и ещё вдогонку
И ещё вдогонку про тот же рассказ, отдельная, совсем отдельная тема.
"Однажды перед рассветом Васёка разбудил Захарыча.
- Захарыч! Все… иди. Доделал я его.
Захарыч вскочил, подошел к верстаку…
Вот что было на верстаке:
… Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька, в исподнем белье, бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их. Он знал этих, которые ворвались: он делил с ними радость и горе. Но не с ними хотел разделить атаман последний час свой. Это были богатые казаки. Когда пришлось очень солоно, они решили выдать его. Они хотели жить. Это не братва, одуревшая в тяжком хмелю, вломилась за полночь качать атамана. Он кинулся к оружию… но споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки… Завозились. Хрипели. Негромко и страшно ругались. С великим трудом приподнялся Степан, успел прилобанить одному-другому… Но чем-то ударили по голове тяжелым… Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
«Выбейте мне очи, чтобы я не видел вашего позора», - сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам…
Захарыч долго стоял над работой Васёки… не проронил ни слова.»
- вот что это, а?
То, что деревенскому резчику-самоучке середины прошлого века совершенно недоступно исполнение в круглой скульптуре того, что нам тут красочно живописал Шукшин, - это медицинский факт. Никак, никаким манером недоступно, вот как налунуполететь, так и это. За такой сюжет и профессионал по доброй воле не возьмется. Многофигурная мизансцена с кучею тонких разнообразных эмоций в круглой скульптуре заведомо обречена на неудачу, исключения во всем мировом искусстве можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то удача бывает подготовлена многими веками канонизации сюжета, привыкания к нему со стороны зрителя и набивания руки со стороны исполнителей. Историческая драма, сложный нарратив, застывшее мгновение со многими актерами в позах и с выраженьицами на личиках - это по определению не тема для круглой скульптуры. Для рельефа ещё куда ни шло, но для круглой скульптуры тут обеспечена натужная, дикая пошлость. А для скульптора-наива её, пошлость, надо возвести в куб. Заведомо, без вариантов.
Почему же (вроде бы записной реалист-деревенщик) позволяет себе этот гомерически неправдоподобный, противоестественный, фантастический пассаж? У меня два возможных объяснения, ни одно из которых оправданием не является.
Первое - что Шукшин был действительно вот настолько, то есть гомерически, глух к изобразительному искусству.
Второе - что у него не было иных средств показать читателю накал творческого духа Васёки этого. Ведь если бы Васёка ваял то, что наивные ваятели (наивные в смысле примитивные) обыкновенно ваяют (и о чем в начале рассказа очень правильно мимоходом сказано, а потом забыто) - «куколок», т.е. отдельные фигурины, портреты-типа-икон, изготовление каковых и является истинной творчтайной, истинным шармом, наивысшим челленджем круглой скульптуры и в то же время, парадокс! - областью, реально доступной самоучкам, от неолита до наших дней, - если бы, говорю, Васёка изваял своего героя Стеньку Разина в виде иконы-портрета, то тут Шукшину как писателю вышел бы облом. Ведь икона-портрет неописуема иначе нежели через себя самое. Вербально неописуема вглухую. Будь ты хоть разгений слова, и хоть ты наизнанку вывернись описывая - творческую удачу портретиста невозможно передать вербально. Потрясенный Захарыч постоял бы перед скульптурным портретом Стеньки, и зарыдал бы, и заорал бы, и захотел бы выпить, и в мгновенном благородном порыве отказался бы от выпить, и до рассвета лил бы не пьяные, но опьяненные слезы в обнимку со счастливым скульптором - но того образа, которым вызван был катарсис, зритель бы не увидел. Совсем.
А так - «увидел», да. Правда, ценою подозрения, что Шукшин был гомерически глух к изобразительному искусству.
Подозрения тем более сильного, что оно вписывается в, так сказать, фоновую гомерическую глухоту советских писателей к изобразительному искусству (а кто знает обратные примеры, вэлкам).
