Четыре английских утопии
( источник)
Книга шестьсот двадцать восьмая
Эдвард Бульвер-Литтон "Грядущая раса"
https://www.litres.ru/edvard-bulver-litton/gryaduschaya-rasa/chitat-onlayn/
Джером Клапка Джером "Новая утопия"
http://lib.ru/JEROM/jerom_utopia.txt
Барри Пэйн "Новый Гулливер"
https://www.twirpx.org/file/3003733/
Герберт Уэллс "Современная утопия"
http://az.lib.ru/u/uells_g_d/text_1905_a_modern_utopia.shtml
Скопилось у меня несколько литературных утопий, люблю этот жанр. Вот решил прочесть несколько, благо что невелики: небольшой роман Бульвер-Литтона, сатирические рассказы Джерома и Пэйна, публицистическая книга Уэллса. На полке стоят непрочитанными еще несколько книг, но это на потом.
Что вообще такое "утопия" и как ее отличить от "антиутопии" или сатиры? На самом деле - никак, приставка "анти-", равно как и сатирический тон, это оценочное суждение со знаком минус. Сама же по себе утопия это повествование об будущем, возможном или альтернативном устройстве общества. Если автор рассказывает нам об устройстве общества, организованном по иным правилам, и реально заботится о том, чтобы это изображенное общество было хоть сколько-нибудь жизнеспособным, то это - утопия. Если автор видит изображенное им устройство общества желательным, то это собственно утопия; если нежелательным, то антиутопия. Я отбрасываю оценочное суждение желательности или предостережения - в конце концов это оценка автора, читатель волен сам расставить знаки у изображенного.
Начнем с романа Эдварда Бульвер-Литтона "Грядущая раса". Главный герой, исследуя открывшуюся в глубокой шахте пещеру, обнаруживает целый подземный мир (модная в XIX веке фантастическая идея "полой Земли", знакомая читателям советской фантастики по "Плутонии" Обручева). В подземном мире существует развитая цивилизация людей, вернее, не совсем людей, но от людей происходящих. Они обладают энергией "вриля", делающей их практически всемогущими. Что такое "вриль" понять непросто - то ли лучи, управляемые специально развившимся нервом в руке, то ли еще что - не ясно. Вот описание механизма действия, не очень согласующееся с описанным в романе использованием:
Неужели тебе неизвестно, что не существует ни одной частицы вещества, которая бы находилась в совершенном покое или инерции; каждая из таких частиц находится в постоянном движении и подвергается действию разных сил, из которых теплота заметнее других; но вриль - наиболее проницающая и самая могучая. Так что ток, возбужденный рукой и направляемый моею волею, только способствует к усиленному проявлению того невидимого движения, в котором вечно находятся частицы материи. Хотя в массе металла и не может самостоятельно зародиться мысль, но, благодаря скрытой в нем восприимчивости к движению, в него как бы переходит мысль действующего на него разумного существа, и под влиянием вриля он приходит в движение, точно двинутый видимой внешней силой. В него временно переходит жизнь; он как бы воодушевляется и рассуждает. Без этого разве могли бы мы пользоваться услугами наших автоматов?
Фактически здесь описан Демон Максвелла, покорный воле человека. С таким станешь практически всемогущим, верно? В частности, это смертоносное оружие, которое к тому же действует вне зависимости от расстояния.
Вторая, хотя менее опасная, общественная служба, - истребление всех животных, угрожающих не только жизни обитателей страны Ана, но и продуктам их земледельческого труда. Самыми опасными из них являются гигантские пресмыкающиеся, окаменелые остатки которых мы видим в наших музеях, и громадные летучие ящерицы. В обязанности детей входит истребление таких животных, а также ядовитых змей. В этом случае Ана пользуются тем инстинктом бессознательного истребления, который проявляется у маленьких детей.
В детстве они заняты теми же работами, что и мальчики; и в раннем возрасте, когда детям поручается истребление враждебных человеку животных, девочкам даже отдают предпочтение перед мальчиками, потому что в них, под влиянием страха или негодования, инстинкт бессознательного истребления проявляется еще сильнее.
Ничто живое не убивается людьми Ана для употребления в пищу или ради охоты; но они не щадят ни одно животное, сколько-нибудь вредное им.
В этом обществе основная работа лежит на детях и подростках. Гендерные роли в этом обществе во многом инвертированы - женщины даже физически крупнее мужчин, женщины более склонны к наукам и прочему отвлеченному знанию, тогда как удел мужчин - практичность. Гендерные роли инвертированы и в процессе ухаживания - мужчины скромны и робки, а инициатива вся в руках женщин. Но, как только женщина выходит замуж, она добровольно становится в подчиненное положение и занимается домом (только хотел написать, что вот он, идеал феминисток, ему уже полтора века, но облом - они не согласятся на такое самоограничение). В общем, гендерные роли распределены так:
В промежутке между детством и брачным возрастом не допускаются близкие отношения между двумя полами; но после того молодежи предоставляется полная свобода, в результате которой обыкновенно устраиваются браки. Все роды деятельности открыты одинаково для обоих полов; но Джай-и отвоевали себе почти исключительное право на те области отвлеченного мышления, для которых, по их мнению, менее приспособлен практический, несколько притупленный в делах обыденной жизни, ум Ана; подобно тому, как наши молодые барышни считают себя более компетентными, чем поглощенные житейскими делами мужчины, во всех тонкостях современной теологической полемики. Уж не знаю, вследствие ли ранних занятий гимнастикою или по врожденной организации, но Джай-и обыкновенно превосходят мужчин физическою силою (что имеет немалое значение при отстаивании женских прав). Они выше их ростом и под их более округленными формами, скрываются железные мускулы. Они даже утверждают, что согласно первоначальному плану творения, женщины должны были превосходить ростом мужчин; и в подтверждение этого учения указывают на насекомых и древнейших из позвоночных - рыб, между которыми самки настолько превосходят размерами и силою самцов, что часто поедают своих супругов. Но что важнее всего, Джай-и отличаются особым искусством в применении той таинственной, между прочим и разрушительной, силы скрытой во вриле. Причем обнаруживается присущая женщине большая доля проницательности и хитрости. Поэтому они обладают не только могущественным средством обороны против всяких насилий мужчины, но легко могут во всякое время, когда он и не подозревает того, прекратить существование своего деспотического супруга.
