ещё наивного
Ко вчерашнему -
- меня Серафина из Санлиса не просто так вдруг взолновала, интерес к наивам у меня старинный, я и диплом-то писала, в 1992, по Анри Руссо Таможеннику. Тогда ещё в АХ такое было в диковинку, можете себе представить? я насилу пробила эту тему, не хотели пропускать, мол, маргинальное явление, наука не должна пачкаться об.
(Интересно, что тот факт, что я Руссо-то на тот момент видала вживую раз-два-всегоничего, не играл никакой роли. Для совковых невыездных искусствоведов писать по репродукциям было норм, и никто мне не сказал - девочка, ты же его не видела, всё, гуляй, ищи другую тему).
Для этого диплома, помню, я впервые прочла от корки до корки монографическую книжку на нерусском языке, вот этого самого Вильгельма Удэ.
И уже тогда происходило любопытное - сам Руссо, по мере погружения, нравился мне все меньше и меньше (и чел, и картинки), зато феномен так называемого наивного искусства как область исследования становился все необъятнее и завлекательнее. Мне, правда, понадобилось чуть ли не двадцать лет, чтоб понять, что эту волнующую область исследования правильнее будет называть взаимоотношениями между средневековым и академическим подходами к изобразительности, а Руссо и прочие птенцы гнезда Удэ суть только частный случай. Но безумно, безумно интересный и уникальный.
Наивные художники поколения Руссо были первыми в истории христианского искусства, кто порвал все связи с фольклором, т.е. со средневековой стилистикой, средневековой школой и прорвался (тут индустриальная революция и внезапно массовое производство красочек сильно помогли) к нише академического профессионализма, не будучи профессионалом. Оттого они, при всей корявости своей, и трогательные такие, что верили свято в академический реализм как Стиль Стилей, даже не осознавая его как стиль.
Руссо, в частности, искренне не понимал принципиальной разницы между тем, что красил сам, и тем, что красили Бугро, Кабанель или Кормон. Они стараются как лучше - и он тоже. Они красят «похоже» - и он тоже стремится попохожей сделать. Он тоже пишет «с натуры», честно выходит на пленэр, сажает свои модели позировать долгие часы. Он линеечкой измеряет размеры их, мм, частей - и однажды, потеряв какую-то мерку какой-то части Аполлинера (для «Поэта и Музы», ага), срочно шлет ему открыточку - измерь, мол, сам, и пришли мне! Не могу писать без точности! Он составляет смесь на палитре - и проверяет, мазнув ею по тому предмету, который пишется с натуры: попал - значит, можно теперь на холст!
Вот эта искренняя беспомощность плюс неутолимая жажда точного сходства, вот сейчас, кажется, достижимого, Бугро смогает, почему же я не могу? - и всё неуловимого, всё ускользающего - и составляет шарм того поколения наивов. Примиряет с тем, что как таковая их живопись очень плоха.
Потом они стали портиться. Стилизовать. Искать наощупь и находить всяких самопальных, вторичных примочек. Собственно, даже и Руссо под конец сообразил их находить и пользоваться, пользоваться.
И сразу стало менее интересно.
(А Фрида Кало, там в каментах спросили, вот отвечаю - ну что Фрида, да то же самое, только с опозданием на полвека, поначалу - честные попытки допрыгнуть до Стиля Стилей, минуя Школу, а сразу после - Ривера и другие мексиканские коммуняки помогли ей сообразить, как выйти в великие мексиканские художницы.
Собственно, она делала совершенно то же самое, что и вот эта сегодня попавшаяся в ленте, гм, компатриотка. Совершенно то же самое - набрасывалась со своим скучным, нагло-беспомощным, криворуким недоакадемическим недостилем на жареные сужетцы.
Но в Мексике и намного раньше.
И брови у ней были гуще.
И ее не напрягало фотографировацца в чем мать родила.
Поэтому и сорвала такой аплодисмент.
А тем, кто хочет быть наивным художником сегодня, приходится основательно ломать голову над тем, как переплюнуть так далеко и так вовремя плюнувшую.)
