Охота Степная быль
Игнат ещё раз внимательно посмотрел на себя в зеркало. Там перед ним казалось - стоял совсем другой человек. Грязно зелёный китель немецкого унтер-офицера, чёрная папаха с черепом-кокардой, широкий ремень со свастикой на алюминиевой бляхе и надписями на чужом языке. От него самого в этом другом, чужом человеке было лишь бледное, уставшее лицо и карие глаза, когда-то сверкавшие озорными огоньками, а сейчас тусклые, безжизненные. Нет, решил Игнат, форма командира Красной армии ему шла намного больше. Но служить в войсках страны Советов он решительно не хотел. Игнат и так отдал много той армии, которая сейчас бежала, бросая раненых, технику, оружие к Кавказским горам и к Волге.
( Донской казак на службе Вермахта )
Игнату было не жаль своих бывших товарищей, которые этим летом тысячами лежали вздувшимися, чёрными трупами, облепленными зелёными мухами вдоль пыльных дорог. Они сами выбрали свой путь, сражались за государство, которого, считай, и не было уже. Кучка фанатиков- коммунистов, евреев, кавказцев управляли, как хотели огромной страной, то мучая её голодом, то бросая без разбора в сибирские лагеря всех, кто хоть что-то из себя представлял. Так думал Игнат, когда вместе с остатками своего эскадрона сдавался в плен.
Но были у Игната и личные причины надеть немецкую форму. Его деда, казачьего полковника, и отца, есаула лейб-гвардии, убили большевики. Старика закололи штыками ещё в гражданскую - матросы, спалившие и их родовой хутор. Отца забрали, когда Игнату не было и десяти лет. Так что воспитала его родня из соседней станицы. И фамилию пришлось взять чужую. Сменил свою родовую фамилию Шеверёв - на незаметную: Морозов.
(Спешившийся отряд лейб-гвардии Атаманского полка)
С ней он и отучился в школе, пошёл в армию, а затем был направлен в Новочеркасское кавалерийское училище как лучший конник полка. В Новочеркасске уже курсантом он встретил свою будущую жену Дуню, Евдокию.
И с того самого дня началась у него, Игната Морозова совсем другая жизнь. Чувства, вспыхнувшие в его, казалось бы, с детства окаменевшим сердце, от встречи к встрече перерастали в огромную и сильную, как полная луна над степью, любовь. Его грудь наполнилась каким-то другим, свежим воздухом, и внутри, в самый глубине души Игната загорелся огонь. И тепло этого огня согревало его так сильно, как хорошая, большая, с горящими дровами печь согревает студёной зимой замёрзший казачий курень.
Встречаясь в долгожданные дни его увольнений, часами сидели они, взявшись за руки под бескрайним донским небом у полуразрушенного без крестов и куполов собора, или на берегу медленной речки за городом. Глядя вдаль, туда, где блестел ярким серебром бродяга-Дон и выглядывали из зелени вековых рощ церкви Аксая и Старочеркасской, мечтали они с Дуней о семье, о детках и о своем маленьком и уютном домике с крышей из морковного цвета марсельской черепицы. Любовь зелёным ростком взошла в его каменном сердце. Из этого ростка раскрошившего камень, в душе Игната выросло цветущее дерево. И цветение этого дерева, его тенистые ветви помогли забыть ему и обиды детства, и несправедливость власти и испытанные когда-то голод и страх. Так, бывает, цветёт одинокая яблоня, невесть откуда взявшаяся посреди сухой степи.
(курсант кавалеристского училища )
Свадьба, рождение дочерей-двойняшек окончательно изменили жизнь Игната. Он впервые за много лет стал улыбаться, вспомнил, что такое весёлый смех, добрые шутки. Изменилось даже лицо его. С широкого лба исчезли напряженные, делающие его старше морщины. Хмурые, тёмные, сведённые в одну линию брови, задвигались и ожили. А чёрные, как угли, глаза заблестели озёрными искорками. Особенно светилась его лицо, когда играл Игнат с дочками, когда ползали они, как котята, по его большому, крепкому телу, смешно дёргая его за пушистые казачьи усы. Любимый донской романс, который он наплевал в минуты тоски « Не для тебя », сменился радостными мелодиями советских песен и колыбельными - их пела его любимая Дуняша дочкам в маленьком домике, который они снимали на краю Новочеркасска.