Только одно непонятно: как в таком обществе вообще может возникнуть "деспотический супруг"?
Небольшое замечание по терминам: "Ан" означает "мужчина", множественное число "ана", оно же название страны (обычное дело в языках, люди это нашего племени, чужаки не люди); "Гай" ожначает "женщина", множественное число "Джай-и". Автор много пишет об этом выдуманном языке "Вриль-я" (это же слово означает "человечество"), жаль только, что переводчик эти страницы опустил. Роман посвящен филологу Максу Мюллеру и основывается на самых последних на тот момент его работах.
Булвер-Литтон не бог весть какой писатель и тем более мыслитель, так что вполне просматриваются источники его идей, да и некоторые он называет явно. В частности, он во многом вдохновлялся Древней Грецией, точнее, Платоном. В частности, искусства не то, что запрещены, но в упадке и не поощряются:
Живопись у нас составляет развлечение многих; но самое искусство далеко не то, что было в прежние времена, когда великие художники из разных обществ старались превзойти друг друга, в виду тех, почти царских, почестей, которые ожидали победителя. Ты без сомнения заметил в отделении древностей музея, - насколько, с точки художественности, картины, написанные несколько тысяч лет тому назад, превосходят современные. Из всех изящных искусств одна музыка, - может быть потому, что она ближе подходит к науке, чем к поэзии, - еще процветает у нас. Но даже и здесь недостаток стимула похвал или славы сказался в отсутствии индивидуального превосходства; мы отличаемся более в оркестровой музыке, где отдельный исполнитель заменяется громадными механическими инструментами, приводимыми в движение водою. В продолжение нескольких веков у нас почти не появилось ни одного выдающегося композитора. Мы пользуемся теперь старинными мотивами, которые обрабатываются современными, искусными в технике музыкантами.
Или оптимальный размер общины - очень небольшой по нашим меркам. Впрочем, у Платона он был еще меньше - 5040 семей (=7!, магия чисел):
Каждая община держится известного предела, смотря по обстоятельствам, и заботится, прежде всего, чтобы у них не развилось класса бедных, вследствие избытка населения, причем земля не могла бы прокормить всех; кроме того, они строго следят за тем, чтобы община не переросла известного размера, при котором только возможно такое же управление, как в благоустроенной семье. Кажется, ни одна из общин Вриль-я не превосходит тридцати тысяч семей.
А вот тут проглядывают эстетические идеи Карлейля:
По дороге я заметил, что все сельскохозяйственные работы производились машинами странного вида, но весьма красивой формы; искусство, подчиненное у этого народа требованиям пользы, проявлялось в виде изящных форм, которые они придают разным предметам в обыденной жизни. Драгоценные металлы и каменья до того здесь обыкновенны, что применяются для украшения самых простых вещей; между тем, преобладающее между ними значение полезного над красивым, побуждает их всячески украшать их орудия труда, что незаметным образом влияет на развитие у них воображения.
Полагаю, он бы одобрил идею золотых унитазов.
Управление тоже построено по древнегреческому образцу с назначаемыми почти по жребию должностными лицами:
- Когда правитель умирает или отказывается от своей должности, как вы находите ему преемника?
- Ан, исполнявший в течение многих лет обязанности правителя, лучше всего может найти подходящего человека на эту должность, и большею частью он сам указывает своего преемника.
- Может быть своего сына?
- Редко; потому что эта не такая должность, которая привлекала бы много желающих; и, понятно, отец не пожелает насиловать склонности своего сына. Но если Тур отказывается выбрать себе преемника, опасаясь возбудить неудовольствие того человека, на котором бы остановился его выбор, тогда трое из членов коллегии ученых бросают жребий, на кого из них падет обязанность сделать такой выбор. Мы вообще держимся того мнения, что ум одного Ана в таких случаях лучше трех, как бы они ни были мудры в отдельности; потому что между тремя наверное возникнут споры, а раз появился спор, страсти неизбежно отуманивают рассудок.
Как вы поняли, это общество, где не поощряется тщеславие, конкуренция и соперничество, равно как и не гонятся за достижениями. Вместе с тем у них нет и страха смерти, поскольку они верят в загробную жизнь. Из этой веры проистекает и другое - они не боятся не только идти на смерть, но и убивать, поскольку смерть это просто переход, не более. Увидя в главном герое, пришельце из верхнего мира, угрозу для мира подземного, Тур (т.е. правитель) приговаривает его к смерти. Ну, там еще ажно две Джай-и влюбляются в главного героя и страшно возмущены его отказом (среди местных Ана так не принято), одна из них - дочь Тура, так что тут та еще угроза для подземного мира. Впрочем, вторая Гай ему помогает выбраться, благодаря чему мы и можем прочесть его рассказ.
Булвер-Литтон написал с одной стороны утопию, с другой - предостережение: не всякая утопия должна сбываться, даже лучше чтобы оставалась только упражнением ума:
Общественное устройство Вриль-я было весьма характерно в том отношении, что здесь было соединено в одном гармоническом целом все то, к чему стремились разные философы нашего мира и что они представляли людям в своих утопиях будущего человеческого счастья. Это было общество, незнакомое с войной и всеми ее ужасами; общество, где была обеспечена полнейшая свобода всех и каждого, без проявления той вражды, которая у нас составляет неизбежное следствие борьбы партий, добивающихся этой свободы. Равенство здесь было не одним пустым звуком: оно действительно существовало. Богатство не преследовалось, потому что не возбуждало зависти.
Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, не подготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастьем, которое составляет наш идеал.
.............................................................
Рассказ Джерома "Новая утопия" носит явно сатирический характер и прямо метит в "Вести ниоткуда" Уильяма Морриса (я писал об этой книге):
Мне случилось провести чрезвычайно интересный вечер. Я обедал кое с кем из моих "передовых" друзей в "Национально-социалистическом клубе". Обед был превосходен: фазан, начиненный трюфелями, был упоителен, как поэма, и если я скажу, что шато-лафит сорок девятого года стоил денег, за него заплаченных, то мне больше ничего не останется добавить.