"Однажды перед рассветом Васёка разбудил Захарыча.
- Захарыч! Все… иди. Доделал я его.
Захарыч вскочил, подошел к верстаку…
Вот что было на верстаке:
… Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька, в исподнем белье, бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их. Он знал этих, которые ворвались: он делил с ними радость и горе. Но не с ними хотел разделить атаман последний час свой. Это были богатые казаки. Когда пришлось очень солоно, они решили выдать его. Они хотели жить. Это не братва, одуревшая в тяжком хмелю, вломилась за полночь качать атамана. Он кинулся к оружию… но споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки… Завозились. Хрипели. Негромко и страшно ругались. С великим трудом приподнялся Степан, успел прилобанить одному-другому… Но чем-то ударили по голове тяжелым… Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
«Выбейте мне очи, чтобы я не видел вашего позора», - сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам…
Захарыч долго стоял над работой Васёки… не проронил ни слова.»
- вот что это, а?
То, что деревенскому резчику-самоучке середины прошлого века совершенно недоступно исполнение в круглой скульптуре того, что нам тут красочно живописал Шукшин, - это медицинский факт. Никак, никаким манером недоступно, вот как налунуполететь, так и это. За такой сюжет и профессионал по доброй воле не возьмется. Многофигурная мизансцена с кучею тонких разнообразных эмоций в круглой скульптуре заведомо обречена на неудачу, исключения во всем мировом искусстве можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то удача бывает подготовлена многими веками канонизации сюжета, привыкания к нему со стороны зрителя и набивания руки со стороны исполнителей. Историческая драма, сложный нарратив, застывшее мгновение со многими актерами в позах и с выраженьицами на личиках - это по определению не тема для круглой скульптуры. Для рельефа ещё куда ни шло, но для круглой скульптуры тут обеспечена натужная, дикая пошлость. А для скульптора-наива её, пошлость, надо возвести в куб. Заведомо, без вариантов.
Почему же (вроде бы записной реалист-деревенщик) позволяет себе этот гомерически неправдоподобный, противоестественный, фантастический пассаж? У меня два возможных объяснения, ни одно из которых оправданием не является.
Первое - что Шукшин был действительно вот настолько, то есть гомерически, глух к изобразительному искусству.
Второе - что у него не было иных средств показать читателю накал творческого духа Васёки этого. Ведь если бы Васёка ваял то, что наивные ваятели (наивные в смысле примитивные) обыкновенно ваяют (и о чем в начале рассказа очень правильно мимоходом сказано, а потом забыто) - «куколок», т.е. отдельные фигурины, портреты-типа-икон, изготовление каковых и является истинной творчтайной, истинным шармом, наивысшим челленджем круглой скульптуры и в то же время, парадокс! - областью, реально доступной самоучкам, от неолита до наших дней, - если бы, говорю, Васёка изваял своего героя Стеньку Разина в виде иконы-портрета, то тут Шукшину как писателю вышел бы облом. Ведь икона-портрет неописуема иначе нежели через себя самое. Вербально неописуема вглухую. Будь ты хоть разгений слова, и хоть ты наизнанку вывернись описывая - творческую удачу портретиста невозможно передать вербально. Потрясенный Захарыч постоял бы перед скульптурным портретом Стеньки, и зарыдал бы, и заорал бы, и захотел бы выпить, и в мгновенном благородном порыве отказался бы от выпить, и до рассвета лил бы не пьяные, но опьяненные слезы в обнимку со счастливым скульптором - но того образа, которым вызван был катарсис, зритель бы не увидел. Совсем.
А так - «увидел», да. Правда, ценою подозрения, что Шукшин был гомерически глух к изобразительному искусству.
Подозрения тем более сильного, что оно вписывается в, так сказать, фоновую гомерическую глухоту советских писателей к изобразительному искусству (а кто знает обратные примеры, вэлкам).