Как началась война, его послали служить в казачью кавалеристскую часть, что вначале дралась с румынами под Одессой, а затем была переброшена в Крым. Там их эскадрон и бросили навстречу немецким танкам. Но погибать зазря Игнату не хотелось. Ему мечталось ещё увидеть и Дуню и своих девочек, их уютный домик с геранью, канарейками в клетке и ситцевыми занавесками на окнах. Вот тогда он и вспомнил старые обиды. Да и немецкая листовка поспособствовала. В ней атаман Краснов обращался к донским казакам: «Сколько можно терпеть над собой власть большевиков? Не они ли отняли у вас земли, церкви, свободы? Зачем же вы, казаки, продолжаете им служить, сражаться за их власть? Адольф Гитлер пришел освободить вас, казаков и другие народы России от большевистского ига. Переходите, братья, на сторону немецкой армии - освободительницы и положите конец войне. Встав на сторону Германии, вы спасёте свою землю, свою жизнь и свои семьи». Так заявил атаман, храбро дравшийся с большевиками ещё во времена Гражданской.
( немецкая агит листовка )
Прочитав в листовке о семье, Игнат задумался. Обнять Дуню, поцеловать дочурок… Что с ними сейчас? Живы ли? Здоровы? Вернуться к ним было самым большим желанием Игната сейчас. Если завтра эскадрон вновь пойдёт в бой на немецкие танки, ему, скорей всего, уже никогда не увидеть своих любимых девочек. Под вечер собрал Игнат всех оставшихся в строю казаков. И половины из эскадрона не набралось. А те, кто стояли перед ним, едва держались на ногах. С почерневшими о пороховой гари лицами, грязными бинтами на ранах, в порванных гимнастёрках и ватниках бойцы угрюмо слушали своего командира: « Я ухожу к немцам, потому что я хочу поскорее положить конец этой бессмысленной войне. И хочу, чтобы и вы остались живы, братья-казаки. Поэтому я не поведу вас завтра в атаку и сейчас предлагаю идти к немцам, вслед за мной».
Затем Игнат зачитал листовку атамана Краснова. И… Нет, не такого ответа он ожидал от своих бойцов! Даже его ординарец Колька, отчаянно смелый казак из станицы Еланской, всегда ругавший колхозы и советскую власть, дерзко возразил ему: «Краснов с немцами снюхался с мировой войны, на Дон их привёл в Гражданскую и веры ему мало! Мы землю свою защищаем, детишек с бабами, а не Сталина с Калининым, чтоб им пусто было».
Кольку большинство поддержало, да так, что Игнат едва ноги унес.
Когда он ещё и несколько казаков из его эскадрона перешли линию фронта, цветами их не встретили. Даже обещанной бани и обеда со шнапсом не было. Немецкий фельдфебель отобрал у него командирскую шашку, сдернул часы, сорвал с гимнастёрки медаль «За отвагу» и знак ворошиловского всадника. Хотел снять и его хромовые сапоги, но на счастье вмешался офицер.
( командир эскадрона РККА )
Так Игнат оказался в лагере для добровольно перешедших на сторону германской армии. Кого тут только не было! И грузины, и калмыки, и узбеки, и хохлы, и армяне. Всех разбивали по отрядам, деля по национальностям. Игнат не понимал поначалу, зачем это? Но когда между отрядами начали вспыхивать ссоры и даже драки, он разобрался, что так немцам проще контролировать большую массу собранных в лагере бывших красноармейцев.
Каждый отряд жил в своем вонючем сыром бараке. Спали на деревянных нарах, сбитых из досок, на соломе. Отряд Игната назвали отдельной казачьей сотней. Вот только из ста человек, живущих в грязном бараке, настоящих казаков с Дона едва набралось бы и два десятка. Игнат искал земляков, но вместо них встречал мужиков из Сибири, горцев из Осетии, кабардинцев, жителей Украины. Главное, чтобы на коне мог удержаться - смеялись немецкие инструкторы .