Неплохо живут социалисты! Начало ровно как у Морриса: автор поужинал в социалистическом клубе и поучаствовал в качестве слушателя в дискуссии о будущем капитала и преимуществах всеобщего равенства. После чего пришел домой, лег спать и проснулся уже в будущем, в котором наступило столь чаемое социалистами настоящего всеобщее равенство.
Равенство во всем, вплоть до отказа от личных имен, они заменены числами (у мужчин нечетными, у женщин четными). Никаких различий в одежде, никаких различий ни в чем. Все живут в бараках, едят строго по расписанию одинаковую пищу. Все подчинено равенству:
Мимо нас проходил молодой человек с благообразным лицом, но однорукий. Еще раньше я заметил несколько одноруких и одноногих. Это явление поразило меня, и я спросил об его причине.
- Это тоже объясняется очень просто, - ответил старик. - Когда у кого-нибудь из молодых людей замечается превышение в росте или и силе сверх установленной средней нормы, то у него отнимается нога или рука, чтобы привести его в равновесие с другими. Мы, так сказать, низводим его до нужного уровня, без которого также немыслимо равенство. Природа частенько ошибается в своей мерке; она никак не хочет приучиться работать по той мерке, которая нам нужна, и мы исправляем ее ошибки.
- Значит, вы не вполне еще подчинили себе природу? - съехидничал я.
- Увы, нет еще! - со вздохом промолвил старик. - Стараемся, но все еще далеко не с полным успехом. Положим, - с гордостью добавил он после непродолжительного молчания, - во многих отношениях мы уж посбили с нее спеси.
- Ну, а что вы делаете, когда среди вас является человек с умом выше нормы? - с тем же ехидством продолжал я.
- Это бывает очень редко, но когда случается такая ненормальность, то мы просто-напросто вскрываем у данного субъекта череп и производим над его мозгом некоторую операцию, после которой он становится вполне нормальным.
Сказав это, мой спутник снова помолчал, очевидно, погруженный в раздумье, потом добавил:
- В первое время мне казалось очень грустным, что мы не можем повышать умственные способности людей, а умеем только понижать их, но с течением времени я примирился с этим.
- И вы находите справедливым такое искусственное… или, вернее, насильственное понижение природных умственных способностей? - спросил я.
- Конечно. Разве я могу считать это несправедливым, раз исключена возможность повышать эти способности? - ответил мой собеседник.
Как я и сказал, сатира.
..................................................................................
Еще один рассказ, даже повесть Пэйна "Новый Гулливер" уже своим названием отсылает к первоисточнику: герой рассказа выброшен на некий остров, на котором существует весьма своеобразная цивилизация (сказано смутно, но это не вполне земля). Говорят там по-английски, и это древний язык - вторым источников кроме Свифта явно является уэллсовская "Машина времени". Как и у Уэллса, люди разделены на две даже физически разошедшиеся расы, но не элоев и морлоков, а господ (богов) и слуг. Боги, как и морлоки, уродливы, а слуги, как элои, прекрасны. Но правят боги, а слуги принимают это как данность, как правильное устройство мира:
Боги никого не обижают. Они убивают, когда это необходимо, но они никого не обижают. Если человек родился с искривленной спиной, или заболел, или зажился на свете слишком долго, или ослушался приказа, вот как я, разумеется, он должен умереть. Таков закон. Боги сами рассказывали нам, что в старые времена наших предков били, или запирали в темницы, или отбирали у них имущество. Это называлось наказанием. Мы ничего этого не знаем. У нас есть кров и пища, тепло и свет, есть время для работы и время для игры. Нас никто не наказывает. Потому-то долг и велит нам любить наших богов.
Общество, в котором низший класс находится в положении домашних животных и страшно доволен своим содержанием. Как там пел Макаревич от имени коровы: "А если кто тебя холит и нежит, так это только тот, кто потом зарежет". Если принять это как естественный и неизбежный закон мироздания, то получится описанное Пэйном общество.
Разумеется, эта повесть сатира, иногда абсурдная (Пэйн вообще третьесортный писатель), но в каждой шутке есть доля шутки.
.............................................................................
И последняя книга, к сожалению, сокращенный пересказ (эта книга издана и целиком, но я не нашел ее в сети, а бумажная не попадалась) - "Современная утопия" Уэллса. Вот это попытка настоящей утопии, даже скорее футурологии. Уэллс наблюдает тенденции развития современного ему общества и экстраполирует их, так он получает свое общество будущего.
Разумеется, он выбирает, какие тенденции поддерживать, чтобы получилось желательное ему общество. На первое место он ставит свободу человека:
Если я могу перемещаться по всему земному шару, то я свободен. Если я могу высказывать мои мысли, никого не оскорбляя и никому не принося вреда, то я свободен. Если я могу избрать себе профессию по своим способностям, своему вкусу, то я свободен. Если я могу молиться моему Богу, то я свободен.
Дальше уже из этого как цели он рассматривает контуры будущего общества:
Утопия мечтает о таком строе, когда не будет народных «масс» в современном значении этого слова, а будет человечество. На всем земном шаре в это утопическое время будут общие, единые законы. Чернорабочий будет пользоваться теми же правами и благами, какими пользуется министр. Исчезнет зависть, эта главная побудительная причина тех оскорблений, которые теперь зачастую примешиваются к критике. Завидовать будет некому, а критиковать придется свое, общее дело, по которому свободное суждение можно высказать спокойно.
Повторю: "завидовать будет некому, а критиковать придется свое, общее дело, по которому свободное суждение можно высказать спокойно". Наверное, тогда это рассуждение выглядело логично, но сейчас с расцветом "культуры возмущения" мы наблюдаем прямо противоположное. С учетом этого дальнейшие рассуждения выглядят уже не утопией, а сбывающейся антиутопией (всего-то поменять знак в мотивации):
И чем меньше будет поводов для резкой, оскорбительной критики, тем строже будет караться всякое оскорбление, ибо тогда оскорбление будет вызываться не увлечением, не желанием во что бы то ни стало добиться правды, открыть на нее глаза другим, что иногда случается теперь; тогда оскорбление будет вызываться только злобой, только злой волей, и тогда оно станет серьезным преступлением.
