Бессмертные розы Катарины Кляйн
Эти цветы я впервые встретила ещё в дошкольном детстве (у бабушки там и сям, точечно, водились старые открытки), встретила и заприметила, сразу нутром определив как особенную какую-то школу - хотя я тогда и слов-то таких не знала. Полиграфическое качество было ниже плинтуса, желтизна с пятнами вековой ржавчины проела пурпур анютиных глазок и краплак розанов, но цветы эти были всё равно поразительные. Не как везде. Между этими цветами и рисованными цветуёчками на советских открытках 70-х лежала бездна, и, странное дело, опять же бездна отделяла эти человеческой рукой нарисованные розочки от фотографий розочек.
И дальше-потом я их, то есть вот этот стиль, тоже отличала и сразу узнавала, где бы ни встречались маки и розаны - на старых открытках, в рамочках старых фотоальбомов, на старых рекламных постерах, в качестве бессмертных образцов для вышивок крестиком. Я даже опознавала протостиль в подражаниях, когда таковые попадались. В культурном сознании у меня уже тогда вполне чётким облаком помещался феномен , которому хотя и не было никакого пристойного вербального определения - если бы меня тогда спросили вот так в лоб, то я отвечала бы «старинный цветочно-открыточный стиль» - но приметы (и границы) этой школы я понимала ясно.
Всё, что понимаешь, доступно описанию, поэтому нынче-не-тогда, пользуясь несложным искусствоведческим аппаратом, я могу описать этот старинный цветочно-открыточный стиль
как «стиль на самой вершине развития академического реализма, лишь самую малость, по уму, тронутый импрессионистическими тенденциями. Не отвязно и разрушительно до полного свинского опьянения цветным калейдоскопом и потери всякой предметности и всякого самоконтроля, а трезво, для живости и динамизма. Это реализм почти фотографический, но избежавший соблазна пассивного копирования и сохранивший все мускулы строгого отбора и правки, все эти средневековые ещё мускулы построения образа, когда натура или фото - лишь сырой исходник для своих игр с ясной целью, с целью создания иконы (иконы не Боженьки, а всего лишь розочки, но таки иконы). И, конечно, бонусом - едва заметный, для среднего зрителя наверняка вообще невидимый, уклон в ар-нуво. Сказывающийся не в форсированной нарочитой стрижке всего предметного мира под гребёнку японской гравюры, а в гомеопатически дозированной коррекции форм в модную сторону - на уровне изгиба стеблей и листов, игры ракурсами листьев и расстояниями между ними, выбора «нейтрального» фона и прочих трудноописуемых приёмов, применяемых ровно настолько, насколько они не разрушают общего впечатления академического реализма.
Академический реализм плюс чудо. Плюс ровно столько новых открытий, в данном случае ар-нувошных и импрессионистических, чтобы они не утянули образ за собою в игру-самоцель.
А о том, что у этого чуда, у этой школы, у этого уж полвека как знакомого мне феномена есть не только лицо, но и имя, я узнала много лет спустя.
Эти цветы придумала и при (взаимовыгодной) поддержке издателей густо насадила по всему европейскому миру скромная немецкая женщина Катарина Кляйн (1861-1929).
Теперь о ней известно, по-видимому, не так много. Ещё бы - юбка, да ещё и рисовавшая одни цветуёчки, редко-редко птичку, бабочку
или вазочку с фруктом, ничего серьёзного или остро-актуального.
Ещё бы - не пошла ни в клоды моне, ни в михаилы врубели.
Ещё бы - никогда ни сама не училась в ниверситатах (туда в Германии бап не пускали до конца ПМВ), ни сама в них не преподавала.
Так, вошкалась с группой юпок, см. фото, тихо заучала их розочки акварелить в своей студии с коврами на полу,
в то время как космические корабли бороздили сцену Большого театра импрессионисты вовсю трясли этюдниками по бездорожью,
кубисты сбрасывали всех с корабля современности и прочие кокаинисты создавали базу для последующих аукционных игрушек.
Да, по правде говоря, и обучаемые розочькам дамы не всегда способствовали славе матери-основательницы.
«Поёт. Рисует акварелью розы.
Следит, дрожа, за модой всех сортов.
Она читает вечером Баркова
И с кучером храпит до петухов.» -
- (прошу прощения за инверсию строчек) -
- можно прозакладывать миллион ефимков, что Саша Чёрный имел в виду именно последовательницу школы Кляйн. Вобщем, тогдашние живые белые мужчины имели все основания оттирать и запинывать под ковёр безусловно талантливую даму - которая, впрочем, не особенно об этом плакала, будучи завалена заказами издателей, получая роялти с огромных тиражей (не считая огромных же пиратских, которые тогда не отслеживались) и имея в числе своих поклонников императорскую фамилию.
Нет, она не вставила своего имени ни в десятку, ни даже в сотню имён величайших мастеров кисти конца 19 - начала 20 вв. И имя-то было забыто чуть ли не полностью. Но феномен «старинного цветочно-открыточного стиля», поди ж ты, пережил свою создательницу уже на столетие с хвостиком, и слава его, судя по сетевым данным, только крепнет. Имитаторши пытаюццо вертеть платные мастер-классы, филокартисты фанатеют нипадецки. В частности, открыточки на рынке нынче ходят плюс-минус по двадцать евро штука. Бессмертные розы Катарины Кляйн всё благоухают, и по всему культурному миру всё пытаются урвать себе черенок и вырастить себе хотя бы малый кустик.
