На рейде все спокойно
На РТ-шке экипаж обычно три человека: кепмех, моторист и матрос. Капитан командует и за все отвечает. То есть абсолютно за все. Моторист чистит перышки двум моторам 3Д6 в машинном отделении и отвечает за то, чтобы они урчали исправно, как два сытых кота. Матрос чалку подает, чалку тянет и драить палубу должен, если потребуется, но ни за что не отвечает. В действительности каждому и у штурвала постоять приходится, и на камбузе пошаманить, и всякую работу по кораблику делать, какая подвернется. Так что команда по определению дружная. Иначе нельзя.
У штурвала весело. Обороты по 3200, вымпел на створ береговой разметки и держи. Если видишь, что фарватер кончается, ищешь по берегу следующий створ, перекатываешь штурвал, чтобы вымпел створ закрыл и снова держишь. Створ - если кто не знает - это круглый деревянный щит на столбе, вроде дорожных знаков. Они разные бывают. Я из всей своей речной деятельности запомнил по сию пору только один - бублик. Он означает «якорь не класть». Судоходству никак не способствует, но и не мешает. То еще веселье! Если в чем-то сомневаешься, подаешь громкий тревожный сигнал голосом, кеп просыпается и кряхтя поднимается из каюты на мостик, матерится и берет штурвал. Мы проходим перекат или расходимся с другим судном, после чего капитан снова отдает тебе штурвал и идет досыпать в каюту.
Вахты бывают двух типов: толкни-подтяни в акватории порта, или цепляй и тащи за много километров. Первый случай - это работа в чистом виде, как она есть. Рейдовый теплоход - буксир, который обслуживает порт. Этим все сказано. А вот второй случай - это, скажу я вам приключение. Иногда, конечно, ничего не происходит. Берем баржу, или плавкран, или земснаряд, или скрепер, тянем и ставим к причалу, или к месту работы. В обратный путь прихватываем что-то еще, чтобы мазут зазря не жечь. И смело возвращаемся в родной порт. Эдакий речной дальнобой.
Но бывают вахты - одно сплошное приключение…
Махно пришел работать на кораблик сразу после армии. В СПТУ он учился на тракториста (по науке механизатор), служил в танковых войсках, а потому взяли его мотористом. Но после одного случая капитан приказал к двигателям его близко не подпускать.
А случай был такой.
Прихожу на вахту. И уже издали, по звуку моторов понимаю, что с корабликом что-то не так. Не нужно иметь семи пядей во лбу или особливо музыкальный слух, чтобы услышать что двигатель «жеребится» по меткому выражению одного моториста. Что это значит? Это значит вместо мерного, ритмичного уханья, двигатель издает неритмичное взревывание, будто нехорошо ему, одышка и недомога. И тут же вижу, что из клюза, откуда течет обычно вялая струйка теплой воды, бьет могучая струя пара.
Из дизеля сделали пароход! А? Я бегу, громыхаю по трапу и, бросая на палубе портфель, ныряю в машинное отделение.
Дизеля охлаждаются забортной водой. Прохладная речная вода забирается через фильтр в накопитель, потом проходит через систему, охлаждает мотор и льется обратно за борт.
В машинном отделении я вижу Махно в трусах и в поту. Тупо смотрит он на гибнущие моторы, на бак испарителя, с которого уже краска лупиться начала и на морде его улыбка доброго идиота.
- Ты, так-перетак, что, собака злая, делаешь! - ору я ему.
- Дык я д-да в-вентили да закрыл…
- На кой ты к ним руки потянул, ушлепок?
- Д-ды я да п-подумал, р-раз да вентили, да должны да держать. А хрен ли они да открыты все…
Я начинаю открывать вентили системы охлаждения. Их, насколько помню, штук восемнадцать! И этот Кулибин перекрыл все. Всю систему! Глушить моторы в такой ситуации опасно. Не заведешь. Моторист из меня аховый, я не помню почему так, но перегретый двигатель может и заклинить, и «кулак показать». Но почему-то, кажется, что заклинить он может сугубо в случае остановки. Во всяком случае обошлось. Холодная вода хлынула в рубашки охлаждения, моторы через какое-то время угомонились, пошли колотить свое обычное «грррым-гррым-гррым» на малых оборотах. А потом еще две вахты постепенно, по четверти оборота каждого из восемнадцати вентилей, мы регулировали систему охлаждения. Все на глаз и по наитию. Но обошлось, а Махно забыл дорогу в машинное отделение, пусть и продолжал числиться мотористом.