Таким образом, оправдывается положение, которое на первый взгляд кажется диким: в эпоху, о которой мечтает современная утопия, будет полная свобода суждения, но всякое оскорбительное суждение будет строго наказываться.
Уэллс явно не предполагал, что так непредсказуемо расширится понятие оскорбительного.
Также архаично выглядит рассуждение о свободе веры:
Свобода молиться Богу…
Об этой свободе, пожалуй, нечего и говорить, до такой степени ее необходимость очевидна. И даже в наше время, далекое от светлого утопического времени, стеснения - свободы вероисповедания встречаются редко. Даже дикари с уважением относятся к молящемуся человеку.
Утопический человек должен быть и будет чрезвычайно религиозным.
Утопический человек, с широко развитым философским взглядом, близкий к природе, знакомый со многими ее тайнами, не может не углубиться в философию вселенной. Между тем, эта философия, напрасно старающаяся найти первоисточник, первопричину всего существующего, неизбежно приводит к желанию поклоняться этой Первопричине. Эта философия неизбежно приводит нас к Богу. Грубый материализм, которым стараются заполнить ту пустоту, которая остается на месте религии, рассыплется в пыль при первом дуновении божественной философии. Человек будущего, узнав еще больше тайн природы, чем их знаем мы, должен еще глубже склониться пред той Мудростью, которая создала природу и руководит ее законами. Человек будущего не может быть материалистом, потому что вся его жизнь будет сплошным стремлением к совершенствованию духа, а потому он будет религиозным.
Конечно, это рассуждение из того времени. Очень трудно заметить эти неосознаваемые мыслительные установки, а с течением времени и их изменением они становятся очевидны.
Почему-то все эти утописты были вегетарианцами. Правда, Уэллс кое-что верно разглядел в социализме в этой связи:
Человек вернется к той пище, которая предназначена ему природой, которая полезнее всего для его организма: к растительной пище. Люди все сделаются вегетарианцами.
Впрочем, надо сознаться, что здесь соображения нравственного характера будут играть менее значительную роль, чем соображения чисто экономические: на всех не хватит мяса.
Некоторые пассажи просто радуют:
Вероятно, многие современные хозяйки придут в ужас от этой части утопии: пред ними встанет картина жизни без прислуги! Они ярко представят себе положение, при котором им придется самим мыть посуду, ходить на рынок, топить печи и т. д.
Он утешает: многие эти заботы возьмет на себя бытовая техника. Ну что, оказался прав.
Каков он будет, прекрасный человек будущего?
Утопический человек, таким образом, должен быть прекрасен и физически, и духовно. Однако современная утопия придает ему черты, которые в нашем представлении обычно не вяжутся с высоким духовным развитием: утопический человек не будет знать жалости. Он создаст для себя прекрасные условия жизни, он станет на высокую ступень духовного развития и нравственности, но в то же время он безжалостно будет карать за всякий проступок, угрожающий целости созданной гармонии.
Если человек стар или болен - о нем заботятся здоровые. Если же человек не хочет работать, то его заставят силой. В случае упорства его изгонят из общества. Вообще изгнание будет единственным наказанием утопического царства. Ты не хочешь подчиняться нашим законам - ступай и живи отдельно как знаешь.
Таково будет несложное правосудие. На каких-нибудь островах, среди океана, будут основаны колонии для изгнанников. Над ними не будет никакого контроля, никакой власти. Только сторожевые суда будут следить за тем, чтобы изгнанники не вернулись на материки. Но зато общество не будет и нести тяготы содержания изгнанников. Каждый изгоняемый получит инструменты и материалы, достаточные для постройки дома и земледелия. И этим кончатся его отношения к другим людям.
Каждый человек будет стремиться возможно полезнее провести жизнь, внести в нее как можно больше красоты и счастья. Девизом утопического человека будет: «Красиво жить и красиво умереть».
И ради сохранения этой красоты человек будет безжалостен по отношению ко всякому, кто будет искажать ее. Человек, не признающий приведенного девиза, будет навсегда изгоняться.
Не только сами изгнанники, но и их потомки будут лишены права когда-либо возвратиться в общество незапятнанных людей.
Современная утопия предусматривает случаи, когда безнадежно хилые люди как в детском, так и в зрелом возрасте будут уничтожаться.
Так как в утопическом государстве не будет повода к благотворительности, не будет угнетенных и несчастных, которым надо помочь, то со временем чувство жалости в утопическом человеке умрет совершенно, но зато в нем широко разовьется чувство справедливости и едва ли человек от этого сделается хуже.
...Ну что же, это было время зарождения фашизма и национал-социализма. Идеи витали в воздухе и владели умами многих умных людей. Примета времени.
Впрочем, это не сам текст Уэллса, а перевод-пересказ, переводчик исказил некоторые мысли, меняя едва ли не на противоположные, приписывая Уэллсу то, что он критикует. Надо бы найти полный перевод этой книги.
Читал я Уэллса и написанное мне не нравилось. Не нарисованная картинка утопии - нет, сам способ ее построения. Я уже говорил, что Уэллс берет тенденции развития общества и продолжает их. И основная претензия у меня в том, что он рассматривает эти тенденции изолированно друг от друга. Если воспользоваться метафорой, то представим себе лилипутов, которые нашли на берегу спящего Гуливера. Он настолько огромен, что они даже не опознают в его форме человека. И в этот момент он решает повернуть голову и потянуться. Они видят, что голова пришла во вращательное движение, а рука начала удлиняться и высовываться из рукава. Продолжая эти тенденции они полагают, что голова оторвется, а рука так и будет удлиняться и даже прикидывают когда она дотянется до города (через неделю).
Вот так и Уэллс прогнозирует исходя из отдельных тенденций отдельных частей, не заботясь о совместности целого. Как ни странно, художественные тексты такого недостатка лишены - автор поневоле задумывается о целом. В этом смысле утопии, оформленные в виде художественных текстов, внутренне достовернее.
