Вниз, до самого неба. - Псков, часть 2
Под звон колоколов карабкаешься по лестницам: колокола всегда и лестницы везде, этакое вечное движение как будто внутри колокольни, как будто Псков и есть колокольня, развернутая по всем измерениям пространства, времени и культур, - и при движении вниз надо не промахнуться, иначе ступеньки уведут в подземелье, а там кто знает что скрывается!
El sueño de la razón produce monstruos, предупреждает граффити: сон разума рождает чудовищ. А за углом караулит Ктулху
и воспоминание о бабушкиных страшилках, о том, как «один мальчик» - тот самый, который зимой ходил без шапки - однажды неосторожно вышел на старый балкон.
Сомнительные люди соблазняют делать сомнительные вещи,
пытаются затащить в свои хтонические контексты,
шатают один из основных устоев мироустройства - орфографию:
а город не сдается всё равно, потому что совершенная любовь изгоняет страх!
И мы выкарабкиваемся обратно вверх, туда, где светло и ремонтируют библиотеки, веря при этом, что они - навсегда,
где хорошие торговые сети, и можно скушать не только несчастный твикс
где в монастырях шутят
и в соборах устраивают выставки детского рисунка с воронами и котами.
Но как удержаться на этой высоте, где светло и радостно, если лестница-карусель, лестница-колесо, которую называют Псковом, опять поведет вниз?
А очень просто. Ибо там, под ногами, не бездна. Там - небо.
Я увидел это окошко в кремлевской стене у самой земли. В нем синело небо и плыли облака.
По ближайшем рассмотрении, они были отражены в реке Великой: это она виднелась сквозь оконце. Ну и… что это меняет? Мимо ктулху, мимо всех чудовищ, мимо остова балкона, сквозь хаос, вышиб дно и вышел вон: под ногами - небо. И человек подвешен там, между небом и небом, на веревочной лестнице своего существования.
На улице Советской, что между Калинина и Свердлова, направляясь от Георгия со Взвоза мимо Иоакима и Анны на Полонище, я набрел на странное пространство, такое же противоречивое, как сочетание топонимов в этом предложении. С одной стороны - реставрация, то есть забор, доски, бытовки; с другой - двор, обставленный по периметру очень старыми расселенными домами, а во дворе - два неподходящих друг к другу здания: действующая церковь Вознесения (пятнадцатый век) и… что?
Бывший храм Рождества Богородицы… был частью монастыря… но монастыря того давно уж нет, и что только не размещали в его зданиях после 1917 года… А теперь в нем… я зашел и обалдел. Планетарий.
- И… можно посетить сеанс?
- А как же, можно! Вот в три часа будет.
- Я тогда подойду… к трем часам.
- Ага, подходите.
И женщина эта печально улыбнулась: понятно, что никуда не подойду, это я из вежливости, какой турист в планетарий-то потащится. А я и сам думал, что из вежливости. И только в Мирожском монастыре понял: пойду, конечно! И пошел. Вот они удивились… Спасибо, еще подошло два человека, а то из-за меня одного, может, и программу запускать не стали бы. Хотя…
Оттуда, из развалин монастыря, из хаоса новейшей истории - к звездам, словно обратно к старому собору, на чьем месте построен этот новый, который, впрочем, теперь уже тоже старый и требует срочного спасения, будь он хоть собор, хоть планетарий! Небо же.
И вот, оно - резюмируя - последнее чудо, которое обещал в прошлом посте.
Я поднялся на земляной вал, чтобы посмотреть сверху на парк Куопио и - через него - на Гремячую гору с ее новгородским светом. И увидел:
Они… были у меня под ногами. Вот он - ключ ко Пскову. Увидеть звезды из глубины колодца, небо на дне ямы, перевернутые колокольни в реке; карабкаться вниз, чтобы подняться до купола церкви, такое оно - коловращение миров, тварного и горнего. Псков.