На первом моем буксире постройки 1903 года стоял еще ископаемый дизель с красивой такой медной табличкой с ятями: «Двигатель внутренняго сгорания, системы Дизеля, в эксплуатации весьма прост, может обслуживаться неграми и даже русскими». Красивый был агрегат! Сон дизельпанка! Правда надпись, согласитесь, несколько досадная. 3Д6 - поновей, но тоже дуракоустойчив до крайности. Потому и прижился как на флотах, так и на железных дорогах. Сломать его не просто даже такому танкисту-механизатору как Махно. Про такие машины говорят: «Не помрет, пока не похоронишь!»
Но речь не о моторах, а собственно о Махно.
Телосложения парень был богатырского, но какого-то угловатого: сильные длинные руки, приделанные к довольно узким плечам, кривые ноги с огромными ступнями, курносое, простецкое лицо олигофрена и загадочный взгляд… Взгляд, я бы сказал, повышенной загадочности, потому что правый глаз у него смотрел на одиннадцать, а левый на два часа. Обладал он чудовищной несущей способностью, удачно компенсированной столь же чудовищной ленью.
Впрочем, иногда он эту свою несущую способность весьма успешно применял. Выражалось это в том, что он хватал все что плохо лежало, каким бы тяжелым оно не оказалось и нес. «Остановят - отдам!» - говорил он с милой улыбкой деревенского дурачка. Но останавливали редко. Лапы у него были, как совковые лопаты и вязаться с ним никто не хотел.
В каждой роте есть свой обормот, в каждом стаде паршивая овца, на каждом корабле свой Махно... Ну, или почти на каждом. Одно дело когда Махно приходится на 300 человек экипажа. Тогда это даже забавно. Но когда он каждый третий - как в нашем случае, то его разрушительные свойства забавными быть перестают.
Был у нас один случай, после которого я такого капитанского мата-перемата не слыхал больше никогда, даже по праздникам, и, надеюсь, не доведется случай услышать.
Конец, для тех кто подзабыл, это не то что вы подумали, это любой кусок каната, чалки, троса на судне. Это знают на флотах все. Поэтому команда «руби концы» не приводит к членовредительству, а наоборот к экстренному отходу судна от причальной стенки.
А знаете ли какой самый короткий и какой самый длинный конец на судне? Можно подумать, я не тороплю. Отставить. Самый короткий конец - на рынде, а самый длинный - язык у боцмана. Считается, что материться круче боцмана невозможно. У нас на РТшке, за неимением боцмана - совмещал эту должность капитан. Но капитанский мат отличается от боцманского самым решительным образом. Диаметрально, я бы сказал, отличается. Боцманы матом разговаривают. А капитан приберегает этот самый темпераментный и богатый обертонами и смыслами способ выражать свои чувства на самый крайний случай, как главный калибр.
Главный калибр... Гм... К чертям собачьим Махно, расскажу про главный калибр! Все помнят хрестоматийный кадр из фильма «Броненосец Потемкин», когда эскадра, посланная усмирять мятежный броненосец встречает его без единого выстрела. Идеологически сильно, но как-то не по-киношному. И совсем не по-эйзенштейновски, ведь маэстро мыслил кино как «монтаж аттракционов». Ну не уже ли Эйзенштейн мог прохлопать такой аттракцион, как залп эскадры? Не мог. Узнал я, что собирался маэстро снять залп. Но не задалось.
А было так...
Эскадра строится на внутреннем рейде, съемочная группа с толпой зрителей - на набережной. Ассистент машет платочком и эскадра вслед за флагманом жахает из пушек главного калибра - один корабль за другим. Грандиозный аттракцион!