Книга шестьсот двадцать восьмая
Эдвард Бульвер-Литтон "Грядущая раса"
https://www.litres.ru/edvard-bulver-litton/gryaduschaya-rasa/chitat-onlayn/
Джером Клапка Джером "Новая утопия"
http://lib.ru/JEROM/jerom_utopia.txt
Барри Пэйн "Новый Гулливер"
https://www.twirpx.org/file/3003733/
Герберт Уэллс "Современная утопия"
http://az.lib.ru/u/uells_g_d/text_1905_a_modern_utopia.shtml
Скопилось у меня несколько литературных утопий, люблю этот жанр. Вот решил прочесть несколько, благо что невелики: небольшой роман Бульвер-Литтона, сатирические рассказы Джерома и Пэйна, публицистическая книга Уэллса. На полке стоят непрочитанными еще несколько книг, но это на потом.
Что вообще такое "утопия" и как ее отличить от "антиутопии" или сатиры? На самом деле - никак, приставка "анти-", равно как и сатирический тон, это оценочное суждение со знаком минус. Сама же по себе утопия это повествование об будущем, возможном или альтернативном устройстве общества. Если автор рассказывает нам об устройстве общества, организованном по иным правилам, и реально заботится о том, чтобы это изображенное общество было хоть сколько-нибудь жизнеспособным, то это - утопия. Если автор видит изображенное им устройство общества желательным, то это собственно утопия; если нежелательным, то антиутопия. Я отбрасываю оценочное суждение желательности или предостережения - в конце концов это оценка автора, читатель волен сам расставить знаки у изображенного.
Начнем с романа Эдварда Бульвер-Литтона "Грядущая раса". Главный герой, исследуя открывшуюся в глубокой шахте пещеру, обнаруживает целый подземный мир (модная в XIX веке фантастическая идея "полой Земли", знакомая читателям советской фантастики по "Плутонии" Обручева). В подземном мире существует развитая цивилизация людей, вернее, не совсем людей, но от людей происходящих. Они обладают энергией "вриля", делающей их практически всемогущими. Что такое "вриль" понять непросто - то ли лучи, управляемые специально развившимся нервом в руке, то ли еще что - не ясно. Вот описание механизма действия, не очень согласующееся с описанным в романе использованием:
Неужели тебе неизвестно, что не существует ни одной частицы вещества, которая бы находилась в совершенном покое или инерции; каждая из таких частиц находится в постоянном движении и подвергается действию разных сил, из которых теплота заметнее других; но вриль - наиболее проницающая и самая могучая. Так что ток, возбужденный рукой и направляемый моею волею, только способствует к усиленному проявлению того невидимого движения, в котором вечно находятся частицы материи. Хотя в массе металла и не может самостоятельно зародиться мысль, но, благодаря скрытой в нем восприимчивости к движению, в него как бы переходит мысль действующего на него разумного существа, и под влиянием вриля он приходит в движение, точно двинутый видимой внешней силой. В него временно переходит жизнь; он как бы воодушевляется и рассуждает. Без этого разве могли бы мы пользоваться услугами наших автоматов?
Фактически здесь описан Демон Максвелла, покорный воле человека. С таким станешь практически всемогущим, верно? В частности, это смертоносное оружие, которое к тому же действует вне зависимости от расстояния.
Вторая, хотя менее опасная, общественная служба, - истребление всех животных, угрожающих не только жизни обитателей страны Ана, но и продуктам их земледельческого труда. Самыми опасными из них являются гигантские пресмыкающиеся, окаменелые остатки которых мы видим в наших музеях, и громадные летучие ящерицы. В обязанности детей входит истребление таких животных, а также ядовитых змей. В этом случае Ана пользуются тем инстинктом бессознательного истребления, который проявляется у маленьких детей.
В детстве они заняты теми же работами, что и мальчики; и в раннем возрасте, когда детям поручается истребление враждебных человеку животных, девочкам даже отдают предпочтение перед мальчиками, потому что в них, под влиянием страха или негодования, инстинкт бессознательного истребления проявляется еще сильнее.
Ничто живое не убивается людьми Ана для употребления в пищу или ради охоты; но они не щадят ни одно животное, сколько-нибудь вредное им.
В этом обществе основная работа лежит на детях и подростках. Гендерные роли в этом обществе во многом инвертированы - женщины даже физически крупнее мужчин, женщины более склонны к наукам и прочему отвлеченному знанию, тогда как удел мужчин - практичность. Гендерные роли инвертированы и в процессе ухаживания - мужчины скромны и робки, а инициатива вся в руках женщин. Но, как только женщина выходит замуж, она добровольно становится в подчиненное положение и занимается домом (только хотел написать, что вот он, идеал феминисток, ему уже полтора века, но облом - они не согласятся на такое самоограничение). В общем, гендерные роли распределены так:
В промежутке между детством и брачным возрастом не допускаются близкие отношения между двумя полами; но после того молодежи предоставляется полная свобода, в результате которой обыкновенно устраиваются браки. Все роды деятельности открыты одинаково для обоих полов; но Джай-и отвоевали себе почти исключительное право на те области отвлеченного мышления, для которых, по их мнению, менее приспособлен практический, несколько притупленный в делах обыденной жизни, ум Ана; подобно тому, как наши молодые барышни считают себя более компетентными, чем поглощенные житейскими делами мужчины, во всех тонкостях современной теологической полемики. Уж не знаю, вследствие ли ранних занятий гимнастикою или по врожденной организации, но Джай-и обыкновенно превосходят мужчин физическою силою (что имеет немалое значение при отстаивании женских прав). Они выше их ростом и под их более округленными формами, скрываются железные мускулы. Они даже утверждают, что согласно первоначальному плану творения, женщины должны были превосходить ростом мужчин; и в подтверждение этого учения указывают на насекомых и древнейших из позвоночных - рыб, между которыми самки настолько превосходят размерами и силою самцов, что часто поедают своих супругов. Но что важнее всего, Джай-и отличаются особым искусством в применении той таинственной, между прочим и разрушительной, силы скрытой во вриле. Причем обнаруживается присущая женщине большая доля проницательности и хитрости. Поэтому они обладают не только могущественным средством обороны против всяких насилий мужчины, но легко могут во всякое время, когда он и не подозревает того, прекратить существование своего деспотического супруга.
