Ночь, ночь, день
В ночной тишине, ну почти тишине, так как город никогда не засыпает, а лишь немного смиряет свою дневную суету, в открытое окно осторожно забрались странные звуки. Тихие щелчки - это на деревья лопались почки. Наверное, не стоило ради лопающихся почек не спать так поздно, да и не ради них не спала.
Но были эти звуки такими неожиданными, как если бы среди асфальтовых пустынь и бетонных джунглей среди бела дня вдруг возник чудо-островок с сочной изумрудно-зеленой травой, летающими тропическими бабочками и парой белых единорогов. Такое странное переживание чего-то волшебного и тайного, которое вдруг показалось на миг и тут же исчезнет, стоит лишь ветру подуть.
Зато сны были утомляющими, изнуряющими, заставляющими не расслабиться и провалиться в мягкую обволакивающую тишину безвременья, а искать. Все время искать что-то или кого-то.
Бывают такие сны.
На грани кошмара и фантасмагории - абсурдного, сложенного и перемешанного в хаос из бывших когда-то снов, отрывков книг, детских воспоминаний, кадров старых фильмов. И все это, вся эта мешанина, весь этот винегрет от взбесившегося повара, сопровождалось размышлениями.
Мысли, как правило, шли параллельно, как две нити, протянутые из ниоткуда в никуда. Одна нить - мысли о действии меня, главной героини сна. Они очень конкретны, но из-за напряженности действия, из-за приближающейся опасности несколько нервные, порой скачками: спрятаться - так меня не будет видно, быстро провернуть ключ в замочной скважине, придержав ногою дверь, осторожно отодвинуть край занавески, чтобы с улицы никто не заметил. Это похоже на короткие крупные планы. Вот ключ, дверь, нога. Вот сугроб посреди дачной комнаты, в котором, оказывается, есть глубокая пещера - надо лишь затащить туда одеяло, чтобы не замерзнуть. Вот окна, освещаемые с улицы желтым фонарем, отчего тени преследователей хорошо видны в темной комнате.
И одновременно есть другая камера, которая дает общий план. Я вижу себя со стороны, слышу свои мысли и думаю, что это очень странный сон, и неплохо бы понять, что именно его вызвало. Кто эти мнимые "свои-чужие", которые стремятся в комнату? От кого или от чего я хочу сбежать, судорожно осматривая потолок в поисках спасительного люка? Почему все происходит на даче и почему в комнате сугроб?
Эта камера - камера режиссера. Он пытается уяснить - а зачем все это кино, для какого зрителя оно снимается, и что этот зритель в итоге должен вынести для себя - какую великую тайну бытия, как философскую идею должен взять он за основу своей будущей жизни.
Иногда нити-мысли вдруг перекрещиваются и переплетаются, и тогда я перестаю понимать - где я-актриса, а где режиссер. Две камеры сливаются в одну, крупный план накладывается на общий, теряется фокус, все становится смазанным. И тут действие внезапно переносится в другое пространство и время, и нет уже желтого фонаря за окном, и сугроба, и тяжелого дыхания за дверью.
Комната другая. С яркой лампой на старом письменном столе. Стол не домашний, а какой-то конторский, с вытертым прямоугольником зеленого сукна. В комнате сумрак и лишь зеленое сукно освещено светом лампы. В комнате вдоль стены стоят люди в темных одеждах и, похоже, в кепках. И меня в этой комнате нет. Значит, я уже только режиссер, я только смотрю на сцену со стороны и жду, когда актеры возьмутся за свою работу.
И опять на объектив камеры кто-то надевает фильтр, картинка размывается, расплывется...
Устала, повернулась на другой бок.
Утром все тяжело - и проснуться, и понять, что на улице яркое солнце, а не фонарь или настольная лампа. Отрывки, одиночные кадры болтаются в голове и не оставляет чувство одновременной опасности и разочарования, как будто всю ночь бежала, бежала за чем-то важным, а оно так и улетело.
Но были эти звуки такими неожиданными, как если бы среди асфальтовых пустынь и бетонных джунглей среди бела дня вдруг возник чудо-островок с сочной изумрудно-зеленой травой, летающими тропическими бабочками и парой белых единорогов. Такое странное переживание чего-то волшебного и тайного, которое вдруг показалось на миг и тут же исчезнет, стоит лишь ветру подуть.
Зато сны были утомляющими, изнуряющими, заставляющими не расслабиться и провалиться в мягкую обволакивающую тишину безвременья, а искать. Все время искать что-то или кого-то.
Бывают такие сны.
На грани кошмара и фантасмагории - абсурдного, сложенного и перемешанного в хаос из бывших когда-то снов, отрывков книг, детских воспоминаний, кадров старых фильмов. И все это, вся эта мешанина, весь этот винегрет от взбесившегося повара, сопровождалось размышлениями.
Мысли, как правило, шли параллельно, как две нити, протянутые из ниоткуда в никуда. Одна нить - мысли о действии меня, главной героини сна. Они очень конкретны, но из-за напряженности действия, из-за приближающейся опасности несколько нервные, порой скачками: спрятаться - так меня не будет видно, быстро провернуть ключ в замочной скважине, придержав ногою дверь, осторожно отодвинуть край занавески, чтобы с улицы никто не заметил. Это похоже на короткие крупные планы. Вот ключ, дверь, нога. Вот сугроб посреди дачной комнаты, в котором, оказывается, есть глубокая пещера - надо лишь затащить туда одеяло, чтобы не замерзнуть. Вот окна, освещаемые с улицы желтым фонарем, отчего тени преследователей хорошо видны в темной комнате.
И одновременно есть другая камера, которая дает общий план. Я вижу себя со стороны, слышу свои мысли и думаю, что это очень странный сон, и неплохо бы понять, что именно его вызвало. Кто эти мнимые "свои-чужие", которые стремятся в комнату? От кого или от чего я хочу сбежать, судорожно осматривая потолок в поисках спасительного люка? Почему все происходит на даче и почему в комнате сугроб?
Эта камера - камера режиссера. Он пытается уяснить - а зачем все это кино, для какого зрителя оно снимается, и что этот зритель в итоге должен вынести для себя - какую великую тайну бытия, как философскую идею должен взять он за основу своей будущей жизни.
Иногда нити-мысли вдруг перекрещиваются и переплетаются, и тогда я перестаю понимать - где я-актриса, а где режиссер. Две камеры сливаются в одну, крупный план накладывается на общий, теряется фокус, все становится смазанным. И тут действие внезапно переносится в другое пространство и время, и нет уже желтого фонаря за окном, и сугроба, и тяжелого дыхания за дверью.
Комната другая. С яркой лампой на старом письменном столе. Стол не домашний, а какой-то конторский, с вытертым прямоугольником зеленого сукна. В комнате сумрак и лишь зеленое сукно освещено светом лампы. В комнате вдоль стены стоят люди в темных одеждах и, похоже, в кепках. И меня в этой комнате нет. Значит, я уже только режиссер, я только смотрю на сцену со стороны и жду, когда актеры возьмутся за свою работу.
И опять на объектив камеры кто-то надевает фильтр, картинка размывается, расплывется...
Устала, повернулась на другой бок.
Утром все тяжело - и проснуться, и понять, что на улице яркое солнце, а не фонарь или настольная лампа. Отрывки, одиночные кадры болтаются в голове и не оставляет чувство одновременной опасности и разочарования, как будто всю ночь бежала, бежала за чем-то важным, а оно так и улетело.