Высокомерие, пренебрежительное отношение к ним немцев бросалось в глаза. Офицеры никогда не обедали с ними в одном помещении, постоянно орали, называя свиньями и дерьмом, издевались над внешним видом казаков, которые ходили по лагерю в своей старой, ещё красноармейской форме, только без знаков различия. Поэтому Игнат и обрадовался, когда немцы наконец-то выдали ему новенький форму, да ещё и со знаками различия унтер-офицера.
(бывшие военнослужащие РККА в лагере )
Первое задание сотни Игната было не боевым. Им было поручено охранять немецкий аэродром под Мариуполем и заодно конвоировать пленных красноармейцев. Пленные строили блиндажи, укрепляли взлётные полосы, копали ямы для топливных цистерн. Человек 300- 400 каждый день с утра до вечера трудились на этих работах. Они были мало похожи на людей. Те, кто попал в плен в феврале-марте 1942-го ещё держались, а те, кто осенью 41-го, были живыми мёртвецами.
Игнат смотрел на этих людей и задавал себе один вопрос: почему никто из них, вот как он сам, не решил изменить свою безрадостную судьбу - не перешел к немцам? Он знал, что в лагере работали вербовщики, которые предлагали военнопленным службу в Верхмате. Несколько раз Игнат пытался задать этот вопрос, но никто не желал даже вступать в разговор. Лишь однажды морячок в рваном бушлате и лохмотьях грязной тельняшки бросил: «Лучше сдохнуть от голода, чем от стыда, как тварь последняя!» И сплюнув, добавил: «Но тебя, атаман, ждёт другой конец, пострашнее.»
Игнат еле сдержался, чтобы не рубануть шашкой, но смелость моряка не мог не оценить. Только вот что он имел в виду своим предсказанием? Но не унижаться же до расспросов! А то еще на такой ответ нарвешься, что точно придется прикончить…
Но не пришлось Игнату пустить в ход шашку - наглеца он больше не встретил в лагере. Кто-то сказал ему, что моряки подбивали пленных к побегу, но нашелся доносчик. Матросов всех до единого пустили в расход..
Убивать пленных было не сложно, и солдаты из сотни Игната даже считали, что помогали несчастным избавиться от страданий.
( в плену 1942 год )
Другое дело, мирные жители, «мирняк», как называли их казаки. С ними пришлось повозиться, когда сотня патрулировала берег Азовского моря. Немцы, боясь внезапной высадки морского десанта или появления групп разведки Красной армии, охраняли песчаное побережье силами конных казачьих сотен.
На берегу Азовского моря издавна жили в своих маленьких хуторах и посёлках рыбаки. К казакам из сотни Игната жители рыбачьих глиняных домиков с соломенной крышей и сетями, развешанными в пахнущих рыбой дворах, относились дружелюбно, с доверием и без тени страха. Угощали наваристой горячей ухой, вяленой рыбой и даже свежей икрой. Игнату нравились эти простые и трудолюбивые люди. Но у немцев рыбаки симпатий не вызывали. То ли германские офицеры подозревали их в связи с Красной армией, то ли чёрные, курчавые как черти, похожие на греков или цыган азовские рыбаки, как считали немцы, были людьми самого низкого сорта. В начала лета сотня Игната получила от немцев приказ сжечь один из рыбацких хуторов. Когда Игнат спросил немецкого офицера, а как поступить с его хозяевами, тот удивился вопросу: как? Избавиться от них- Рейху они без надобности.
Вслед за первым сожженным хутором последовал второй, а затем третий… В помощь казакам немцы прислали специальную роту украинцев на трёх грузовиках. Игнат сразу понял: хохлы были специалистами по уничтожению «мирняка». Действовали чётко. Сотня оцепляла хутор, а хохлы выталкивали жителей из домов и гнали их на берег моря. Там на берегу уже стоял пулемёт, который решал вопрос за несколько минут. Трупы сбрасывали прямо в море, имущество растаскивали, а дома сжигали. Все было просто.