Только одно непонятно: как в таком обществе вообще может возникнуть "деспотический супруг"?
Небольшое замечание по терминам: "Ан" означает "мужчина", множественное число "ана", оно же название страны (обычное дело в языках, люди это нашего племени, чужаки не люди); "Гай" ожначает "женщина", множественное число "Джай-и". Автор много пишет об этом выдуманном языке "Вриль-я" (это же слово означает "человечество"), жаль только, что переводчик эти страницы опустил. Роман посвящен филологу Максу Мюллеру и основывается на самых последних на тот момент его работах.
Булвер-Литтон не бог весть какой писатель и тем более мыслитель, так что вполне просматриваются источники его идей, да и некоторые он называет явно. В частности, он во многом вдохновлялся Древней Грецией, точнее, Платоном. В частности, искусства не то, что запрещены, но в упадке и не поощряются:
Живопись у нас составляет развлечение многих; но самое искусство далеко не то, что было в прежние времена, когда великие художники из разных обществ старались превзойти друг друга, в виду тех, почти царских, почестей, которые ожидали победителя. Ты без сомнения заметил в отделении древностей музея, - насколько, с точки художественности, картины, написанные несколько тысяч лет тому назад, превосходят современные. Из всех изящных искусств одна музыка, - может быть потому, что она ближе подходит к науке, чем к поэзии, - еще процветает у нас. Но даже и здесь недостаток стимула похвал или славы сказался в отсутствии индивидуального превосходства; мы отличаемся более в оркестровой музыке, где отдельный исполнитель заменяется громадными механическими инструментами, приводимыми в движение водою. В продолжение нескольких веков у нас почти не появилось ни одного выдающегося композитора. Мы пользуемся теперь старинными мотивами, которые обрабатываются современными, искусными в технике музыкантами.
Или оптимальный размер общины - очень небольшой по нашим меркам. Впрочем, у Платона он был еще меньше - 5040 семей (=7!, магия чисел):
Каждая община держится известного предела, смотря по обстоятельствам, и заботится, прежде всего, чтобы у них не развилось класса бедных, вследствие избытка населения, причем земля не могла бы прокормить всех; кроме того, они строго следят за тем, чтобы община не переросла известного размера, при котором только возможно такое же управление, как в благоустроенной семье. Кажется, ни одна из общин Вриль-я не превосходит тридцати тысяч семей.
А вот тут проглядывают эстетические идеи Карлейля:
По дороге я заметил, что все сельскохозяйственные работы производились машинами странного вида, но весьма красивой формы; искусство, подчиненное у этого народа требованиям пользы, проявлялось в виде изящных форм, которые они придают разным предметам в обыденной жизни. Драгоценные металлы и каменья до того здесь обыкновенны, что применяются для украшения самых простых вещей; между тем, преобладающее между ними значение полезного над красивым, побуждает их всячески украшать их орудия труда, что незаметным образом влияет на развитие у них воображения.
Полагаю, он бы одобрил идею золотых унитазов.
Управление тоже построено по древнегреческому образцу с назначаемыми почти по жребию должностными лицами:
- Когда правитель умирает или отказывается от своей должности, как вы находите ему преемника?
- Ан, исполнявший в течение многих лет обязанности правителя, лучше всего может найти подходящего человека на эту должность, и большею частью он сам указывает своего преемника.
- Может быть своего сына?
- Редко; потому что эта не такая должность, которая привлекала бы много желающих; и, понятно, отец не пожелает насиловать склонности своего сына. Но если Тур отказывается выбрать себе преемника, опасаясь возбудить неудовольствие того человека, на котором бы остановился его выбор, тогда трое из членов коллегии ученых бросают жребий, на кого из них падет обязанность сделать такой выбор. Мы вообще держимся того мнения, что ум одного Ана в таких случаях лучше трех, как бы они ни были мудры в отдельности; потому что между тремя наверное возникнут споры, а раз появился спор, страсти неизбежно отуманивают рассудок.
Как вы поняли, это общество, где не поощряется тщеславие, конкуренция и соперничество, равно как и не гонятся за достижениями. Вместе с тем у них нет и страха смерти, поскольку они верят в загробную жизнь. Из этой веры проистекает и другое - они не боятся не только идти на смерть, но и убивать, поскольку смерть это просто переход, не более. Увидя в главном герое, пришельце из верхнего мира, угрозу для мира подземного, Тур (т.е. правитель) приговаривает его к смерти. Ну, там еще ажно две Джай-и влюбляются в главного героя и страшно возмущены его отказом (среди местных Ана так не принято), одна из них - дочь Тура, так что тут та еще угроза для подземного мира. Впрочем, вторая Гай ему помогает выбраться, благодаря чему мы и можем прочесть его рассказ.
Булвер-Литтон написал с одной стороны утопию, с другой - предостережение: не всякая утопия должна сбываться, даже лучше чтобы оставалась только упражнением ума:
Общественное устройство Вриль-я было весьма характерно в том отношении, что здесь было соединено в одном гармоническом целом все то, к чему стремились разные философы нашего мира и что они представляли людям в своих утопиях будущего человеческого счастья. Это было общество, незнакомое с войной и всеми ее ужасами; общество, где была обеспечена полнейшая свобода всех и каждого, без проявления той вражды, которая у нас составляет неизбежное следствие борьбы партий, добивающихся этой свободы. Равенство здесь было не одним пустым звуком: оно действительно существовало. Богатство не преследовалось, потому что не возбуждало зависти.
Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, не подготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастьем, которое составляет наш идеал.
.............................................................
Рассказ Джерома "Новая утопия" носит явно сатирический характер и прямо метит в "Вести ниоткуда" Уильяма Морриса (я писал об этой книге):
Мне случилось провести чрезвычайно интересный вечер. Я обедал кое с кем из моих "передовых" друзей в "Национально-социалистическом клубе". Обед был превосходен: фазан, начиненный трюфелями, был упоителен, как поэма, и если я скажу, что шато-лафит сорок девятого года стоил денег, за него заплаченных, то мне больше ничего не останется добавить.