Изготовились к съемке. Все замерли: киношники, зрители вдоль всего берега, канониры у орудий, вахтенный с биноклем. Взмах белого платка... Флагман дает залп, а за ним все корабли... Как тут хренануло! Пленка слетает с направляющих, камера со штатива, киношники и зрители размазываются ударной волной по набережной, в воздух летят шляпы, чепчики, платочки, контуженный оператор бродит среди копошащихся тел с одним ботинком в руке в поисках второго... Эйзеншейн вытряхивает эхо из ушей и рожает новое художественное решение: без единого выстрела встречает эскадра мятежный броненосец. Без единого, такого-сякого, выстрела!
Вот что есть такое главный калибр.
Однажды Махно применил рационализацию и нарвался на капитанский матерный залп... Уж и не помню точно сколько трюмов на катере, разделенных водонепроницаемыми переборками. Ну, пусть их будет восемь. И есть помпа для откачки воды, в случае чего. Приводится помпа от двигателя. От нее идут трубы в каждый трюм. Трубы сходятся в в своеобразный «смеситель» вроде того что мы можем видеть в кухне, только вентилей на нем не два, а восеь, по числу трюмов. При образовании течи нужно только включить помпу, да открыть нужный вентиль. Капитан, имея на корабле некоторое время для досуга, в отличие от матроса и моториста, занялся как-то, и сделал из плексигласа номерки вроде тех, что выдают в театре в гардеробной. Акуратно отшлифовал квадратики оргстекла, написал на них касивым капитанским почерком цифры и привесил к каждому вентилю. Теперь никакой путаницы с трюмами быть не должно. Номер 1 - это у нас левый носовой трюм. 2 - правый носовой.
Теперь даже в самой авральной запарке не потонем, случись что! Капитан был счастлив целый день.
Не был счастлив Махно. Он никак не мог соотнести в своей дубовой голове цифры с трюмами. И решил сделать всем хорошо!
Он взял ножовку и отпили, скотина, упомянутый «смеситель», надел на патрубок помпы резиновый шланг, обтянул его хомутом из сталистой проволоки, а бухту шланга бросил на палубу.
«Я, - говорит, - теперь да легко да суну да шланг да в л-л-любой трюм и воду да откачаю. И никаких да в-в-вентилей считать да не надо!»
Увидел капитан эту рацуху, получил разъяснения, которые Махно давал всякому желающему с улыбкой доброго идиота и...
И нанес капитан удар главным калибром отборного мата. Последствия были не менее впечатляющими, чем у Эйзенштейна.
Махно дунул на пристань, перепрыгивая чугунные кнехты и якоря, по трапу на берег и затаился в ближайших кустах. На борт он вернулся только после трех стадий переговоров, при посредстве шкипера пристани в качестве миротворца, и только после клятвенных заверений, что обещание утопить его в танке с мазутом и смыть в гальюн, выполнено не будет.
Месяц мы перепрыгивали через петли шланга на палубе, пока не случилась оказия позволившая приварить блок вентилей обратно к патрубку помпы.
Деятельный дурак - зло. Но деятельный дурак на флоте - это, знаете ли, оверкиль.
Пришли мы однажды в город Шилово за плавкраном. Может и не Шилово, а какой-то другой населенный пункт, не хочу обижать аборигенов, но, я запомнил так. Сюда тоже не порожняком тащились - «калошу» на «рогах» толкачом вели. Со щебнем «калошу» - это баржа безэкипажная насыпная так у нас называется. Ну, да и шут с ней.
Пришли, стали к пристани. Плавкран стоит поодаль у берега. Работу закончил, да подождать придется - крановщики ожидая нас в город подались и не вернулись еще.
По такому случаю мы с Махно отправились тоже в город. До ближайшего магазина за хлебушком. Капитан немедля прилег в каюте. Капитан любил и умел спать.
Так получилось, что жрать на катере совсем ничего не было. Капитан принес из дома на вахту банку рыбы домашнего консервирования - копченый судак в масле. Но эту банку сожрал Махно в одно рыло. Капитан не предупредил его, что брать нельзя. Вот он и сожрал. У нас с некоторых пор завелась традиция предупреждать Махно, что вот это и вот это брать нельзя. Он честно не трогал. А если по каким-то причинам предупредить не получилось, или не успели, то продукт гарантированно отправлялся в немерянную утробу Махно.
