Пиром духа, пацан, пиром духа
Попалась на собственной полке книга Виктора Некрасова "Путешествия в разных измерениях" (Совпис, 1967). Листая, я понял, что и раньше что-то из нее читал, но почему-то она не занимала меня настолько, чтобы прочитать ее полностью.
Собственно, книга - сборник путевых заметок о путешествиях в Италию, Францию, США (наименее интересная мне часть) и даже по СССР (совсем не интересная мне часть). В книге это никак не оговорено, но состоит она из частей, которые уже публиковались (не знаю, все или не все - вот французская часть под названием "Месяц во Франции" выходила двумя годами ранее).
Главный сегодняшний интерес книги - в том, как воспринималась заграница советским человеком полвека назад. Можно ее читать, конечно, и как своеобразный путеводитель, но в этом смысле чтение не всегда легко (кроме французской части, написанной, видимо, особенно con amore - автор несколько лет в раннем детстве провел в Париже, пестуемый Луначарским), да и слишком это всё не в новинку современному читателю. Присутствуют смешные опечатки ("Парфенова" вместо "Парфенона", "замки Лауры"), предсказуемо много опечаток в названиях и фразочках на латинице.
Очерки кажутся очень смелыми: Некрасов открыто критикует отдельные черты советского уклада (ну это ладно, "Крокодил" и советская сатира существовали же), сыплет такими именами, как Тарковский (в связи с фильмом "Иваново детство") и Солженицын, упоминает о "Лолите" Набокова (см. цитату ниже). Оттепель чо.
Еще поражает описание встреч таких кондово-советских писателей и деятелей искусства (Сурков, Микола Бажан, Панова и пр.) с такими буржуазно-капиталистическими их коллегами. Некрасов, ясно, ездил за рубеж не один, а в составе делегаций. В итальянской части много говорится о встречах с Пазолини и его критике советской литературы, которая, на его взгляд, слишком романтична и мало отражает действительность, в то время как итальянцы ждут от нее скорее трагедийности.
Показателен кругозор Некрасова как советского интеллигента - ограниченный тем, что было доступно в СССР. Например, он много говорит о Дали, практически представляя его читателю, и дает подробный экфрасис одной его картины, считающейся сейчас хрестоматийной. Далее, он пишет, что не знаком с фильмами Антониони, не видел "Сладкой жизни", не видел Чаплина. Ему стыдно, он находит нелепым, что в отечественном прокате идут "Оклахома" и "Серенада солнечной долины", что не закуплены "Гражданин Кейн", "Хиросима, любовь моя", "Мост через реку Квай"...
В третий раз меня поставили в довольно затруднительное положение, спросив, почему мы не издаем тех или иных писателей. (Тут я вспомнил, как неловко мы себя чувствовали, группа советских писателей, в том числе Панова и Гранин, когда в 1956 году Альберто Моравиа, будучи в Ленинграде, спросил нас что-то о Кафке. Мы молча переглянулись и ничего не смогли ответить: тогда мы о нем даже не слыхали.)