( казачья сотня вместе с немецкими офицерами )
Сказать, что Игнат спокойно воспринимал происходящее, пожалуй, было бы неправдой. Особенно после того, как его казаки поймали бабу с тремя детьми - она пыталась убежать из посёлка. Один из детей был своим совсем грудничком. Женщина истошно кричала, просила убить вначале ее , чтобы не видеть смерть своих детей. Хохлы же, явно издеваясь, поступили наоборот. Вначале ударили головой о стену хаты грудничка, затем постреляли и старших. . Мать не просто убили, а облили керосином и подожгли. «Ось теперь, хай бежит, куда хочет» -гоготали они.
В тот жаркий июнь сотня вместе с украинцами спалила три хутора. А по берегу таких посёлков было ещё много… И жечь их предстояло до самой глубокой осени, до заморозков.
Но началось немецкое наступление на Ростов, на Сталинград. Игнат повеселел. Ему не любо было то, чем они занимались. Расстреливать и жечь рыбаков все больше от души воротило. Наступление давало ему и остальным казакам с Дона шанс поскорее вернуться домой, к семьям. Игнату до слез хотелась, что есть силы обнять и прижать к себе Дуняшу и дочерей. И не отпускать их больше от себя никогда.
Немцы говорили, что после взятия Ростова и Сталинграда война быстро закончится. Игнату обещали большой отпуск и хорошую денежную выплату. Кроме того из разгромленных хуторов казаки принесли ему несколько золотых колец, пяток серёжек с камушками, пару золотых крестов и серебряные женские часики, которые он планировал подарить своей Евдокии при встрече. То, что все это принадлежало мёртвым, Игната не беспокоило. Он не был суеверным, а после истории с сожженной заживо бабой, стал хорошенько выпивать, и ему стало вообще плевать на многие вещи. Благо шнапса и водки для их сотни немцы не жалели.
( румынские военнослужащие на Юге России 1942 )
Наступала сотня Игната вместе с румынским полком. А поскольку немцы не доверяли своим румынским союзникам участвовать в каких-либо важных боевых действиях, то и казаки постоянно находились в тылу у наступающих . Им приходилось видеть уже последствия боёв. Сгоревшие дома, обугленные трупы людей, не успевших выбраться из своего жилища, брошенных животных. Целые табуны лошадей, овец, коров собирали казаки по полям. Стада передавали немецким тыловым командирам. Говорили, что животных на станциях грузят в вагоны и отправляют в Германию. Игнат с казаками гутарили меж собой о том, что же будет здесь на Дону, когда война закончится. Урожай сожжён, скотину угоняют, как жить людям? На эти страшные вопросы у Игната и его земляков ответа не было.
Наступление развивалось настолько стремительно, что не прошло и недели, как Игнатова сотня вошла в Новочеркасск. Приосанившись, в конном строю заходили они в город через старую, Платовскую ещё, триумфальную арку. Цветами их, однако, никто не встречал.
( Триумфальные ворота Новочеркасск 1942 )
Пока казаки располагались в разбитом здании школы, Игнат верхом полетел быстрее к себе домой. Ему не терпелось наконец увидеться с семьей. Но дверь их маленького домика оказалась наглухо заперта. С трудом отыскав хозяйку дома в подвале неподалёку, Игнат узнал, что Евдокию с детьми недавно эвакуировали вместе с другими семьями командиров Красной армии и политработников. Хозяйка с удивлением глядела на немецкую форму Игната, на чёрную его папаху с черепом и качала головой. На вопрос о своих баба Клава, старая казачка отмалчивалась и крестилась. Лишь один раз она обмолвилась, что Дуня очень гордилась тем, что Игнат бьёт врага на фронте. «Дочкам жинка твоя рассказывала, что их папа настоящий герой, а ты вот значит как устроился»- хозяйка всё не могла поверить своим глазам. Баба Клава говорила, что даже денег не брала с них за жильё, лишь бы Игнат с фронта живым вернулся. «Знала бы, что ты к германцам поддашься, совсем другой разговор был»,- сказала баба Клава и ещё раз перекрестилась.
«Много ты понимаешь, старая!»- вместо прощания зло сказал Игнат и резко вскочил на коня - ему надоела эта старая дурра. К сотне он вернулся в тяжелых мыслях о судьбе своих.
