Христос воскресе теперь и у нас
Надо же записать, а то так и умотаю в Польшу и забуду...
Ну что, предсказуемо, но всё равно сильно. Пасхальную ночь я много как и много где проводила, но такого есчо не бывало. Два с половиной часа в режиме марш-марш вокруг (мусульманского) квартала - заглянуть, докуда там допели у Силуана нашего и Мартына - и опять кружок прогулки, и опять заглянуть. Духота у Николы - это было детский лепет по сравнению с духотой у Силуана и Мартына, где вообще всё было закрыто наглухо (прежний батя Атанас не отдаёт ключи от окон, ну просто не отдаёт да и всё тут, бгг. Он живёт в этом здании и находит, что отдать ключи от церковных окон - которые, на минуточку, и выходят-то не на улицу, а во внутренний двор - нарушит его секюритэ). Так что я в этой спирали кое-как досидела до зажигания света и ослопных свечей в руках у верных, a затем уж только гуляла снаружи да заглядывала.
Там, впрочем, было очень мало верных-то. Едва три десятка всего, включая всех, то есть троих батюшек и хор. Из этого числа - сколько-то пришедших впервые, случайных гостей столицы, вычисливших в Тырнете ближайший адрес - этих людей легко было опознать по корзинам с брашнами (у греков брашна не освящают, а эти не знали, так что их пришлось утешить и таки освятить). Из всех попадей и поповичей, общим числом восьмерых, явилась я одна.
Хор превзошёл сам себя. Это похабное мычание, визг и вой я уже и прежде слыхивала немножко, но на Пасху-то был полный состав! что усугубило. У клиросного пюпитра столпилось целых шесть человек, из них двое коренных бельгийцев, сколько-то румынок и один (бас) араб. Конверт. Причины его перехода в гяурство мне сделались куда более прозрачны, когда я в конце мероприятия увидела, как нежно он обращался на кухне с бутылками вина. Вот он и ещё одна ушибленная девица правили бал, то есть совершенно не попадали ни в ноты, ни вовремя вступить даже для «кириеэлейсон». Остальным эту саботажную парочку было никак не перешибить и не заткнуть.
Да и какие ноты? Шоб вы зналы, франкофонные православные здесь по традиции так всё и поют по тем документам, которые были созданы первой русской эмиграцией. Это не ноты, а просто тексты с надстрочными стрелочками и другими загогулинами. Уж не знаю, почему так случилось - то ли у первоэмигрантов не было денех на нотну бумагу, то ли не было с собою прихвачено из России нотного обихода для оттуда переписать, то ли им шиловж*пе сидело во что бы то ни стало возрождать древлетрадицию и хоть как-то имитировать знаменную нотацию? - того уж нынче не узнать, но имеем что имеем, имеем стандартный «Обиход» 1913 года, перепёртый на язык Корнеля-и-Расина, и от руки записанный над этим переводом самопальный набор из максимум десятка «крюков». Сто лет назад другого и не требовалось, потому что тогдашние русские всю обиходную петрушку и без того знали наизусть, а коренные франкофоны подстраивались.
Во что превратились эти ошмётки через сто лет в руках любителей-конвертов, особенно когда в среде франкофонного европравославия начисто вымерли все русские первоэмигранты и все их потомки, вы себе даже представить не можете. Слабые следы «Обихода» в этом бормотании может различить разве только тот, кто знает обиход наизусть.
Но это только усугубляет страдания различающего.
Больше всего силуан-и-мартынское пение напоминало (мне) службы в петербургской Петропавловской общине для глухих и глухонемых, что на Гороховой. Вот таким же нестройным, но довольно громким клёкотом отвечали на возгласы ектений и читали «Отче наш» обученные в специнтернате пользоваться голосовыми связками, но не слышащие самих себя верные.
Поразили меня также бегающие глаза и вообще манера держаться тех верных, которые уходили со службы до ея окончания, кто пораньше, кто попозже, но все одинаково с таким, знаете, потерянным, застенчивым и натянутым каким-то видом, встречаясь со мною у дверей, не знали, что сказать и на каком языке, и была в этом такая явственная, такая знакомая боязнь сказать и сделать что-то неправильно, и быть обличёнными в том незнакомым братом по вере, который здесь находится с бОльшим правом и больше петрит во всей этой фофудьеблагодати. Наверняка больше, потому что петрить в ней ещё меньше, чем я, невозможно - вот что читается в этих бегающих глазах.
Откуда, откуда у с виду нормальных европейцев это наше такое советское, с которым мы, комсомольцы, тайком прокрадывались в церкву в 70-х-80-х годах прошлого века? Откуда они набираются этой уверенности в том, что всё происходящее на данной зарегистрированной площадке - свято и высокодуховно, и что это их собственная вина, если им невыносимо скучно, душно, отталкивающе и вообще непонятно зачем?