- меня Серафина из Санлиса не просто так вдруг взолновала, интерес к наивам у меня старинный, я и диплом-то писала, в 1992, по Анри Руссо Таможеннику. Тогда ещё в АХ такое было в диковинку, можете себе представить? я насилу пробила эту тему, не хотели пропускать, мол, маргинальное явление, наука не должна пачкаться об.
(Интересно, что тот факт, что я Руссо-то на тот момент видала вживую раз-два-всегоничего, не играл никакой роли. Для совковых невыездных искусствоведов писать по репродукциям было норм, и никто мне не сказал - девочка, ты же его не видела, всё, гуляй, ищи другую тему).
Для этого диплома, помню, я впервые прочла от корки до корки монографическую книжку на нерусском языке, вот этого самого Вильгельма Удэ.
И уже тогда происходило любопытное - сам Руссо, по мере погружения, нравился мне все меньше и меньше (и чел, и картинки), зато феномен так называемого наивного искусства как область исследования становился все необъятнее и завлекательнее. Мне, правда, понадобилось чуть ли не двадцать лет, чтоб понять, что эту волнующую область исследования правильнее будет называть взаимоотношениями между средневековым и академическим подходами к изобразительности, а Руссо и прочие птенцы гнезда Удэ суть только частный случай. Но безумно, безумно интересный и уникальный.
Наивные художники поколения Руссо были первыми в истории христианского искусства, кто порвал все связи с фольклором, т.е. со средневековой стилистикой, средневековой школой и прорвался (тут индустриальная революция и внезапно массовое производство красочек сильно помогли) к нише академического профессионализма, не будучи профессионалом. Оттого они, при всей корявости своей, и трогательные такие, что верили свято в академический реализм как Стиль Стилей, даже не осознавая его как стиль.
Руссо, в частности, искренне не понимал принципиальной разницы между тем, что красил сам, и тем, что красили Бугро, Кабанель или Кормон. Они стараются как лучше - и он тоже. Они красят «похоже» - и он тоже стремится попохожей сделать. Он тоже пишет «с натуры», честно выходит на пленэр, сажает свои модели позировать долгие часы. Он линеечкой измеряет размеры их, мм, частей - и однажды, потеряв какую-то мерку какой-то части Аполлинера (для «Поэта и Музы», ага), срочно шлет ему открыточку - измерь, мол, сам, и пришли мне! Не могу писать без точности! Он составляет смесь на палитре - и проверяет, мазнув ею по тому предмету, который пишется с натуры: попал - значит, можно теперь на холст!
Вот эта искренняя беспомощность плюс неутолимая жажда точного сходства, вот сейчас, кажется, достижимого, Бугро смогает, почему же я не могу? - и всё неуловимого, всё ускользающего - и составляет шарм того поколения наивов. Примиряет с тем, что как таковая их живопись очень плоха.
Потом они стали портиться. Стилизовать. Искать наощупь и находить всяких самопальных, вторичных примочек. Собственно, даже и Руссо под конец сообразил их находить и пользоваться, пользоваться.
И сразу стало менее интересно.
(А Фрида Кало, там в каментах спросили, вот отвечаю - ну что Фрида, да то же самое, только с опозданием на полвека, поначалу - честные попытки допрыгнуть до Стиля Стилей, минуя Школу, а сразу после - Ривера и другие мексиканские коммуняки помогли ей сообразить, как выйти в великие мексиканские художницы.
Собственно, она делала совершенно то же самое, что и вот эта сегодня попавшаяся в ленте, гм, компатриотка. Совершенно то же самое - набрасывалась со своим скучным, нагло-беспомощным, криворуким недоакадемическим недостилем на жареные сужетцы.
Но в Мексике и намного раньше.
И брови у ней были гуще.
И ее не напрягало фотографировацца в чем мать родила.
Поэтому и сорвала такой аплодисмент.
А тем, кто хочет быть наивным художником сегодня, приходится основательно ломать голову над тем, как переплюнуть так далеко и так вовремя плюнувшую.)