Следующим утром на площади у старого войскового собора, где так любил Игнат раньше гулять со своей Евдокией, немцы назначили смотр и парад казачьих войск. Принимать парад приехал сам атаман Краснов. Низенький, невзрачный, ссохшийся, как старое дерево, стоял он в окружении статных и подтянутых немецких офицеров. Старик пристально вглядывался в казачьи сотни, выстроенные напротив собора. Что хотел увидеть в казаках, одетых в германские мундиры старый атаман, никто не знал. Возможно, пытался разглядеть в них свою молодость, пожжённую племенем Гражданской войны, а скорее всего, силился увидеть будущее, желая понять, каким оно будет для его любимого Дона. Игнат же, стоя на залитой солнцем старой брусчатке, вспоминал, как тут среди старых тенистых деревьев в маленьком скверике у собора впервые поцеловал свою Дуню. Теперь же здесь, среди этих деревьев, в их любимом сквере были понатыканы свежесделанные деревянные кресты с именами немецких солдат, написанными на чужом языке чёрной краской. Кладбище возникло стихийно во время уличных боёв за Новочеркасск. Кресты могил с надетыми поверх немецкими касками отбрасывали тень на брусчатку. Игнату казалось, что эти тени зловеще тянутся к самым воротам храма. У самых же его ворот стоял Краснов и пытался докричаться своим каркающим стариковским голосом до казачьих сотен. Понимал ли он что в сотнях и полках этих настоящих донских казаков было всего ничего? Так, в сотне и у Игната их было десятка два, а в других и того меньше. Понимал ли, что казачьи полки, равные по численности батальону и названные донскими именами атаманов Платова, Бакланова, не имеют отношения ни к Дону, ни к великим донским атаманам? Наверняка Краснов, как и Игнат, знал это….
(войсковой собор в Новочеркасске 1942 )
Казаки, стоящие в шеренгах, не могли слышать всю речь атамана. Ветер доносил к ним лишь отдельные слова: «Адольф Гитлер - освободитель, великий третий рейх, Германия- победительница». Казакам же из Игнатовой сотни было вообще не до речей, не до парада. От выпитого накануне мутного первака у них шумело в головах , да и глаза слезились от яркого солнца. Они мечтали лишь об одном: скорее бы весь этот цирк у собора побыстрее закончился и они, как обещал Игнат, отправятся на реку купать коней и там хлебнут ледяного узвара.
Игнат же одолевали думы, как ему отыскать семью. Если они уехали недавно, прикидывал он, то, возможно, не успели уйти дальше Ростова, а значит, скоро вернутся обратно. Немцы говорили, что Ростов-на-Дону ими полностью захвачен. Вечером Игнат порешил еще раз допросить хозяйку: может быть, отыщется хоть какая-то записка, весточка от Евдокии.
Только к вечеру ему удалось вырваться к своему старому дому. Но еще на подходе к нем Игнат почуял недоброе. Степной ветер гнал по улице обрывки бумаги, какие-то тряпки, под ногами хрустели битые стёкла и возле нескольких домов лежали в лужах крови застреленные дворовые собаки. Дверь в их маленький уютный домик была выбита. Занавески с окон оказались сорваны, а цветы вместе с горшками сброшены на пол. В двух комнатах царил полный разгром, перины и подушки исчезли, как пропала из шкафа и вся одежда. Сам шкаф был разломан в щепки, а посуда на небольшой кухне перебита…
О том, что случилось, узнал Игнат из сбивчивых рассказов испуганных соседей напротив. Оказалось, это дело рук полицаев, принявших грабить дома «коммуняк», а членов их семей - хозяев домов гнать к Кизитеринскому оврагу. «Хозяйку вашу тоже увели. Муж её вроде бы воевал у Буденного, вот и взяли».
Игнат ещё не до конца понимая, что происходит, спросил : « А в овраге для них какой-то лагерь устроили? » - надеясь, что может найти хозяйку дома там и хоть как то ей помочь. Соседи переглянулись: « В овраге-то ямы заранее выкопали…»
( полицейские из числа изменников за работой )
Через день их сотня покидала горящий Новочеркасск, когда то давно бывший столицей донских казаков. Вместе с румынским полком они двигались вперёд в Сальские степи вслед за отходящими к Кавказу частями Красной Армии.