Впрочем, не у всех был такой потерянный и застенчивый лук. Юноша там нашёлся, представившийся работником украинского посольства (хозяйке на заметку - вот так, без уточнений, представляются не атташе и даже не бухгалтеры, а шофера и судомойки). С первых же двух слов обнаруживший своё абсолютное, девственное незнакомство со всей нашей высокодуховной фофудьёй. Я не удержалась от спросить, чего он СЮДА пришёл-то, в смысле худшего варьянта пасхального богослужения в столице и не найти, зачем сюда-то? Шёл бы к Иову Многострадальному, у них красиво, если не приглядываться, и по части спеть всё фканоне, например. -
- Московськи попы! - воскликнул работник посольства.
- Боронь Божэ, -- удивилась я, -- это ж зарубежники, они с московськими попами поругались скоро уж сто лет как, они московським попам идейные враги...
- Всэ одно цэ росийськи! - отрезал работник посольства.
Да, так я до двух часов утра накручивала круги по Боснийской, по Черногорской, по Эгидия Вальшартса и шоссе де Форе. Иногда ко мне приставали ночные нетрезвые граждане, но по-доброму, девушка, а что вы делаете в такой час в таком месте, я им объясняла про православный календарь и даже показывала, где церква, вот смотри, табличка, я щас войду... Они удивлялись до потери дара речи и на цыпочках уходили в ночь.
Разговелись затем наверху, на хорошей просторной кухне-трапезной (там и окно открывалось, ооо) замечательно быстро и как-то по-деловому. Канонических блюд принесли только мы, духовенство. Остальные принесли вкусного неканонических. Румыны сидели с румынами, бельгийцы с бельгийцами, духовенство с грузином (адын), работник украинского посольства с молодой парой русофонов (оливье! сметанник!). Мы быстро и без лишних разговоров, в режиме самообслуживания, всё съели. На этом всё.
Впрочем, неделю назад я к католикам ходила, в нашу раённу церкву, на последнюю из трёх пасхальных месс, которая была так же битком, как и две первые, не менее восьмисот человек по самым скромным оценкам, как европейского, так и колониального происхождения, молодёжь, семьи в полном составе, красивые воспитанные дети, месса частично на латыни, два хора плюс солисты, выступавшие с григорианскими примочками. Просто приходская церква, в обычном квартале, на торгово-мелкобуржуазной улице. Одна из десятка в шаговой от меня доступности.
Это я о перспективах православия в Европе.
А так-то столица цветёт вишней и магнолией, каштан на подходе, Блоха одаривает меня ништяками, и завтра лететь в Варшаву. Если кто хочет там знакомиться, приходите.
Ну что, предсказуемо, но всё равно сильно. Пасхальную ночь я много как и много где проводила, но такого есчо не бывало. Два с половиной часа в режиме марш-марш вокруг (мусульманского) квартала - заглянуть, докуда там допели у Силуана нашего и Мартына - и опять кружок прогулки, и опять заглянуть. Духота у Николы - это было детский лепет по сравнению с духотой у Силуана и Мартына, где вообще всё было закрыто наглухо (прежний батя Атанас не отдаёт ключи от окон, ну просто не отдаёт да и всё тут, бгг. Он живёт в этом здании и находит, что отдать ключи от церковных окон - которые, на минуточку, и выходят-то не на улицу, а во внутренний двор - нарушит его секюритэ). Так что я в этой спирали кое-как досидела до зажигания света и ослопных свечей в руках у верных, a затем уж только гуляла снаружи да заглядывала.
Там, впрочем, было очень мало верных-то. Едва три десятка всего, включая всех, то есть троих батюшек и хор. Из этого числа - сколько-то пришедших впервые, случайных гостей столицы, вычисливших в Тырнете ближайший адрес - этих людей легко было опознать по корзинам с брашнами (у греков брашна не освящают, а эти не знали, так что их пришлось утешить и таки освятить). Из всех попадей и поповичей, общим числом восьмерых, явилась я одна.
Хор превзошёл сам себя. Это похабное мычание, визг и вой я уже и прежде слыхивала немножко, но на Пасху-то был полный состав! что усугубило. У клиросного пюпитра столпилось целых шесть человек, из них двое коренных бельгийцев, сколько-то румынок и один (бас) араб. Конверт. Причины его перехода в гяурство мне сделались куда более прозрачны, когда я в конце мероприятия увидела, как нежно он обращался на кухне с бутылками вина. Вот он и ещё одна ушибленная девица правили бал, то есть совершенно не попадали ни в ноты, ни вовремя вступить даже для «кириеэлейсон». Остальным эту саботажную парочку было никак не перешибить и не заткнуть.
