Владимир Гандельсман - Новые рифмы
Кириллу Кобрину
О, по мне она
тем и непостижима,
жизнь вспомненная,
что прекрасна, там тише мы,
лучше себя, подлинность
возвращена сторицей,
засумерничает ленность,
зеркало на себя засмотрится.
Ты прав, тот приемник,
в нем поет Синатра,
я тоже к нему приник,
к шуршанью его нутра,
это витанье
в пустотах квартиры,
индикатора точки таянье,
точка, тире, точка, тире.
Я тоже слоняюсь из полусна
в полуявь, как ты,
от Улицы младшего сына
до Четвертой высоты.
Или заглядываю в ящик:
марки (венгерские?) (спорт?),
и навсегда старьевщик
из Судьбы барабанщика, - вот он,
осенью, давай, давай, золотись,
медью бренчи,
в пух и прах с дерева разлетись,
Старье берем прокричи.
В собственные ясли
тычься всем потом.
Смерть безобразна, если
будет ее не вспомнить потом.
5 мая 2000
Отходная
Эй, гаси удовольствие,
облизнись напоследок
на глаголы и их разглагольствия
среди веток.
В тех сетях ты и путался
и хватал коготками
птичек, бедный, пока не скапутился.
Жизнь глотками
прожил, вздрогами, спазмами.
После боя, изранен,
как на солнце ты жмурился праздными,
египтянин!
О, животная грация,
о, дуга напряженья!
Что там кодекс святого Кастрация?
Жизнь - кишенье,
похоть, пир безобразия!
Что занюханный свиток
с уложеньем святого Боязия?
Жизнь - избыток.
Пусть, как хищник, питается
мясом с кровью и ради
прожиганья себя попадается
на растрате.
Что там, четверолапое,
в их рассудочных, спертых
землях? Пишут, горючими капая,
книгу мертвых.
9 июня 2000
Накануне
Вдруг такая сожмет сердце,
такая сердце сожмет, гремя,
поезд, под железным стоишь, в торце
улицы, слышишь, как время
идет, скоро, скоро уже холодно,
будет молчать хорошо,
под ногами первое легло дно,
первая под ногами пороша,
и как будто мира все лучи, все
в точке жизни моей, не найдя,
собрались, не найдя меня, чище
не бывает высвеченного изъятья,
и пора заводить стороннюю
песню радости, витрин Рождества,
и билетик проездной, роняя
по пути перчатку детства,
доставать, вон туда идти, мимо
свай, а из перчатки пусть,
сдутой ветром, потерянной, как письмо,
пульс вобравший прорастает куст.
13 декабря 2000
Мотив
Лампу выключить, мгновенья
дня мелькнут под потолком.
Серый страх исчезновенья
мне доподлинно знаком.
В доме, заживо померкшем,
так измучиться душе,
чтоб завидовать умершим,
страх осилившим уже.
День, как тело, обезболить,
все забыть, вдохнуть покой,
чтоб вот так себе позволить
стих невзрачный, никакой.
1 июля 2002
Ахилл
1.
Как бы ни было точно
и со всеми подряд,
но бессмысленно то, что
боги творят.
Друг дорогой, прости, я
жив, а с тобой беда.
Плакала моя Фтия,
не доскачешь туда.
Рок тебя грубо спешил
в чужелюдном краю.
Жизнью твоей я тешил
надежду свою:
думал, обнимешь сына
моего и отца.
Но, дорогой, пустынна
смерть. Без лица.
Путь мой расчислен.
Я ли его мощу?
Подвиг мести бессмыслен.
Потому отомщу.
Кронштадтские строки
М.Городинскому
Из камышей щербатой полосой,
всегда чуть в дымке и левее центра,
в заливе зацветающем, лесой
подергивающем - плацента
от жизни к смерти и рыбак босой,
мерещится мне (отмели тонки:
июнь, за ним июль, темнее - август;
с вечерним часом, с приступом тоски
густеет слово, посмотри, я прав: густ
его замес) Кронштадт. Конец строки.
Нарисовать - крошится карандаш
поблекший день и души тех, чей впитан
взгляд в моренебо вылинявших пряж,
таким необитанием испытан,
что горизонтом стал. И сдался: ваш.
Так и творится мир. Из ничего.
И вот он, посмотри, как на ладони.
Ему упорство глаз причинено,
чтоб он возник. Прозрачные в бидоне
снуют уловки. Поздно и темно.
А ночью вздрогнет малое дитя.
Так, испугавшись собственного роста,
выныривают из небытия.
И проступает утра узкий остров
за папиросной прописью дождя.
Там сборы протрубит военный рог,
паром впотьмах отчалит, бык, юпитер...
Бездарность, я отбыл наш общий срок,
и если были слезы - ветер вытер.
Вот я иду, творец кронштадтских строк.
В расположенье павших желудей
срываются десантники из кроны,
прошелестев сквозь ветви (золотей,
как ордена, кокарды и погоны
на офицерах воинских частей,
разрозненная осень!) Я иду
и с острова смотрю на город в дымке,
вернувшись к непочатому труду,
задолго до существенной поимки
меня в метафорическом саду.