Так и вышло, что из еды на судне:
1. соль в солонке,
2. полловина пачки комбижира,
3. треть кило перловки пыльной,
4. несъедобные (недозрелые, терпкие) очищенные грецкие орехи, в количестве полторы пригоршни, в незапямятные времена от щедрот принесенные не кем-нибудь, а именно Махно, чем он очень гордился,
5. чучело щуки на стене в каюте...
Время, как назло было - последние дни до зарплаты. А в такие дни команду охватывает финансово-половой кризис. Это когда суешь руку в карман, а там... ничего, кроме детородного органа, голодного и злого. Потому этот кризис и называется так.
Махно я взял собой не для компании. Поскольку капитан заснул, то моториста оставлять на корабле было опасно. Он любую порученную работу делал так, чтобы второй раз это делать ему уже не приказывали от греха. Но работы на судне много и накосячить он успевал по нескольку раз за вахту. Однако, от скуки он мог сам себя работой на общее благо озадачить, как было с помпой или двигателем. Эта его активность огла обернуться самыми неприятными последствиями. Поэтому я и взял с собой Махно - чтобы был на глазах и подальше от борта.
Подошли мы к ближайшему сельпо. Избенка с вывеской «Продукты» над резным крылечком. Вкруг крылечка лопухи тенистые.
И вдруг вижу я в лопухах виднеется... ящик водки. Да не просто ящик водки, а еще пара бутылок сверху плашмя пристроены. «Смотри, Махно, - говорю, - водка ничья!» Это я так пошутил. Черт меня за язык дернул! Но просто потрясение было уж очень велико. Тут, понимаешь, в кармане 50 копеек на три буханки черного и «Памир», а у людей настолько денег куры не клюют, что они по лопухам на виду водку ящиками расставляют. Ну как тут не вспылить?
И ведь ни души вокруг.
«Да я да беру? - Говорит Махно отважно жадный до всего, что плохо лежит. - Да понес?»
А водка лежала плохо, надо признать.
Более того!
Отвратительно и гнусно лежала водка!
Не ровен час приберет кто.
«Да к-как? - бьет копытом Махно, - б-берем?»
Я что ему должен был сказать? Я обтекаемо выразился в том смысле, что я иду хлеба куплю, а ты тут, дескать, как сумеешь, так и развлекайся. И я, действительно, извольте видеть, пошел и купил хлеба.
Выхожу я с тремя буханками на крылечко и вижу то, что и ожидал увидеть: ни Махно, ни водки в лопухах.
Когда недели через три мы снова пришли в этот населенный пункт, мне шкипер с пристани рассказывал, что Махно нес на катер водку впереди себя торжественно и независимо, разве что не выкрикивал: «А вот кто водку потерял? Чья тут водка в кустах валялася?» И принес.
Прибегаю с хлебом на катерок, а капитан уже к отходу налаживается, пора кран забирать и в дорогу.
Едва я ступил на палубу, мы отчалили, занес я хлеб в камбуз и на мостик, доложиться.
Махно мне говорит подпольным голосом: «Я водку в рундук поклал, а да ящик, я да за борт да выкинул!»
Это он молодец, значит, следы замел... Ага.
Когда подошли к крану, четверо из его команды еще на берегу топтались. Но крановщик, пустил машину, вытянул в торону берега стрелу, спустил им ковш пятитонник, мужики его облепили, да так и были перенесены на палубу. На каждом плавсредстве есть свои забавные ухищрения и приемчики непривычные непосвященным.
Взяли кран под борт, идем, и тут же прибегает к нам несколько запаренный шкипер крана.
«Мужики, - интересуется, - а куда вы ящик водки доставляете, к какому такому столу он у вас определен, если конечно не секрет?» На что капитан авторитетно ему отвечает, как капитану и положено, за всю команду, что водка приписана теперь столу нашему, рейдового теплохода РТ 386, больше никаких других на нее планов нет. «Ильич, - вытаращился ихний шкипер на нашего капитана, настолько потрясенный, что задал самый нелепый из нелепых вопросов, - вы что с ящиком водки делать собираетесь?» А Капитан, утверждая судно на курсе энергичными перекатами штурвала, так же ему авторитетно и объясняет: «Пить будем!»
Шкип оказался непонятливый и переспрашивает: «Ящик на троих?»
А Махно, гордо выпятив грудь уточняет: «Не ящик. Да ящик, да еще да две да б-бутылки!»