Сотня шла пыльными степными дорогами, уводящим казаков всё дальше от Дона в слепую неизвестность. Часто над их головами проносились немецкие штурмовики и бомбардировщики. Серые машины стаями налетали на посёлки и станицы, бомбили всё без разбора, оставляя после себя только развалины, разорванные взрывами трупы «мирняка». И не было места, где бы можно было спрятаться, укрыться от крылатых хищников. Степь пылала, и Игнату казалось, что это сама земля горит под копытами их коней.
По выжженным солнцем и огнём степным дорогам двигались в никуда караваны беженцев. Они тащили на самодельных тележках старые чемоданы, узлы. Рядом с тележками, плача от голода и жажды, глядя по сторонам испуганными глазами, шли дети. Игнат вглядывался в беженцев, пытаясь узнать в их толпе знакомые лица.
(беженцы)
Румынские солдаты же смотрели на толпы бегущих в страхе людей совсем другими глазами. Стоило их офицерам отвернуться, как они набрасывались на беженцев, как волки, отнимали вещи, грабили, насиловали. Игнат однажды вступился за женщину, очень похожую на его Евдокию. Её пытались изнасиловать четверо румынских солдат. Игнату со своими казаками пришлось плетьми отгонять их от жертвы. Бедная женщина, рыдающая, в разорванной одежде так и осталась лежать на дороге. Рядом с мамой в ужасе сидели двое её маленьких детей. Мальчик и девочка. От шока они даже не плакали. На шее мальчика блестел серебряный крестик, который не успели сорвать румыны. Такие же были у у его дочурок…
Произошло это на перекрёстке дорог у станицы, которая издревне носила гордое название Великокняжеская. Советская же власть переназвала её в Пролетарскую. Здесь же румыны, получив от немцев какой-то приказ, свернули на Дубовскую. Вместе с ними пошла и Игнатова сотня. Румынские офицеры рассказали ему, что необходимо как можно быстрее захватить железнодорожную станцию и переезд. Сотня даже немного обошла румынский полк и влетела в Дубровку первой.
( беженцы пытаются эвакуироваться на поезде )
На подходе к станции Игнат заметил отходящий на всех порах поезд, на вагонах которого были намалёваны большие красные кресты. Им на лошадях было его не догнать. Но вот немецкие самолёты… Они погнались за эшелоном, как коршуны за добычей. За станцией, у переезда послышались взрывы, шум стрельбы, а затем и оглушительный лязг перевернувшихся вагонов. Румынские офицеры на своих резвых лошадях понеслись на звук крушения, жестами указывая казакам Игната последовать за ними.
Сотня понеслась, переходя в галоп. Обогнав румын, они взлетели на возвышенность, покрытую редким кустарником, с которой открывался вид на покрытую степным разнотравьем и залитую солнцем долину. Посреди неё дымился на искореженных рельсах перевёрнутый эшелон, только что сбежавший со станции. Некоторые вагоны были разбиты в щепки, как деревянные ящики. Несколько лежали на боку и горели. А по степи чёрными точками во всех стороны разбегались люди - пассажиры поезда. Румынский полковник, прискакав чуть позже казаков на взмыленном коне, коротко выругался и слез с седла. Затем, уже не спеша, он снял из-за спины винтовку с оптикой и, прицелившись в одну из движущихся точек, выстрелил. Его примеру последовали другие офицеры и солдаты. И вскоре все, кто находился на холме, принялись палить по разбегающимся людям, соревнуясь в меткости.
К стреляющим присоединился Игнат и казаки. Игнат всегда был метким стрелком. Вот и сейчас он выстрел за выстрелом стрелял из своей СВТ - 40 по муравьям, бегающим по долине. Муравьи, остановленные пулями, падали как подкошенные. Игнат, находясь в охотничьем стрелковым кураже, даже не думал о том, кем были эти метавшиеся в ужасе по степи люди. Вскоре подъехала румынская машина с установленным на ней пулеметом, затем ещё одна. Выпустив по несколько лент, пулемётчики замолчали. Внизу в степном разнотравье чёрные точки больше не двигались. Они замерли на тех местах, где их настигли пули охотников и пулемётов.