25 сентября 2002
О, по мне она
тем и непостижима,
жизнь вспомненная,
что прекрасна, там тише мы,
лучше себя, подлинность
возвращена сторицей,
засумерничает ленность,
зеркало на себя засмотрится.
Ты прав, тот приемник,
в нем поет Синатра,
я тоже к нему приник,
к шуршанью его нутра,
это витанье
в пустотах квартиры,
индикатора точки таянье,
точка, тире, точка, тире.
Я тоже слоняюсь из полусна
в полуявь, как ты,
от Улицы младшего сына
до Четвертой высоты.
Или заглядываю в ящик:
марки (венгерские?) (спорт?),
и навсегда старьевщик
из Судьбы барабанщика, - вот он,
осенью, давай, давай, золотись,
медью бренчи,
в пух и прах с дерева разлетись,
Старье берем прокричи.
В собственные ясли
тычься всем потом.
Смерть безобразна, если
будет ее не вспомнить потом.
5 мая 2000
Отходная
Эй, гаси удовольствие,
облизнись напоследок
на глаголы и их разглагольствия
среди веток.
В тех сетях ты и путался
и хватал коготками
птичек, бедный, пока не скапутился.
Жизнь глотками
прожил, вздрогами, спазмами.
После боя, изранен,
как на солнце ты жмурился праздными,
египтянин!
О, животная грация,
о, дуга напряженья!
Что там кодекс святого Кастрация?
Жизнь - кишенье,
похоть, пир безобразия!
Что занюханный свиток
с уложеньем святого Боязия?
Жизнь - избыток.
Пусть, как хищник, питается
мясом с кровью и ради
прожиганья себя попадается
на растрате.
Что там, четверолапое,
в их рассудочных, спертых
землях? Пишут, горючими капая,
книгу мертвых.
9 июня 2000
Накануне
Вдруг такая сожмет сердце,
такая сердце сожмет, гремя,
поезд, под железным стоишь, в торце
улицы, слышишь, как время
идет, скоро, скоро уже холодно,
будет молчать хорошо,
под ногами первое легло дно,
первая под ногами пороша,
и как будто мира все лучи, все
в точке жизни моей, не найдя,
собрались, не найдя меня, чище
не бывает высвеченного изъятья,
и пора заводить стороннюю
песню радости, витрин Рождества,
и билетик проездной, роняя
по пути перчатку детства,
доставать, вон туда идти, мимо
свай, а из перчатки пусть,
сдутой ветром, потерянной, как письмо,
пульс вобравший прорастает куст.
13 декабря 2000
Мотив
Лампу выключить, мгновенья
дня мелькнут под потолком.
Серый страх исчезновенья
мне доподлинно знаком.
В доме, заживо померкшем,
так измучиться душе,
чтоб завидовать умершим,
страх осилившим уже.
День, как тело, обезболить,
все забыть, вдохнуть покой,
чтоб вот так себе позволить
стих невзрачный, никакой.
1 июля 2002
Ахилл
1.
Как бы ни было точно
и со всеми подряд,
но бессмысленно то, что
боги творят.
Друг дорогой, прости, я
жив, а с тобой беда.
Плакала моя Фтия,
не доскачешь туда.
Рок тебя грубо спешил
в чужелюдном краю.
Жизнью твоей я тешил
надежду свою:
думал, обнимешь сына
моего и отца.
Но, дорогой, пустынна
смерть. Без лица.
Путь мой расчислен.
Я ли его мощу?
Подвиг мести бессмыслен.
Потому отомщу.
Кронштадтские строки
М.Городинскому
Из камышей щербатой полосой,
всегда чуть в дымке и левее центра,
в заливе зацветающем, лесой
подергивающем - плацента
от жизни к смерти и рыбак босой,
мерещится мне (отмели тонки:
июнь, за ним июль, темнее - август;
с вечерним часом, с приступом тоски
густеет слово, посмотри, я прав: густ
его замес) Кронштадт. Конец строки.
Нарисовать - крошится карандаш
поблекший день и души тех, чей впитан
взгляд в моренебо вылинявших пряж,
таким необитанием испытан,
что горизонтом стал. И сдался: ваш.
Так и творится мир. Из ничего.
И вот он, посмотри, как на ладони.
Ему упорство глаз причинено,
чтоб он возник. Прозрачные в бидоне
снуют уловки. Поздно и темно.
А ночью вздрогнет малое дитя.
Так, испугавшись собственного роста,
выныривают из небытия.
И проступает утра узкий остров
за папиросной прописью дождя.
Там сборы протрубит военный рог,
паром впотьмах отчалит, бык, юпитер...
Бездарность, я отбыл наш общий срок,
и если были слезы - ветер вытер.
Вот я иду, творец кронштадтских строк.
В расположенье павших желудей
срываются десантники из кроны,
прошелестев сквозь ветви (золотей,
как ордена, кокарды и погоны
на офицерах воинских частей,
разрозненная осень!) Я иду
и с острова смотрю на город в дымке,
вернувшись к непочатому труду,
задолго до существенной поимки
меня в метафорическом саду.
25 сентября 2002