И дальше-потом я их, то есть вот этот стиль, тоже отличала и сразу узнавала, где бы ни встречались маки и розаны - на старых открытках, в рамочках старых фотоальбомов, на старых рекламных постерах, в качестве бессмертных образцов для вышивок крестиком. Я даже опознавала протостиль в подражаниях, когда таковые попадались. В культурном сознании у меня уже тогда вполне чётким облаком помещался феномен , которому хотя и не было никакого пристойного вербального определения - если бы меня тогда спросили вот так в лоб, то я отвечала бы «старинный цветочно-открыточный стиль» - но приметы (и границы) этой школы я понимала ясно.
Всё, что понимаешь, доступно описанию, поэтому нынче-не-тогда, пользуясь несложным искусствоведческим аппаратом, я могу описать этот старинный цветочно-открыточный стиль
как «стиль на самой вершине развития академического реализма, лишь самую малость, по уму, тронутый импрессионистическими тенденциями. Не отвязно и разрушительно до полного свинского опьянения цветным калейдоскопом и потери всякой предметности и всякого самоконтроля, а трезво, для живости и динамизма. Это реализм почти фотографический, но избежавший соблазна пассивного копирования и сохранивший все мускулы строгого отбора и правки, все эти средневековые ещё мускулы построения образа, когда натура или фото - лишь сырой исходник для своих игр с ясной целью, с целью создания иконы (иконы не Боженьки, а всего лишь розочки, но таки иконы). И, конечно, бонусом - едва заметный, для среднего зрителя наверняка вообще невидимый, уклон в ар-нуво. Сказывающийся не в форсированной нарочитой стрижке всего предметного мира под гребёнку японской гравюры, а в гомеопатически дозированной коррекции форм в модную сторону - на уровне изгиба стеблей и листов, игры ракурсами листьев и расстояниями между ними, выбора «нейтрального» фона и прочих трудноописуемых приёмов, применяемых ровно настолько, насколько они не разрушают общего впечатления академического реализма.
Академический реализм плюс чудо. Плюс ровно столько новых открытий, в данном случае ар-нувошных и импрессионистических, чтобы они не утянули образ за собою в игру-самоцель.
А о том, что у этого чуда, у этой школы, у этого уж полвека как знакомого мне феномена есть не только лицо, но и имя, я узнала много лет спустя.
Эти цветы придумала и при (взаимовыгодной) поддержке издателей густо насадила по всему европейскому миру скромная немецкая женщина Катарина Кляйн (1861-1929).
Теперь о ней известно, по-видимому, не так много. Ещё бы - юбка, да ещё и рисовавшая одни цветуёчки, редко-редко птичку, бабочку
или вазочку с фруктом, ничего серьёзного или остро-актуального.
Ещё бы - не пошла ни в клоды моне, ни в михаилы врубели.
Ещё бы - никогда ни сама не училась в ниверситатах (туда в Германии бап не пускали до конца ПМВ), ни сама в них не преподавала.
Так, вошкалась с группой юпок, см. фото, тихо заучала их розочки акварелить в своей студии с коврами на полу,
в то время как космические корабли бороздили сцену Большого театра импрессионисты вовсю трясли этюдниками по бездорожью,
кубисты сбрасывали всех с корабля современности и прочие кокаинисты создавали базу для последующих аукционных игрушек.
Да, по правде говоря, и обучаемые розочькам дамы не всегда способствовали славе матери-основательницы.
«Поёт. Рисует акварелью розы.
Следит, дрожа, за модой всех сортов.
Она читает вечером Баркова
И с кучером храпит до петухов.» -
- (прошу прощения за инверсию строчек) -
- можно прозакладывать миллион ефимков, что Саша Чёрный имел в виду именно последовательницу школы Кляйн. Вобщем, тогдашние живые белые мужчины имели все основания оттирать и запинывать под ковёр безусловно талантливую даму - которая, впрочем, не особенно об этом плакала, будучи завалена заказами издателей, получая роялти с огромных тиражей (не считая огромных же пиратских, которые тогда не отслеживались) и имея в числе своих поклонников императорскую фамилию.
Нет, она не вставила своего имени ни в десятку, ни даже в сотню имён величайших мастеров кисти конца 19 - начала 20 вв. И имя-то было забыто чуть ли не полностью. Но феномен «старинного цветочно-открыточного стиля», поди ж ты, пережил свою создательницу уже на столетие с хвостиком, и слава его, судя по сетевым данным, только крепнет. Имитаторши пытаюццо вертеть платные мастер-классы, филокартисты фанатеют нипадецки. В частности, открыточки на рынке нынче ходят плюс-минус по двадцать евро штука. Бессмертные розы Катарины Кляйн всё благоухают, и по всему культурному миру всё пытаются урвать себе черенок и вырастить себе хотя бы малый кустик.