Неплохо живут социалисты! Начало ровно как у Морриса: автор поужинал в социалистическом клубе и поучаствовал в качестве слушателя в дискуссии о будущем капитала и преимуществах всеобщего равенства. После чего пришел домой, лег спать и проснулся уже в будущем, в котором наступило столь чаемое социалистами настоящего всеобщее равенство.
Равенство во всем, вплоть до отказа от личных имен, они заменены числами (у мужчин нечетными, у женщин четными). Никаких различий в одежде, никаких различий ни в чем. Все живут в бараках, едят строго по расписанию одинаковую пищу. Все подчинено равенству:
Мимо нас проходил молодой человек с благообразным лицом, но однорукий. Еще раньше я заметил несколько одноруких и одноногих. Это явление поразило меня, и я спросил об его причине.
- Это тоже объясняется очень просто, - ответил старик. - Когда у кого-нибудь из молодых людей замечается превышение в росте или и силе сверх установленной средней нормы, то у него отнимается нога или рука, чтобы привести его в равновесие с другими. Мы, так сказать, низводим его до нужного уровня, без которого также немыслимо равенство. Природа частенько ошибается в своей мерке; она никак не хочет приучиться работать по той мерке, которая нам нужна, и мы исправляем ее ошибки.
- Значит, вы не вполне еще подчинили себе природу? - съехидничал я.
- Увы, нет еще! - со вздохом промолвил старик. - Стараемся, но все еще далеко не с полным успехом. Положим, - с гордостью добавил он после непродолжительного молчания, - во многих отношениях мы уж посбили с нее спеси.
- Ну, а что вы делаете, когда среди вас является человек с умом выше нормы? - с тем же ехидством продолжал я.
- Это бывает очень редко, но когда случается такая ненормальность, то мы просто-напросто вскрываем у данного субъекта череп и производим над его мозгом некоторую операцию, после которой он становится вполне нормальным.
Сказав это, мой спутник снова помолчал, очевидно, погруженный в раздумье, потом добавил:
- В первое время мне казалось очень грустным, что мы не можем повышать умственные способности людей, а умеем только понижать их, но с течением времени я примирился с этим.
- И вы находите справедливым такое искусственное… или, вернее, насильственное понижение природных умственных способностей? - спросил я.
- Конечно. Разве я могу считать это несправедливым, раз исключена возможность повышать эти способности? - ответил мой собеседник.
Как я и сказал, сатира.
..................................................................................
Еще один рассказ, даже повесть Пэйна "Новый Гулливер" уже своим названием отсылает к первоисточнику: герой рассказа выброшен на некий остров, на котором существует весьма своеобразная цивилизация (сказано смутно, но это не вполне земля). Говорят там по-английски, и это древний язык - вторым источников кроме Свифта явно является уэллсовская "Машина времени". Как и у Уэллса, люди разделены на две даже физически разошедшиеся расы, но не элоев и морлоков, а господ (богов) и слуг. Боги, как и морлоки, уродливы, а слуги, как элои, прекрасны. Но правят боги, а слуги принимают это как данность, как правильное устройство мира:
Боги никого не обижают. Они убивают, когда это необходимо, но они никого не обижают. Если человек родился с искривленной спиной, или заболел, или зажился на свете слишком долго, или ослушался приказа, вот как я, разумеется, он должен умереть. Таков закон. Боги сами рассказывали нам, что в старые времена наших предков били, или запирали в темницы, или отбирали у них имущество. Это называлось наказанием. Мы ничего этого не знаем. У нас есть кров и пища, тепло и свет, есть время для работы и время для игры. Нас никто не наказывает. Потому-то долг и велит нам любить наших богов.
Общество, в котором низший класс находится в положении домашних животных и страшно доволен своим содержанием. Как там пел Макаревич от имени коровы: "А если кто тебя холит и нежит, так это только тот, кто потом зарежет". Если принять это как естественный и неизбежный закон мироздания, то получится описанное Пэйном общество.
Разумеется, эта повесть сатира, иногда абсурдная (Пэйн вообще третьесортный писатель), но в каждой шутке есть доля шутки.
.............................................................................
И последняя книга, к сожалению, сокращенный пересказ (эта книга издана и целиком, но я не нашел ее в сети, а бумажная не попадалась) - "Современная утопия" Уэллса. Вот это попытка настоящей утопии, даже скорее футурологии. Уэллс наблюдает тенденции развития современного ему общества и экстраполирует их, так он получает свое общество будущего.
Разумеется, он выбирает, какие тенденции поддерживать, чтобы получилось желательное ему общество. На первое место он ставит свободу человека:
Если я могу перемещаться по всему земному шару, то я свободен. Если я могу высказывать мои мысли, никого не оскорбляя и никому не принося вреда, то я свободен. Если я могу избрать себе профессию по своим способностям, своему вкусу, то я свободен. Если я могу молиться моему Богу, то я свободен.
Дальше уже из этого как цели он рассматривает контуры будущего общества:
Утопия мечтает о таком строе, когда не будет народных «масс» в современном значении этого слова, а будет человечество. На всем земном шаре в это утопическое время будут общие, единые законы. Чернорабочий будет пользоваться теми же правами и благами, какими пользуется министр. Исчезнет зависть, эта главная побудительная причина тех оскорблений, которые теперь зачастую примешиваются к критике. Завидовать будет некому, а критиковать придется свое, общее дело, по которому свободное суждение можно высказать спокойно.
Повторю: "завидовать будет некому, а критиковать придется свое, общее дело, по которому свободное суждение можно высказать спокойно". Наверное, тогда это рассуждение выглядело логично, но сейчас с расцветом "культуры возмущения" мы наблюдаем прямо противоположное. С учетом этого дальнейшие рассуждения выглядят уже не утопией, а сбывающейся антиутопией (всего-то поменять знак в мотивации):
И чем меньше будет поводов для резкой, оскорбительной критики, тем строже будет караться всякое оскорбление, ибо тогда оскорбление будет вызываться не увлечением, не желанием во что бы то ни стало добиться правды, открыть на нее глаза другим, что иногда случается теперь; тогда оскорбление будет вызываться только злобой, только злой волей, и тогда оно станет серьезным преступлением.
