Неруда
Возвращаясь
Я столько раз жил бок о бок со смертью,
что потому и не умираю,
не умею этого делать,
чужие смерти меня караулят,
а я ухожу со своей,
с моей незавидной долей
заблудившегося коня
на одиноких пастбищах
юга Южной Америки:
дует железный ветер, гнутся деревья,
с рождения им суждено
целоваться с землёй, с равниной;
затем возникает снег,
он сделан из тысячи сабель
с нескончаемыми клинками.
Я давно возвратился
оттуда, куда приду,
из четверга после дождичка,
я вернулся
с моими колоколами,
обосновался здесь,
нашёл себе луг,
с горькой землёй целуюсь,
как согнутый куст.
Ибо необходимо
повиноваться зиме,
позволить ветру
подняться в тебе самом,
и вот уже падает снег,
сегодня сливается с завтра,
ветер - с прошлым,
надвигается стужа,
под конец мы одни,
наконец замолчим.
Спасибо.
Все
Я, может быть, и не я, может быть, не сумел,
не состоялся, не видел света, не существую:
что это значит? И в котором июне, в какой древесине
я рос до сих пор, продолжаю рождаться?
Или не рос, не рос, а умирал понемногу?
Я вторил в дверях
звучанию моря,
колоколов.
Я спрашивал о себе с восторгом
(позднее - с тревогой),
звенел бубенцом, журчал, как вода,
с нежностью -
и всегда опаздывал.
Уже моё прошлое миновало,
уже я не совпадал сам с собою,
много раз потерял себя.
И я бросился в первый попавшийся дом,
к первой встречной,
во все стороны -
расспросить о себе, о тебе, о всех:
но где меня не было - не было никого,
всё пустовало,
ибо попросту не было и сегодня,
было завтра.
Зачем стучать понапрасну
в каждую дверь, за которой нас не окажется,
потому что мы ещё не пришли?
Тогда-то мне и открылось,
что я был точь-в-точь таким, как ты
и как все на свете.
Земля
Зелёная земля себя дарует
всему, что зреет, золотеет и желтеет:
полям, зерну, листве и лепесткам,
но стоит только осени подняться
и развернуть пространств своих знамена,
я вижу в ней тебя, и волосы твои
струятся, разделяясь на колосья.
Я вижу монументы старины,
их древние, ободранные камни,
но, если я к их шрамам прикасаюсь,
я чувствую твоё живое тело,
и, потрясённый, кончиками пальцев
я узнаю твою пылающую сладость.
Когда я прохожу среди героев,
совсем недавно щедро награждённых
землёй и порохом,
за ними вдруг, немая,
идёшь своими мелкими шагами.
Была ли ты иль не было тебя?
Мы вырывали старые деревья,
которые расти уже не в силах,
смотрел я на измученные корни,
и мне почудилось, что ты выходишь
и на меня глядишь
из жаждущих корней.
Когда приходит сон и валит с ног,
чтоб унести меня в своё безмолвье,
является огромный белый ветер,
который разрушает сновиденья,
и с них слетают листья, как ножи,
и каждый нож меня до крови ранит.
И каждая пылающая рана
напоминает формою твой рот.
Конец карнавала
<...>
С этого митинга, на который собралась уйма народу,
то один, то другой уходил в темноту не прощаясь.
Собственно, именно так и бывает после собраний:
тают слова, расплываются лица и судьбы,
и каждый уходит сам по себе, своею дорогой,
и каждого эта дорога приводит на родину небытия...
Развалины
Все, что было создано, покорено,
увлажнено, усвоено,
чем любовался глаз -
платочек
хляби земли.
Как почка, как душа, как вырастает
из косточки расщепленной цветок,
показывались формы мира:
веко, колонна, лестница.
О существо вещей, простых и сложных!
Сколько нужно, чтобы стать часами, медью, боем, -
алюминий лазоревых пропорций,
цемент, скрепляющий мечты.
Пыль сгущается, комочек глины, клей -
так создаются вещи,
так прорастают стены,
ползучая лоза вокруг человека.
Средь меди, средь огня и запустенья - клок бумаги.
Как-то ночью
Больной с сухим виском
нес рецепт в аптеку.
Дверь, построенная человеком
и никогда им не открытая.
Все распалось.
Раненая утварь,
простыни, моча, стекло, подушки, щетки,
круги из кожи, нитки, камфора:
бессвязный сон металлов,
лишенный запаха и ворожбы.