И тогда шкипер выложил свой единственный козырь: «У нас закусь есть мировая!»
Мы с капитаном преглянулись. Время за полдень, идти нам с этим краном жаркой ночью до самого утра. Жрать на судне окромя трех буханок хлеба по прежнему нечего.
«И что за закусь?» - небрежно, будто сомнения меня мучают, интересуюсь.
«Грузди, - говорит шкипер, - прямого посола, ведро!»
Я сглотнул обильно набежавшую слюну и скомандовал: «Несите закусь!»
Соленый груздь - это же князь закуски - холодный, хрусткий, а если с горячей курочкой или перепелкой...
Но не будем об этом, слишком тема волнующая, воспаляющая воображение.
Я рассудил, что ящик водки, да еще две бутылки в расчете на восемь человек (нас трое, да команда на кране - пятеро) это вполне уже скромное застолье.
Не скажу, что я не чувствовал подвоха, но что реально может быть не так с груздями? Оказалось может! Груздей было много и плесени поверх тоже. Промыл я их хорошенько, но даже в таком виде они в дело не могли идти. Они оказались круто соленые - как яд, что кроме соли ничего не чувствовалось. А груздь не тот гриб, который можно разварить. Получится скверная сопливая размазня. Однако я подумал сразу о перловке. Она соль заберет. Лучше рис, конечно... Но все это уныло как-то... И так уныло, и сяк.
Весь в кулинарных печалях вышел я на мостик, встал у леера перед рубкой и поднял очи, вознося безадресную мольбу в белое небо.
Жара стояла такая, что по реке плыли тухлые полувареные ракушки. Духота. От воды не свежестью, а болотным удушьем пахнет.
Ну куда эти пересоленные грибы под водку? Нет... Не желаю...
И кто-то там наверху внял моим мольбам!
На крутояре над рекой увидел я большую стаю горлинок.
Понесся на кран. «Чертоган есть? - Спрашиваю, - собирайте! А крупы какие?»
«Зачем крупы?» Зачем чертоган они ни спрашивают! «Птиц кормить!» «А на это дело у нас мешок комбикорма есть хорошего, кукурузного!» Откуда у них комбикорм спрашивать не надо. Крановшики они такие - что грузят, то и комуниздят. У них на кране и доски необрезной запас и картошка есть и много чего.
Бегу обратно на катер и объясняю диспозицию капитану. Ильича уговаривать не надо, сработал право на борт и вытолкнул кран на пологий пляж на треть пантона.
А мы с мужиками забрались на крутояр, соорудили ловушку для птиц из чертогана. А чертоган у них оказался знатный - 3х3 метра. Посыпали комбикорма щедро и в кустах с леской присели.
И пошла потеха!
Горлинки садятся комбикорму поклевать, леску - дерг, палка - брык, сетка накрывает птичек, подбегаем, головы посвернули, собрали в ведро и снова ставим ловушку.
Махно сидит на палубе и щиплет тушки. Весь в пуху, пухом отплевывается, вся палуба в пуху...
- Мудила, - говорю ему ласково, - их бы из чайничка ошпарить надо. И пух лететь не будет, и щипать легче.
- Да я да и так да хорошо справляюся, - отвечает.
Горлинок мы наловили без малого тридцать штук. Махно их ощипал, я выпотрошил и набил теми самыми груздями. Потом запанировал в орешках (смолол на рулевом редукторе в мешочке несъедобные махновские грецкие) с мукой. Перец черный нашелся у крановщиков (мешок, что характерно), а прочие специи насобирал я край леса. Ну и зажарил я лесных голубей на огромной жаровне под крышкой на полпачке комбижира. Знатная была жаровня - чугунная, толстостенная на две комфорки разом становилась, и крышка к ней была хорошая со сторожем. До сих пор по ней скучаю.
Капитан доложил в порт корото и по делу. Стоим, говорит, редуктор ремонтируем. Помощь не нужна. К утру управимся. По исполнении доложим.
И приступили, не торопясь, с чувством и с толком.
А утром я понял чем отличается капитан от простого матроса, моториста или даже шкипера крана, ибо капитан две бутылки заначил на опохмел родному экипажу.
Вот так иногда колоссальная несущая способность Махно приносила пользу.
