слон, лошадки и гипноз
Внезапно вспомнила, что я же видела на своём веку Вольфа Мессинга Льва Бендиткиса, во второй половине 70-х.
И даже не однажды видела. Обучаясь в свои 11 - 15 лет в городской взрослой изостудии ДК им.(разумеется) Горького, я, как и все «дэкаковские», сотрудники и студийцы, имела возможность даром протыриваться на любые мероприятия в самый большой зрительный зал города. Нужно было только, явившись на обычные студийные занятия, уйти чуть пораньше и затаиться в пыльных шторах фойе, в туалете, а то и прямо в зале, благо и ходы за кулисы мы все знали прекрасно, свои же лучшие подружки танцевали и лицедействовали в соответствующих коллективах.
На Бендиткиса публика валила довольно густо, нам, безбилетникам, доставался демократический стоячий балкон или что-нибудь за спиной у осветителя, но ради захватывающего зрелища мы терпели. Я ухитрилась попасть на все три вечера и много насмотрелась разнообразного разоблачения черной магии, но, как ни странно, лучше всего помню следующий коронный номер. Возможно, его запомнил и сам великий маг, не самый номер, конечно, а совпадение.
Среди гипнотических номеров - поразительно, сколько находилось желающих стать жертвами оных! - была и просьба к находящимся в потустороннем мире спеть для нас песенку. Пару раз в ответ раздавалось какое-то тусклое блеянье, сразу сворачиваемое по мановению руки мага, но в один прекрасный вечер загипнотизированная волонтёрша уверенно прошла к стоявшему на сцене роялю.
- Девушка! Что вы будете петь? - воскликнул маг ей вслед.
- Лошадьвокеане, - бросила девица на ходу. - Как?! - Лоштьвакиани! - повторила девица несколько даже презрительно, как если бы она сказала «менуэт Боккерини», а какой-нибудь невежда лох профан посмел переспросить.
- Лошадь в океане! - торжественно, хотя и несколько озадаченно огласил маг, и по залу прокатился смешок. Не знаю, какой процент населения смеялся тому, что Бендиткис оказал своё незнакомство с классикой, а какой - собственно названию как таковому, но девица уверенно ударила по клавишам туда, ударила сюда, и вдруг довольно сильным голосом завыла:
- Лошаа! Диумеют! Тоже плавать!... - и далее по тексту, с начала до конца.
Не знаю почему, но с самого начала шедевр Слуцкого, посвящённый Эренбургу, не вызвал у публики никакой эмпатии к рыжим гнедым, подкованным на все четыре ноги. Сначала хихикали, вслушивались в слова, потом принялись смеяться равномерными волнами при каждом куплете, и наконец бедные лошадки утонули не только в океане, но и во всеобщем хохоте в пятьсот глоток. Девица же ровно ничего не слышала, что, натурально, усугубляло эту картину маслом. Допев, она с достоинством поклонилась и вернулась на свой стульчик. А с соседнего уже поднимался другой желающий выступить, бледнявый чернявый страдающий ожирением юноша.
Он попросил гитару.
- Что будем петь? - успел спросить маг.
- Смерть Рикики! - отвечал молодой человек.
Маг, не переспрашивая (ибо публике было уже достаточно), вручил исполнителю гитару.
Я помню только начало. И рефрен.
Он лежал! У реки!
Где качается лотоса цвет.
Старый слон! Рикики!
Утомлённый под тяжестью лет.
Рефрен:
Этой смерти не видел никто-ооо,
Был весь мир поглощён суетой.
Публика в зале лежала, выла, улюлюкала. Парниша, отгороженный от беснующихся рядов магией Бендиткиса, надрывно продолжал. Слоник, как и было заявлено в названии, умирал на протяжении всего песнопения, погруженный в буддийский пейзаж и в ещё более буддийские мысли, и некоторая слонообразность парня, как легко догадаться, подливала масла в огонь. Зал свистел и рыдал, топал ногами и заходился. Когда парень допел и гордо проследовал на свой стульчик, публика могла уже только хрипеть и стонать.
Дальше уже показывали обычное - мостик на двух стульях, нахождение спрятанного предмета и человека, чтение записок и прочих мыслей на расстоянии. Я так и не узнала, какие песни спели бы прочие желающие, которых Бендиткис мудро не допустил к микрофону. Продолжился бы этот вечер любви к убитым животным или как. Мне из этого репертуара, в частности, было известно ещё четыре шлягера, два про модных в 70-е дельфинов, одного выброшенного на берег и второго искрошенного лодочным винтом, и ещё один про Герасима и Муму, и ещё один, из кинематографа, про то как птицы прилетали, а в них охотники стреляли.
А вам?
И вообще - долго ли держалась эта традиция зверских песен про зверей? Кто застал, если ещё застал? И, если кто застал, - как в вашем окружении эту анимащипательную анималистику пели, и как слушали? проще говоря, все уже ржали или все ещё рыдали?