Таким образом, оправдывается положение, которое на первый взгляд кажется диким: в эпоху, о которой мечтает современная утопия, будет полная свобода суждения, но всякое оскорбительное суждение будет строго наказываться.
Уэллс явно не предполагал, что так непредсказуемо расширится понятие оскорбительного.
Также архаично выглядит рассуждение о свободе веры:
Свобода молиться Богу…
Об этой свободе, пожалуй, нечего и говорить, до такой степени ее необходимость очевидна. И даже в наше время, далекое от светлого утопического времени, стеснения - свободы вероисповедания встречаются редко. Даже дикари с уважением относятся к молящемуся человеку.
Утопический человек должен быть и будет чрезвычайно религиозным.
Утопический человек, с широко развитым философским взглядом, близкий к природе, знакомый со многими ее тайнами, не может не углубиться в философию вселенной. Между тем, эта философия, напрасно старающаяся найти первоисточник, первопричину всего существующего, неизбежно приводит к желанию поклоняться этой Первопричине. Эта философия неизбежно приводит нас к Богу. Грубый материализм, которым стараются заполнить ту пустоту, которая остается на месте религии, рассыплется в пыль при первом дуновении божественной философии. Человек будущего, узнав еще больше тайн природы, чем их знаем мы, должен еще глубже склониться пред той Мудростью, которая создала природу и руководит ее законами. Человек будущего не может быть материалистом, потому что вся его жизнь будет сплошным стремлением к совершенствованию духа, а потому он будет религиозным.
Конечно, это рассуждение из того времени. Очень трудно заметить эти неосознаваемые мыслительные установки, а с течением времени и их изменением они становятся очевидны.
Почему-то все эти утописты были вегетарианцами. Правда, Уэллс кое-что верно разглядел в социализме в этой связи:
Человек вернется к той пище, которая предназначена ему природой, которая полезнее всего для его организма: к растительной пище. Люди все сделаются вегетарианцами.
Впрочем, надо сознаться, что здесь соображения нравственного характера будут играть менее значительную роль, чем соображения чисто экономические: на всех не хватит мяса.
Некоторые пассажи просто радуют:
Вероятно, многие современные хозяйки придут в ужас от этой части утопии: пред ними встанет картина жизни без прислуги! Они ярко представят себе положение, при котором им придется самим мыть посуду, ходить на рынок, топить печи и т. д.
Он утешает: многие эти заботы возьмет на себя бытовая техника. Ну что, оказался прав.
Каков он будет, прекрасный человек будущего?
Утопический человек, таким образом, должен быть прекрасен и физически, и духовно. Однако современная утопия придает ему черты, которые в нашем представлении обычно не вяжутся с высоким духовным развитием: утопический человек не будет знать жалости. Он создаст для себя прекрасные условия жизни, он станет на высокую ступень духовного развития и нравственности, но в то же время он безжалостно будет карать за всякий проступок, угрожающий целости созданной гармонии.
Если человек стар или болен - о нем заботятся здоровые. Если же человек не хочет работать, то его заставят силой. В случае упорства его изгонят из общества. Вообще изгнание будет единственным наказанием утопического царства. Ты не хочешь подчиняться нашим законам - ступай и живи отдельно как знаешь.
Таково будет несложное правосудие. На каких-нибудь островах, среди океана, будут основаны колонии для изгнанников. Над ними не будет никакого контроля, никакой власти. Только сторожевые суда будут следить за тем, чтобы изгнанники не вернулись на материки. Но зато общество не будет и нести тяготы содержания изгнанников. Каждый изгоняемый получит инструменты и материалы, достаточные для постройки дома и земледелия. И этим кончатся его отношения к другим людям.
Каждый человек будет стремиться возможно полезнее провести жизнь, внести в нее как можно больше красоты и счастья. Девизом утопического человека будет: «Красиво жить и красиво умереть».
И ради сохранения этой красоты человек будет безжалостен по отношению ко всякому, кто будет искажать ее. Человек, не признающий приведенного девиза, будет навсегда изгоняться.
Не только сами изгнанники, но и их потомки будут лишены права когда-либо возвратиться в общество незапятнанных людей.
Современная утопия предусматривает случаи, когда безнадежно хилые люди как в детском, так и в зрелом возрасте будут уничтожаться.
Так как в утопическом государстве не будет повода к благотворительности, не будет угнетенных и несчастных, которым надо помочь, то со временем чувство жалости в утопическом человеке умрет совершенно, но зато в нем широко разовьется чувство справедливости и едва ли человек от этого сделается хуже.
...Ну что же, это было время зарождения фашизма и национал-социализма. Идеи витали в воздухе и владели умами многих умных людей. Примета времени.
Впрочем, это не сам текст Уэллса, а перевод-пересказ, переводчик исказил некоторые мысли, меняя едва ли не на противоположные, приписывая Уэллсу то, что он критикует. Надо бы найти полный перевод этой книги.
Читал я Уэллса и написанное мне не нравилось. Не нарисованная картинка утопии - нет, сам способ ее построения. Я уже говорил, что Уэллс берет тенденции развития общества и продолжает их. И основная претензия у меня в том, что он рассматривает эти тенденции изолированно друг от друга. Если воспользоваться метафорой, то представим себе лилипутов, которые нашли на берегу спящего Гуливера. Он настолько огромен, что они даже не опознают в его форме человека. И в этот момент он решает повернуть голову и потянуться. Они видят, что голова пришла во вращательное движение, а рука начала удлиняться и высовываться из рукава. Продолжая эти тенденции они полагают, что голова оторвется, а рука так и будет удлиняться и даже прикидывают когда она дотянется до города (через неделю).
Вот так и Уэллс прогнозирует исходя из отдельных тенденций отдельных частей, не заботясь о совместности целого. Как ни странно, художественные тексты такого недостатка лишены - автор поневоле задумывается о целом. В этом смысле утопии, оформленные в виде художественных текстов, внутренне достовернее.