Я потом стороной пытался выяснить, чью же водку мы пригрели. Ну интересно же. Ящик водки по тем временам, да и по любым, это не поллитра. Переполох же должен быть. Но вроде как никто ее в Шилово и не искал. Может так хорошо потеряли, что и не вспомнили? Тайна сия мраком покрыта.
Так и хочется придумать к этим ночным посиделкам какие-нибудь зрелищные приключения, но ничем ночь эта не была ни расцвечена, ни омрачена. Просто хорошо посидели, попили поели.
У штурвала весело. Обороты по 3200, вымпел на створ береговой разметки и держи. Если видишь, что фарватер кончается, ищешь по берегу следующий створ, перекатываешь штурвал, чтобы вымпел створ закрыл и снова держишь. Створ - если кто не знает - это круглый деревянный щит на столбе, вроде дорожных знаков. Они разные бывают. Я из всей своей речной деятельности запомнил по сию пору только один - бублик. Он означает «якорь не класть». Судоходству никак не способствует, но и не мешает. То еще веселье! Если в чем-то сомневаешься, подаешь громкий тревожный сигнал голосом, кеп просыпается и кряхтя поднимается из каюты на мостик, матерится и берет штурвал. Мы проходим перекат или расходимся с другим судном, после чего капитан снова отдает тебе штурвал и идет досыпать в каюту.
Вахты бывают двух типов: толкни-подтяни в акватории порта, или цепляй и тащи за много километров. Первый случай - это работа в чистом виде, как она есть. Рейдовый теплоход - буксир, который обслуживает порт. Этим все сказано. А вот второй случай - это, скажу я вам приключение. Иногда, конечно, ничего не происходит. Берем баржу, или плавкран, или земснаряд, или скрепер, тянем и ставим к причалу, или к месту работы. В обратный путь прихватываем что-то еще, чтобы мазут зазря не жечь. И смело возвращаемся в родной порт. Эдакий речной дальнобой.
Но бывают вахты - одно сплошное приключение…
Махно пришел работать на кораблик сразу после армии. В СПТУ он учился на тракториста (по науке механизатор), служил в танковых войсках, а потому взяли его мотористом. Но после одного случая капитан приказал к двигателям его близко не подпускать.
А случай был такой.
Прихожу на вахту. И уже издали, по звуку моторов понимаю, что с корабликом что-то не так. Не нужно иметь семи пядей во лбу или особливо музыкальный слух, чтобы услышать что двигатель «жеребится» по меткому выражению одного моториста. Что это значит? Это значит вместо мерного, ритмичного уханья, двигатель издает неритмичное взревывание, будто нехорошо ему, одышка и недомога. И тут же вижу, что из клюза, откуда течет обычно вялая струйка теплой воды, бьет могучая струя пара.
Из дизеля сделали пароход! А? Я бегу, громыхаю по трапу и, бросая на палубе портфель, ныряю в машинное отделение.
Дизеля охлаждаются забортной водой. Прохладная речная вода забирается через фильтр в накопитель, потом проходит через систему, охлаждает мотор и льется обратно за борт.
В машинном отделении я вижу Махно в трусах и в поту. Тупо смотрит он на гибнущие моторы, на бак испарителя, с которого уже краска лупиться начала и на морде его улыбка доброго идиота.
- Ты, так-перетак, что, собака злая, делаешь! - ору я ему.
- Дык я д-да в-вентили да закрыл…
- На кой ты к ним руки потянул, ушлепок?
- Д-ды я да п-подумал, р-раз да вентили, да должны да держать. А хрен ли они да открыты все…
Я начинаю открывать вентили системы охлаждения. Их, насколько помню, штук восемнадцать! И этот Кулибин перекрыл все. Всю систему! Глушить моторы в такой ситуации опасно. Не заведешь. Моторист из меня аховый, я не помню почему так, но перегретый двигатель может и заклинить, и «кулак показать». Но почему-то, кажется, что заклинить он может сугубо в случае остановки. Во всяком случае обошлось. Холодная вода хлынула в рубашки охлаждения, моторы через какое-то время угомонились, пошли колотить свое обычное «грррым-гррым-гррым» на малых оборотах. А потом еще две вахты постепенно, по четверти оборота каждого из восемнадцати вентилей, мы регулировали систему охлаждения. Все на глаз и по наитию. Но обошлось, а Махно забыл дорогу в машинное отделение, пусть и продолжал числиться мотористом.