Гляди, как умирает дерево
до глуби сердца.
Для человека больше нет корней,
но только горький отдых
под тонкой сеткою дождя.
В руке красавицы гниет гитара.
Слова, что создавали, изгнаны,
а между известью и мрамором
след слез, уже замшелый.
Слияния
Когда всё кончится, любить
тебя я буду так, как будто
нетленно то, что было прежде,
как будто оттого, что ждал
(а ты ко мне не приходила),
твоё дыхание навечно
присутствует со мною рядом.
И все твои обыкновенья
со мной - твой цвет, твоя гитара:
так рядышком ютятся страны
на карте, вывешенной в классе,
так две провинции слепились,
так две реки переплелись,
так вырастают два вулкана.
С тобою рядом -это значит
со мною рядом, а разлука
с тобой - всего на свете дальше,
и словно глина - цвет луны
в глухой ночи землетрясения,
когда от ужаса в земле
переплетаются все корни
и слышишь, как звучит безмолвье
тягучей музыкою страха.
И улица - всё тот же страх,
а по её ужасным плитам
бредёт на четырёх ногах
четырёхгубое объятье.
Не покидая этот день,
похожий на тончайший перстень,
мы трогаем пески былого,
а в океанской бездне множит
свой бесконечный бунт любовь.
Тождество
В густой глубине, в сердцевине всего сущего
ворожит, затаившись, всеобщее тождество.
Потому-то камни так похожи на время,
потому-то их гранёная твердь пропахла вечностью
и морской водой, пропитанной снами и солью.
Всё вокруг накрепко связано собственной сутью:
и чёрная тяжесть руды, и свет твоей кожи
вплетаются в звучание слова ночь.
Краски пшеничного поля, твердыня гранита, слёзы
и вещи, смастерённые из дерева, дублёной кожи и шерсти -
ветхие, линялые, неотличимые одна от другой вещи, -
они сплошной стеной сомкнулись вокруг меня.
Тружусь, стиснув зубы. Кружу над самим собой,
словно ворон над смертью - траурный ворон.
Размышляю, втиснутый в закоулки времени,
посреди материка молчания.
Дробное тепло сочится с неба.
И, соединяясь корнями, держава смутных подобий
стискивает вокруг меня своё кольцо.
Я столько раз жил бок о бок со смертью,
что потому и не умираю,
не умею этого делать,
чужие смерти меня караулят,
а я ухожу со своей,
с моей незавидной долей
заблудившегося коня
на одиноких пастбищах
юга Южной Америки:
дует железный ветер, гнутся деревья,
с рождения им суждено
целоваться с землёй, с равниной;
затем возникает снег,
он сделан из тысячи сабель
с нескончаемыми клинками.
Я давно возвратился
оттуда, куда приду,
из четверга после дождичка,
я вернулся
с моими колоколами,
обосновался здесь,
нашёл себе луг,
с горькой землёй целуюсь,
как согнутый куст.
Ибо необходимо
повиноваться зиме,
позволить ветру
подняться в тебе самом,
и вот уже падает снег,
сегодня сливается с завтра,
ветер - с прошлым,
надвигается стужа,
под конец мы одни,
наконец замолчим.
Спасибо.
Все
Я, может быть, и не я, может быть, не сумел,
не состоялся, не видел света, не существую:
что это значит? И в котором июне, в какой древесине
я рос до сих пор, продолжаю рождаться?
Или не рос, не рос, а умирал понемногу?
Я вторил в дверях
звучанию моря,
колоколов.
Я спрашивал о себе с восторгом
(позднее - с тревогой),
звенел бубенцом, журчал, как вода,
с нежностью -
и всегда опаздывал.
Уже моё прошлое миновало,
уже я не совпадал сам с собою,
много раз потерял себя.
И я бросился в первый попавшийся дом,
к первой встречной,
во все стороны -
расспросить о себе, о тебе, о всех:
но где меня не было - не было никого,
всё пустовало,
ибо попросту не было и сегодня,
было завтра.
Зачем стучать понапрасну
в каждую дверь, за которой нас не окажется,
потому что мы ещё не пришли?
Тогда-то мне и открылось,
что я был точь-в-точь таким, как ты
и как все на свете.
Земля
Зелёная земля себя дарует
всему, что зреет, золотеет и желтеет:
полям, зерну, листве и лепесткам,
но стоит только осени подняться
и развернуть пространств своих знамена,
я вижу в ней тебя, и волосы твои
струятся, разделяясь на колосья.