Да и какие ноты? Шоб вы зналы, франкофонные православные здесь по традиции так всё и поют по тем документам, которые были созданы первой русской эмиграцией. Это не ноты, а просто тексты с надстрочными стрелочками и другими загогулинами. Уж не знаю, почему так случилось - то ли у первоэмигрантов не было денех на нотну бумагу, то ли не было с собою прихвачено из России нотного обихода для оттуда переписать, то ли им шиловж*пе сидело во что бы то ни стало возрождать древлетрадицию и хоть как-то имитировать знаменную нотацию? - того уж нынче не узнать, но имеем что имеем, имеем стандартный «Обиход» 1913 года, перепёртый на язык Корнеля-и-Расина, и от руки записанный над этим переводом самопальный набор из максимум десятка «крюков». Сто лет назад другого и не требовалось, потому что тогдашние русские всю обиходную петрушку и без того знали наизусть, а коренные франкофоны подстраивались.
Во что превратились эти ошмётки через сто лет в руках любителей-конвертов, особенно когда в среде франкофонного европравославия начисто вымерли все русские первоэмигранты и все их потомки, вы себе даже представить не можете. Слабые следы «Обихода» в этом бормотании может различить разве только тот, кто знает обиход наизусть.
Но это только усугубляет страдания различающего.
Больше всего силуан-и-мартынское пение напоминало (мне) службы в петербургской Петропавловской общине для глухих и глухонемых, что на Гороховой. Вот таким же нестройным, но довольно громким клёкотом отвечали на возгласы ектений и читали «Отче наш» обученные в специнтернате пользоваться голосовыми связками, но не слышащие самих себя верные.
Поразили меня также бегающие глаза и вообще манера держаться тех верных, которые уходили со службы до ея окончания, кто пораньше, кто попозже, но все одинаково с таким, знаете, потерянным, застенчивым и натянутым каким-то видом, встречаясь со мною у дверей, не знали, что сказать и на каком языке, и была в этом такая явственная, такая знакомая боязнь сказать и сделать что-то неправильно, и быть обличёнными в том незнакомым братом по вере, который здесь находится с бОльшим правом и больше петрит во всей этой фофудьеблагодати. Наверняка больше, потому что петрить в ней ещё меньше, чем я, невозможно - вот что читается в этих бегающих глазах.
Откуда, откуда у с виду нормальных европейцев это наше такое советское, с которым мы, комсомольцы, тайком прокрадывались в церкву в 70-х-80-х годах прошлого века? Откуда они набираются этой уверенности в том, что всё происходящее на данной зарегистрированной площадке - свято и высокодуховно, и что это их собственная вина, если им невыносимо скучно, душно, отталкивающе и вообще непонятно зачем?
Впрочем, не у всех был такой потерянный и застенчивый лук. Юноша там нашёлся, представившийся работником украинского посольства (хозяйке на заметку - вот так, без уточнений, представляются не атташе и даже не бухгалтеры, а шофера и судомойки). С первых же двух слов обнаруживший своё абсолютное, девственное незнакомство со всей нашей высокодуховной фофудьёй. Я не удержалась от спросить, чего он СЮДА пришёл-то, в смысле худшего варьянта пасхального богослужения в столице и не найти, зачем сюда-то? Шёл бы к Иову Многострадальному, у них красиво, если не приглядываться, и по части спеть всё фканоне, например. -
- Московськи попы! - воскликнул работник посольства.
- Боронь Божэ, -- удивилась я, -- это ж зарубежники, они с московськими попами поругались скоро уж сто лет как, они московським попам идейные враги...
- Всэ одно цэ росийськи! - отрезал работник посольства.
Да, так я до двух часов утра накручивала круги по Боснийской, по Черногорской, по Эгидия Вальшартса и шоссе де Форе. Иногда ко мне приставали ночные нетрезвые граждане, но по-доброму, девушка, а что вы делаете в такой час в таком месте, я им объясняла про православный календарь и даже показывала, где церква, вот смотри, табличка, я щас войду... Они удивлялись до потери дара речи и на цыпочках уходили в ночь.
Разговелись затем наверху, на хорошей просторной кухне-трапезной (там и окно открывалось, ооо) замечательно быстро и как-то по-деловому. Канонических блюд принесли только мы, духовенство. Остальные принесли вкусного неканонических. Румыны сидели с румынами, бельгийцы с бельгийцами, духовенство с грузином (адын), работник украинского посольства с молодой парой русофонов (оливье! сметанник!). Мы быстро и без лишних разговоров, в режиме самообслуживания, всё съели. На этом всё.
Впрочем, неделю назад я к католикам ходила, в нашу раённу церкву, на последнюю из трёх пасхальных месс, которая была так же битком, как и две первые, не менее восьмисот человек по самым скромным оценкам, как европейского, так и колониального происхождения, молодёжь, семьи в полном составе, красивые воспитанные дети, месса частично на латыни, два хора плюс солисты, выступавшие с григорианскими примочками. Просто приходская церква, в обычном квартале, на торгово-мелкобуржуазной улице. Одна из десятка в шаговой от меня доступности.
Это я о перспективах православия в Европе.
А так-то столица цветёт вишней и магнолией, каштан на подходе, Блоха одаривает меня ништяками, и завтра лететь в Варшаву. Если кто хочет там знакомиться, приходите.