Первыми в долину с холма спустились с шутками и со смехом казаки. Они хвастались друг перед другом, кто сколько положил. Сам Игнат был совершенно уверен в двадцати попаданиях. Причём, двадцатая цель, необходимая для ровного счёта, долго не давалась. Несколько выстрелов по мечущейся в разные стороны маленькой точке, то встающей, то падающей, результата не давали. И только с шестого или даже седьмого выстрела двадцатого удалось положить наверняка.
Казаки, уже спустившиеся в долину, все, как один, замолкали… Кто-то слез с коня и, сев прямо в траву, обхватил голову руками. Кто-то осенял себя крестом. Другие просто курили в каком- оцепенелом молчании…
( погибшие дети )
Вся степь была усыпана трупами детей. Те из них, в тела которых угодили разрывные бронебойные пули, напоминали порванных чьей-то злой рукой больших кукол. Рядом с некоторыми валялись их игрушки. Плюшевый щенок, зажатый предсмертной судорогой в руках девочки в голубеньком платье. Красный мячик, сдувшийся от попадания пули, в ногах у мёртвого мальчугана в синих шортиках. То тут, то там слышались детские крики, стоны, плач. Это просили о помощи те, кто был ранен. Вот сидел на траве паренёк лет десяти с оторванной выше локтя рукой, а вот девчушка с перебитыми пулемётной очередью ногами кричала: «мама, мама» .
Но Игнат как будто не слышал и не видел всего этого. Он стоял, застыв на месте, не в силах даже шевельнуться. Вжав голову в плечи, глядел Игнат на лежащую на сухой траве женщину, прижимавшую к своей груди ребенка -девочку. Пуля, попавшая в спину маме, убила её и дочку, которую она, пытаясь спасти, несла на руках. Рядом с ними чуть подальше лежала ещё одна маленькая девочка и смотрела в облака, плывущие высоко в небе, навсегда застывшими карими глазами. В руках её была большая гуттаперчевая кукла в красном платье. Игнат хорошо помнил, как он купил эту куклу в Ростове в магазине игрушек и подарил дочкам. Как радовались они папиному подарку… А сейчас мёртвая Евдокия лежала у его ног рядом с застреленными им же самим или его товарищами дочерьми .
(донская казачка )
Румынские солдаты, спустившиеся в долину вслед за сотней, не обращая никакого внимания на мёртвых детей, кинулись грабить разбитые вагоны. Но кроме детских вещей и учебников, постельных принадлежностей в них не было ничего. Судя по всему, в поезде везли в эвакуацию какие-то школы или детские лагеря. Казаки собрали тех ребят, кто был ранен, и отвезли в Дубовскую, отдав под присмотр семей станичников. Взяв в станице лопаты и возвратившись к разбитому эшелону, до позднего вечера копали они ямы для погибших. Уже затемно, когда последний ребёнок был бережно принесён и положен в сухую, давно не видевшую дождя землю, Игнат привёз из станицы совсем старенького батюшку с седой бородой и такими же седыми длинными волосами. Тот, крестясь поминутно, прочитал заупокойную, а затем, тяжело вздыхая, исповедал Игната и других казаков из тех, кто изъявили желание. После этого казаки сели на коней и, забрав с собой священника, ушли по степи в ночь.
Игнат же ещё долго стоял у могильного холмика, на котором лежала гуттаперчевая кукла в красном платье. Луна освещала холодным светом его одинокую фигуру. И только когда где-то далеко в степях завыли шакалы, Игнат вдруг словно вспомнил о чем-то, зашевелился. Он достал из кобуры вальтер, подаренный ему немцами, и, набрав в грудь степного вольного воздуха, поднёс его ко лбу. Прозвучал выстрел. Звук его эхом разнёсся по степи, напугав ночных сов. Казаки из Игнатовой сотни, уходя всё дальше вглубь степей, услышав звук от одинокого выстрела, даже не оглянулись.