На первом моем буксире постройки 1903 года стоял еще ископаемый дизель с красивой такой медной табличкой с ятями: «Двигатель внутренняго сгорания, системы Дизеля, в эксплуатации весьма прост, может обслуживаться неграми и даже русскими». Красивый был агрегат! Сон дизельпанка! Правда надпись, согласитесь, несколько досадная. 3Д6 - поновей, но тоже дуракоустойчив до крайности. Потому и прижился как на флотах, так и на железных дорогах. Сломать его не просто даже такому танкисту-механизатору как Махно. Про такие машины говорят: «Не помрет, пока не похоронишь!»
Но речь не о моторах, а собственно о Махно.
Телосложения парень был богатырского, но какого-то угловатого: сильные длинные руки, приделанные к довольно узким плечам, кривые ноги с огромными ступнями, курносое, простецкое лицо олигофрена и загадочный взгляд… Взгляд, я бы сказал, повышенной загадочности, потому что правый глаз у него смотрел на одиннадцать, а левый на два часа. Обладал он чудовищной несущей способностью, удачно компенсированной столь же чудовищной ленью.
Впрочем, иногда он эту свою несущую способность весьма успешно применял. Выражалось это в том, что он хватал все что плохо лежало, каким бы тяжелым оно не оказалось и нес. «Остановят - отдам!» - говорил он с милой улыбкой деревенского дурачка. Но останавливали редко. Лапы у него были, как совковые лопаты и вязаться с ним никто не хотел.
В каждой роте есть свой обормот, в каждом стаде паршивая овца, на каждом корабле свой Махно... Ну, или почти на каждом. Одно дело когда Махно приходится на 300 человек экипажа. Тогда это даже забавно. Но когда он каждый третий - как в нашем случае, то его разрушительные свойства забавными быть перестают.
Был у нас один случай, после которого я такого капитанского мата-перемата не слыхал больше никогда, даже по праздникам, и, надеюсь, не доведется случай услышать.
Конец, для тех кто подзабыл, это не то что вы подумали, это любой кусок каната, чалки, троса на судне. Это знают на флотах все. Поэтому команда «руби концы» не приводит к членовредительству, а наоборот к экстренному отходу судна от причальной стенки.
А знаете ли какой самый короткий и какой самый длинный конец на судне? Можно подумать, я не тороплю. Отставить. Самый короткий конец - на рынде, а самый длинный - язык у боцмана. Считается, что материться круче боцмана невозможно. У нас на РТшке, за неимением боцмана - совмещал эту должность капитан. Но капитанский мат отличается от боцманского самым решительным образом. Диаметрально, я бы сказал, отличается. Боцманы матом разговаривают. А капитан приберегает этот самый темпераментный и богатый обертонами и смыслами способ выражать свои чувства на самый крайний случай, как главный калибр.
Главный калибр... Гм... К чертям собачьим Махно, расскажу про главный калибр! Все помнят хрестоматийный кадр из фильма «Броненосец Потемкин», когда эскадра, посланная усмирять мятежный броненосец встречает его без единого выстрела. Идеологически сильно, но как-то не по-киношному. И совсем не по-эйзенштейновски, ведь маэстро мыслил кино как «монтаж аттракционов». Ну не уже ли Эйзенштейн мог прохлопать такой аттракцион, как залп эскадры? Не мог. Узнал я, что собирался маэстро снять залп. Но не задалось.
А было так...
Эскадра строится на внутреннем рейде, съемочная группа с толпой зрителей - на набережной. Ассистент машет платочком и эскадра вслед за флагманом жахает из пушек главного калибра - один корабль за другим. Грандиозный аттракцион!
Изготовились к съемке. Все замерли: киношники, зрители вдоль всего берега, канониры у орудий, вахтенный с биноклем. Взмах белого платка... Флагман дает залп, а за ним все корабли... Как тут хренануло! Пленка слетает с направляющих, камера со штатива, киношники и зрители размазываются ударной волной по набережной, в воздух летят шляпы, чепчики, платочки, контуженный оператор бродит среди копошащихся тел с одним ботинком в руке в поисках второго... Эйзеншейн вытряхивает эхо из ушей и рожает новое художественное решение: без единого выстрела встречает эскадра мятежный броненосец. Без единого, такого-сякого, выстрела!