- Я понимаю, - сказал мой собеседник, кстати, тоже коммунист, - я понимаю, что у вас есть свои взгляды на задачи литературы, есть свои издательские планы, охотно понимаю, что кто-то из писателей вам ближе, кто-то дальше, кто-то совсем чужд. Если б вы вдруг вздумали издать "Лолиту" Набокова, считающуюся сейчас в Америке бестселлером, это было бы просто нелепо. Но почему вы так медлительны с Кафкой? Почему так старательно избегали Альбера Камю? В конце концов, вы вовсе не обязаны издавать их стотысячными тиражами. Но ведь каждый из них в своем роде значителен, даже Саган, которую многие считают несерьезной. Ведь они, эти писатели, крайне типичны для своего времени, эпохи, настроения умов. Их можно не любить, критиковать, наконец отрицать, но их нельзя не знать… (47)
Вот цитата про кино - из французской части:
Не надо было и в кино ходить. Обидно все-таки смотреть один из лучших французских фильмов "Хиросима - любовь моя" и ничего не понимать. А диалог, говорят, в этом фильме великолепный. Видал я и Габена в новом фильме, где он играет "тотошника" на скачках, и опять-таки ничего не понял. С горя я пошел на "Психо" Хичкока, а потом всю ночь не мог заснуть: мерещились заброшенные гостиницы, таинственные убийцы и окровавленные трупы в ваннах. Больше я в кино не ходил... (318)
Или вот одно из ярких итальянских не-интеллектуальных впечатлений:
Там [в кабачке - М.] играли в какую-то игру. Я выпил пива и тоже включился в эту игру. Это была электрическая игра. Над большим ящиком ходит небольшой портальный кран. В ящике лежат всякие завлекательные вещи - брошки, портсигары, мундштуки. Ты опускаешь в щель автомата пятьдесят лир и нажимаешь кнопку. Кран начинает двигаться. Когда он доходит до соблазнившего тебя предмета, ты нажимаешь другую кнопку, кран останавливается, и опускается ковшик, который захватывает или не захватывает то, что тебе хотелось. Я ничего не захватил. Истратил лир триста да еще веснушчатому рыжему пацану дал сто, но оба мы остались с носом. Впрочем, остальные тоже, за исключением шоферского типа парня в комбинезоне, вытащившего перочинный ножик. А в общем было весело. Все ржали, особенно при чьей-нибудь неудаче. И пили пиво. И рылись в карманах, опять опускали монетку. Потом жены стали уволакивать своих мужей. Те сопротивлялись. Опять пили пиво. Было весело. Особенно мне. Я чувствовал себя своим в этом окраинном рабочем кабачке. (16)
Еще в Италии Некрасов видел папу (Иоанна XXIII) и пишет о нем почти с симпатией (благо, видимо, можно).
Во Франции Некрасов был (не в первый раз) в 1962 году, с Паустовским и Вознесенским, и встречался с Мальро (в то время деголлевским министром культуры), Мориаком, Натали Саррот и Ле Корбюзье. Он упоминает, что мне лично интересно и приятно, магазин "Глоб" и даже единожды Университетский городок (впрочем, без описания). Жалуется на чудовищные пробки и загазованность (что характерно для отзывов о Париже 60-х - 70-х гг.).
Большинство девушек в штанах, особые модницы даже в кожаных. И в кожаных курточках на "молниях". Впрочем, говорят, что мода уже проходит, перекочевывает в провинцию - в Авиньоне, например, "кожаных" девушек куда больше, чем в Париже. Прически разные, но самое модное сейчас - это парики. Один раз - не помню уже где - я просто обомлел. За соседним столиком сидела красивая, по-мальчишески растрепанная брюнетка. А через несколько минут, когда я на нее взглянул, она оказалась вдруг соломенно-яркой блондинкой. Оказывается, ей просто стало жарко в парике. (219)
Особенно сильны и слезовышибающи пассажи, где писатель, словно опомнившись, начинает жалеть эмигрантов (это при том, что у него уже дядюшка в Швейцарии - он об этом пишет -- и что сам он соберет чемоданы через несколько лет):
Русский за границей. Украинец за границей. В большинстве своем это трагедия… (166)
Мне как-то неловко и больно было на них смотреть. […] Но еще больнее видеть Михаила Чехова во второсортном американском фильме, Шаляпина, поющим Дон-Кихота в своем уже десятиразрядном фильме, читать последние рассказы Ивана Бунина...
Талант, оторванный от родины, гибнет. Ему нечем питаться. Тоска по дому, воспоминания о прошлом, ненависть к настоящему - это не лучшая питательная среда для художника. Гнев превращается в брюзжание, задачи в заботы, идейные споры - в мелкую склоку, искусство - в средство заработка. История, трудная, героическая, временами трагическая история твоего народа проходит мимо. (259-260)
Вооот. Идейные споры и пир духа. Как Некрасов В.П. написал.