Я вижу монументы старины,
их древние, ободранные камни,
но, если я к их шрамам прикасаюсь,
я чувствую твоё живое тело,
и, потрясённый, кончиками пальцев
я узнаю твою пылающую сладость.
Когда я прохожу среди героев,
совсем недавно щедро награждённых
землёй и порохом,
за ними вдруг, немая,
идёшь своими мелкими шагами.
Была ли ты иль не было тебя?
Мы вырывали старые деревья,
которые расти уже не в силах,
смотрел я на измученные корни,
и мне почудилось, что ты выходишь
и на меня глядишь
из жаждущих корней.
Когда приходит сон и валит с ног,
чтоб унести меня в своё безмолвье,
является огромный белый ветер,
который разрушает сновиденья,
и с них слетают листья, как ножи,
и каждый нож меня до крови ранит.
И каждая пылающая рана
напоминает формою твой рот.
Конец карнавала
<...>
С этого митинга, на который собралась уйма народу,
то один, то другой уходил в темноту не прощаясь.
Собственно, именно так и бывает после собраний:
тают слова, расплываются лица и судьбы,
и каждый уходит сам по себе, своею дорогой,
и каждого эта дорога приводит на родину небытия...
Развалины
Все, что было создано, покорено,
увлажнено, усвоено,
чем любовался глаз -
платочек
хляби земли.
Как почка, как душа, как вырастает
из косточки расщепленной цветок,
показывались формы мира:
веко, колонна, лестница.
О существо вещей, простых и сложных!
Сколько нужно, чтобы стать часами, медью, боем, -
алюминий лазоревых пропорций,
цемент, скрепляющий мечты.
Пыль сгущается, комочек глины, клей -
так создаются вещи,
так прорастают стены,
ползучая лоза вокруг человека.
Средь меди, средь огня и запустенья - клок бумаги.
Как-то ночью
Больной с сухим виском
нес рецепт в аптеку.
Дверь, построенная человеком
и никогда им не открытая.
Все распалось.
Раненая утварь,
простыни, моча, стекло, подушки, щетки,
круги из кожи, нитки, камфора:
бессвязный сон металлов,
лишенный запаха и ворожбы.
Гляди, как умирает дерево
до глуби сердца.
Для человека больше нет корней,
но только горький отдых
под тонкой сеткою дождя.
В руке красавицы гниет гитара.
Слова, что создавали, изгнаны,
а между известью и мрамором
след слез, уже замшелый.
Слияния
Когда всё кончится, любить
тебя я буду так, как будто
нетленно то, что было прежде,
как будто оттого, что ждал
(а ты ко мне не приходила),
твоё дыхание навечно
присутствует со мною рядом.
И все твои обыкновенья
со мной - твой цвет, твоя гитара:
так рядышком ютятся страны
на карте, вывешенной в классе,
так две провинции слепились,
так две реки переплелись,
так вырастают два вулкана.
С тобою рядом -это значит
со мною рядом, а разлука
с тобой - всего на свете дальше,
и словно глина - цвет луны
в глухой ночи землетрясения,
когда от ужаса в земле
переплетаются все корни
и слышишь, как звучит безмолвье
тягучей музыкою страха.
И улица - всё тот же страх,
а по её ужасным плитам
бредёт на четырёх ногах
четырёхгубое объятье.
Не покидая этот день,
похожий на тончайший перстень,
мы трогаем пески былого,
а в океанской бездне множит
свой бесконечный бунт любовь.
Тождество
В густой глубине, в сердцевине всего сущего
ворожит, затаившись, всеобщее тождество.
Потому-то камни так похожи на время,
потому-то их гранёная твердь пропахла вечностью
и морской водой, пропитанной снами и солью.
Всё вокруг накрепко связано собственной сутью:
и чёрная тяжесть руды, и свет твоей кожи
вплетаются в звучание слова ночь.
Краски пшеничного поля, твердыня гранита, слёзы
и вещи, смастерённые из дерева, дублёной кожи и шерсти -
ветхие, линялые, неотличимые одна от другой вещи, -
они сплошной стеной сомкнулись вокруг меня.
Тружусь, стиснув зубы. Кружу над самим собой,
словно ворон над смертью - траурный ворон.
Размышляю, втиснутый в закоулки времени,
посреди материка молчания.
Дробное тепло сочится с неба.
И, соединяясь корнями, держава смутных подобий
стискивает вокруг меня своё кольцо.