Пять с половиной тысяч дней в одной комнате...
Легко выучить любой язык, если ты привык выражаться так: "Знаменито, Эрнестуля! Кр-р-расота! " ну и в этом роде из известного списка.
А кто, из считающих себя докой в конкретном иностранном, сможет перевести: "Вообще, с точки зрения пространства, любое присутствие в нем случайно, если оно не обладает неизменной -- и, как правило, неодушевленной -- особенностью пейзажа:
скажем, морены, вершины холма, излучины реки. И именно появление чего-то или кого-то непредсказуемого внутри пространства, вполне привыкшего к своему содержимому, создает ощущение события" (из речи одного поэта на получении им Нобелевской премии ).
И я вот на своем рыночном французском ничего не могла сказать тем людям, непохожим на героев французской литературы ни какого века, даже конца двадцатого. Ничего не могла сказать. Ни одной мысли.
А и был конец двадцатого. Год 1988ой.
Возили нас по непреложно туристическим местам типа, как в Москве Красная площадь, Смотровая площадка в Лужниках да с недавнего времени парк Победы.
- Турэфель! Турэфель! - кричали дети - а мы цитировали Высоцкого "...плевал я с Эйфелевой башни на головы беспечных Парижан".
- Какая же ты старенькая, наверное знала Наполеона, - мурлыкал растроганно мой, тогда еще сорокадвухлетний, папа бабулечке в вагоне метро. А я думала, не ей ли подарить часы "Слава" круглые с крышечкой и на цепочке. Надеюсь, никто из близсидящих не знал русского, даже рыночного.
В Мулен Руже, пригласивший отца бизнесмен сто раз извинялся за поданную мороженную рыбу, как будто он сам ее морозил, а я разглядывала постоянно курившую прекрасную Ксению из эммигрантов и сомневалась во вреде курения. На мне было свекольное классического покроя платье "Большивичка" или что-то такое, а Мулен Руж был фигня для меня, выросшей на Пушкине, Серебряном веке, Вертинском и БГ.
А кто, из считающих себя докой в конкретном иностранном, сможет перевести: "Вообще, с точки зрения пространства, любое присутствие в нем случайно, если оно не обладает неизменной -- и, как правило, неодушевленной -- особенностью пейзажа:
скажем, морены, вершины холма, излучины реки. И именно появление чего-то или кого-то непредсказуемого внутри пространства, вполне привыкшего к своему содержимому, создает ощущение события" (из речи одного поэта на получении им Нобелевской премии ).
И я вот на своем рыночном французском ничего не могла сказать тем людям, непохожим на героев французской литературы ни какого века, даже конца двадцатого. Ничего не могла сказать. Ни одной мысли.
А и был конец двадцатого. Год 1988ой.
Возили нас по непреложно туристическим местам типа, как в Москве Красная площадь, Смотровая площадка в Лужниках да с недавнего времени парк Победы.
- Турэфель! Турэфель! - кричали дети - а мы цитировали Высоцкого "...плевал я с Эйфелевой башни на головы беспечных Парижан".
- Какая же ты старенькая, наверное знала Наполеона, - мурлыкал растроганно мой, тогда еще сорокадвухлетний, папа бабулечке в вагоне метро. А я думала, не ей ли подарить часы "Слава" круглые с крышечкой и на цепочке. Надеюсь, никто из близсидящих не знал русского, даже рыночного.
В Мулен Руже, пригласивший отца бизнесмен сто раз извинялся за поданную мороженную рыбу, как будто он сам ее морозил, а я разглядывала постоянно курившую прекрасную Ксению из эммигрантов и сомневалась во вреде курения. На мне было свекольное классического покроя платье "Большивичка" или что-то такое, а Мулен Руж был фигня для меня, выросшей на Пушкине, Серебряном веке, Вертинском и БГ.