И даже не однажды видела. Обучаясь в свои 11 - 15 лет в городской взрослой изостудии ДК им.(разумеется) Горького, я, как и все «дэкаковские», сотрудники и студийцы, имела возможность даром протыриваться на любые мероприятия в самый большой зрительный зал города. Нужно было только, явившись на обычные студийные занятия, уйти чуть пораньше и затаиться в пыльных шторах фойе, в туалете, а то и прямо в зале, благо и ходы за кулисы мы все знали прекрасно, свои же лучшие подружки танцевали и лицедействовали в соответствующих коллективах.
На Бендиткиса публика валила довольно густо, нам, безбилетникам, доставался демократический стоячий балкон или что-нибудь за спиной у осветителя, но ради захватывающего зрелища мы терпели. Я ухитрилась попасть на все три вечера и много насмотрелась разнообразного разоблачения черной магии, но, как ни странно, лучше всего помню следующий коронный номер. Возможно, его запомнил и сам великий маг, не самый номер, конечно, а совпадение.
Среди гипнотических номеров - поразительно, сколько находилось желающих стать жертвами оных! - была и просьба к находящимся в потустороннем мире спеть для нас песенку. Пару раз в ответ раздавалось какое-то тусклое блеянье, сразу сворачиваемое по мановению руки мага, но в один прекрасный вечер загипнотизированная волонтёрша уверенно прошла к стоявшему на сцене роялю.
- Девушка! Что вы будете петь? - воскликнул маг ей вслед.
- Лошадьвокеане, - бросила девица на ходу. - Как?! - Лоштьвакиани! - повторила девица несколько даже презрительно, как если бы она сказала «менуэт Боккерини», а какой-нибудь невежда лох профан посмел переспросить.
- Лошадь в океане! - торжественно, хотя и несколько озадаченно огласил маг, и по залу прокатился смешок. Не знаю, какой процент населения смеялся тому, что Бендиткис оказал своё незнакомство с классикой, а какой - собственно названию как таковому, но девица уверенно ударила по клавишам туда, ударила сюда, и вдруг довольно сильным голосом завыла:
- Лошаа! Диумеют! Тоже плавать!... - и далее по тексту, с начала до конца.
Не знаю почему, но с самого начала шедевр Слуцкого, посвящённый Эренбургу, не вызвал у публики никакой эмпатии к рыжим гнедым, подкованным на все четыре ноги. Сначала хихикали, вслушивались в слова, потом принялись смеяться равномерными волнами при каждом куплете, и наконец бедные лошадки утонули не только в океане, но и во всеобщем хохоте в пятьсот глоток. Девица же ровно ничего не слышала, что, натурально, усугубляло эту картину маслом. Допев, она с достоинством поклонилась и вернулась на свой стульчик. А с соседнего уже поднимался другой желающий выступить, бледнявый чернявый страдающий ожирением юноша.
Он попросил гитару.
- Что будем петь? - успел спросить маг.
- Смерть Рикики! - отвечал молодой человек.
Маг, не переспрашивая (ибо публике было уже достаточно), вручил исполнителю гитару.
Я помню только начало. И рефрен.
Он лежал! У реки!
Где качается лотоса цвет.
Старый слон! Рикики!
Утомлённый под тяжестью лет.
Рефрен:
Этой смерти не видел никто-ооо,
Был весь мир поглощён суетой.
Публика в зале лежала, выла, улюлюкала. Парниша, отгороженный от беснующихся рядов магией Бендиткиса, надрывно продолжал. Слоник, как и было заявлено в названии, умирал на протяжении всего песнопения, погруженный в буддийский пейзаж и в ещё более буддийские мысли, и некоторая слонообразность парня, как легко догадаться, подливала масла в огонь. Зал свистел и рыдал, топал ногами и заходился. Когда парень допел и гордо проследовал на свой стульчик, публика могла уже только хрипеть и стонать.
Дальше уже показывали обычное - мостик на двух стульях, нахождение спрятанного предмета и человека, чтение записок и прочих мыслей на расстоянии. Я так и не узнала, какие песни спели бы прочие желающие, которых Бендиткис мудро не допустил к микрофону. Продолжился бы этот вечер любви к убитым животным или как. Мне из этого репертуара, в частности, было известно ещё четыре шлягера, два про модных в 70-е дельфинов, одного выброшенного на берег и второго искрошенного лодочным винтом, и ещё один про Герасима и Муму, и ещё один, из кинематографа, про то как птицы прилетали, а в них охотники стреляли.
А вам?
И вообще - долго ли держалась эта традиция зверских песен про зверей? Кто застал, если ещё застал? И, если кто застал, - как в вашем окружении эту анимащипательную анималистику пели, и как слушали? проще говоря, все уже ржали или все ещё рыдали?