Собственно, книга - сборник путевых заметок о путешествиях в Италию, Францию, США (наименее интересная мне часть) и даже по СССР (совсем не интересная мне часть). В книге это никак не оговорено, но состоит она из частей, которые уже публиковались (не знаю, все или не все - вот французская часть под названием "Месяц во Франции" выходила двумя годами ранее).
Главный сегодняшний интерес книги - в том, как воспринималась заграница советским человеком полвека назад. Можно ее читать, конечно, и как своеобразный путеводитель, но в этом смысле чтение не всегда легко (кроме французской части, написанной, видимо, особенно con amore - автор несколько лет в раннем детстве провел в Париже, пестуемый Луначарским), да и слишком это всё не в новинку современному читателю. Присутствуют смешные опечатки ("Парфенова" вместо "Парфенона", "замки Лауры"), предсказуемо много опечаток в названиях и фразочках на латинице.
Очерки кажутся очень смелыми: Некрасов открыто критикует отдельные черты советского уклада (ну это ладно, "Крокодил" и советская сатира существовали же), сыплет такими именами, как Тарковский (в связи с фильмом "Иваново детство") и Солженицын, упоминает о "Лолите" Набокова (см. цитату ниже). Оттепель чо.
Еще поражает описание встреч таких кондово-советских писателей и деятелей искусства (Сурков, Микола Бажан, Панова и пр.) с такими буржуазно-капиталистическими их коллегами. Некрасов, ясно, ездил за рубеж не один, а в составе делегаций. В итальянской части много говорится о встречах с Пазолини и его критике советской литературы, которая, на его взгляд, слишком романтична и мало отражает действительность, в то время как итальянцы ждут от нее скорее трагедийности.
Показателен кругозор Некрасова как советского интеллигента - ограниченный тем, что было доступно в СССР. Например, он много говорит о Дали, практически представляя его читателю, и дает подробный экфрасис одной его картины, считающейся сейчас хрестоматийной. Далее, он пишет, что не знаком с фильмами Антониони, не видел "Сладкой жизни", не видел Чаплина. Ему стыдно, он находит нелепым, что в отечественном прокате идут "Оклахома" и "Серенада солнечной долины", что не закуплены "Гражданин Кейн", "Хиросима, любовь моя", "Мост через реку Квай"...
В третий раз меня поставили в довольно затруднительное положение, спросив, почему мы не издаем тех или иных писателей. (Тут я вспомнил, как неловко мы себя чувствовали, группа советских писателей, в том числе Панова и Гранин, когда в 1956 году Альберто Моравиа, будучи в Ленинграде, спросил нас что-то о Кафке. Мы молча переглянулись и ничего не смогли ответить: тогда мы о нем даже не слыхали.)
