дел в самом СССР и в восточноевропейских странах. Эффективность такой системы управления применительно к кубинскому обществу была далеко не той, какая нужна была Кубе, и если бы она работала изолированно, суверенно, её недостатки стали бы очевидными. Однако все (или почти все) отрицательности в эти годы с лихвой покрывались громадным объёмом внешнего содействия.

Когда же это внешнее содействие прекратилось, кубинская экономика оказалась в чрезвычайно тяжёлых условиях. Да, разумеется, сказался сам факт прекращения огромной помощи, что очень-очень немаловажно для малой страны. Но сказались и ставшие вдруг абсолютно явными недостаточное развитие собственных производительных сил (насколько это было бы возможным), неэффективность системы управления, отягощённой бюрократизмом, низкой стимулированностью, плохим учётом, слабой бережливостью, и наконец, очень малая диверсифицированность внешних экономических связей.