- Я понимаю, - сказал мой собеседник, кстати, тоже коммунист, - я понимаю, что у вас есть свои взгляды на задачи литературы, есть свои издательские планы, охотно понимаю, что кто-то из писателей вам ближе, кто-то дальше, кто-то совсем чужд. Если б вы вдруг вздумали издать "Лолиту" Набокова, считающуюся сейчас в Америке бестселлером, это было бы просто нелепо. Но почему вы так медлительны с Кафкой? Почему так старательно избегали Альбера Камю? В конце концов, вы вовсе не обязаны издавать их стотысячными тиражами. Но ведь каждый из них в своем роде значителен, даже Саган, которую многие считают несерьезной. Ведь они, эти писатели, крайне типичны для своего времени, эпохи, настроения умов. Их можно не любить, критиковать, наконец отрицать, но их нельзя не знать… (47)
Вот цитата про кино - из французской части:
Не надо было и в кино ходить. Обидно все-таки смотреть один из лучших французских фильмов "Хиросима - любовь моя" и ничего не понимать. А диалог, говорят, в этом фильме великолепный. Видал я и Габена в новом фильме, где он играет "тотошника" на скачках, и опять-таки ничего не понял. С горя я пошел на "Психо" Хичкока, а потом всю ночь не мог заснуть: мерещились заброшенные гостиницы, таинственные убийцы и окровавленные трупы в ваннах. Больше я в кино не ходил... (318)
Или вот одно из ярких итальянских не-интеллектуальных впечатлений:
Там [в кабачке - М.] играли в какую-то игру. Я выпил пива и тоже включился в эту игру. Это была электрическая игра. Над большим ящиком ходит небольшой портальный кран. В ящике лежат всякие завлекательные вещи - брошки, портсигары, мундштуки. Ты опускаешь в щель автомата пятьдесят лир и нажимаешь кнопку. Кран начинает двигаться. Когда он доходит до соблазнившего тебя предмета, ты нажимаешь другую кнопку, кран останавливается, и опускается ковшик, который захватывает или не захватывает то, что тебе хотелось. Я ничего не захватил. Истратил лир триста да еще веснушчатому рыжему пацану дал сто, но оба мы остались с носом. Впрочем, остальные тоже, за исключением шоферского типа парня в комбинезоне, вытащившего перочинный ножик. А в общем было весело. Все ржали, особенно при чьей-нибудь неудаче. И пили пиво. И рылись в карманах, опять опускали монетку. Потом жены стали уволакивать своих мужей. Те сопротивлялись. Опять пили пиво. Было весело. Особенно мне. Я чувствовал себя своим в этом окраинном рабочем кабачке. (16)
Еще в Италии Некрасов видел папу (Иоанна XXIII) и пишет о нем почти с симпатией (благо, видимо, можно).
Во Франции Некрасов был (не в первый раз) в 1962 году, с Паустовским и Вознесенским, и встречался с Мальро (в то время деголлевским министром культуры), Мориаком, Натали Саррот и Ле Корбюзье. Он упоминает, что мне лично интересно и приятно, магазин "Глоб" и даже единожды Университетский городок (впрочем, без описания). Жалуется на чудовищные пробки и загазованность (что характерно для отзывов о Париже 60-х - 70-х гг.).
Большинство девушек в штанах, особые модницы даже в кожаных. И в кожаных курточках на "молниях". Впрочем, говорят, что мода уже проходит, перекочевывает в провинцию - в Авиньоне, например, "кожаных" девушек куда больше, чем в Париже. Прически разные, но самое модное сейчас - это парики. Один раз - не помню уже где - я просто обомлел. За соседним столиком сидела красивая, по-мальчишески растрепанная брюнетка. А через несколько минут, когда я на нее взглянул, она оказалась вдруг соломенно-яркой блондинкой. Оказывается, ей просто стало жарко в парике. (219)
Особенно сильны и слезовышибающи пассажи, где писатель, словно опомнившись, начинает жалеть эмигрантов (это при том, что у него уже дядюшка в Швейцарии - он об этом пишет -- и что сам он соберет чемоданы через несколько лет):
Русский за границей. Украинец за границей. В большинстве своем это трагедия… (166)
Мне как-то неловко и больно было на них смотреть. […] Но еще больнее видеть Михаила Чехова во второсортном американском фильме, Шаляпина, поющим Дон-Кихота в своем уже десятиразрядном фильме, читать последние рассказы Ивана Бунина...
Талант, оторванный от родины, гибнет. Ему нечем питаться. Тоска по дому, воспоминания о прошлом, ненависть к настоящему - это не лучшая питательная среда для художника. Гнев превращается в брюзжание, задачи в заботы, идейные споры - в мелкую склоку, искусство - в средство заработка. История, трудная, героическая, временами трагическая история твоего народа проходит мимо. (259-260)
Вооот. Идейные споры и пир духа. Как Некрасов В.П. написал.