Вот что есть такое главный калибр.
Однажды Махно применил рационализацию и нарвался на капитанский матерный залп... Уж и не помню точно сколько трюмов на катере, разделенных водонепроницаемыми переборками. Ну, пусть их будет восемь. И есть помпа для откачки воды, в случае чего. Приводится помпа от двигателя. От нее идут трубы в каждый трюм. Трубы сходятся в в своеобразный «смеситель» вроде того что мы можем видеть в кухне, только вентилей на нем не два, а восеь, по числу трюмов. При образовании течи нужно только включить помпу, да открыть нужный вентиль. Капитан, имея на корабле некоторое время для досуга, в отличие от матроса и моториста, занялся как-то, и сделал из плексигласа номерки вроде тех, что выдают в театре в гардеробной. Акуратно отшлифовал квадратики оргстекла, написал на них касивым капитанским почерком цифры и привесил к каждому вентилю. Теперь никакой путаницы с трюмами быть не должно. Номер 1 - это у нас левый носовой трюм. 2 - правый носовой.
Теперь даже в самой авральной запарке не потонем, случись что! Капитан был счастлив целый день.
Не был счастлив Махно. Он никак не мог соотнести в своей дубовой голове цифры с трюмами. И решил сделать всем хорошо!
Он взял ножовку и отпили, скотина, упомянутый «смеситель», надел на патрубок помпы резиновый шланг, обтянул его хомутом из сталистой проволоки, а бухту шланга бросил на палубу.
«Я, - говорит, - теперь да легко да суну да шланг да в л-л-любой трюм и воду да откачаю. И никаких да в-в-вентилей считать да не надо!»
Увидел капитан эту рацуху, получил разъяснения, которые Махно давал всякому желающему с улыбкой доброго идиота и...
И нанес капитан удар главным калибром отборного мата. Последствия были не менее впечатляющими, чем у Эйзенштейна.
Махно дунул на пристань, перепрыгивая чугунные кнехты и якоря, по трапу на берег и затаился в ближайших кустах. На борт он вернулся только после трех стадий переговоров, при посредстве шкипера пристани в качестве миротворца, и только после клятвенных заверений, что обещание утопить его в танке с мазутом и смыть в гальюн, выполнено не будет.
Месяц мы перепрыгивали через петли шланга на палубе, пока не случилась оказия позволившая приварить блок вентилей обратно к патрубку помпы.
Деятельный дурак - зло. Но деятельный дурак на флоте - это, знаете ли, оверкиль.
Пришли мы однажды в город Шилово за плавкраном. Может и не Шилово, а какой-то другой населенный пункт, не хочу обижать аборигенов, но, я запомнил так. Сюда тоже не порожняком тащились - «калошу» на «рогах» толкачом вели. Со щебнем «калошу» - это баржа безэкипажная насыпная так у нас называется. Ну, да и шут с ней.
Пришли, стали к пристани. Плавкран стоит поодаль у берега. Работу закончил, да подождать придется - крановщики ожидая нас в город подались и не вернулись еще.
По такому случаю мы с Махно отправились тоже в город. До ближайшего магазина за хлебушком. Капитан немедля прилег в каюте. Капитан любил и умел спать.
Так получилось, что жрать на катере совсем ничего не было. Капитан принес из дома на вахту банку рыбы домашнего консервирования - копченый судак в масле. Но эту банку сожрал Махно в одно рыло. Капитан не предупредил его, что брать нельзя. Вот он и сожрал. У нас с некоторых пор завелась традиция предупреждать Махно, что вот это и вот это брать нельзя. Он честно не трогал. А если по каким-то причинам предупредить не получилось, или не успели, то продукт гарантированно отправлялся в немерянную утробу Махно.
Так и вышло, что из еды на судне:
1. соль в солонке,
2. полловина пачки комбижира,
3. треть кило перловки пыльной,
4. несъедобные (недозрелые, терпкие) очищенные грецкие орехи, в количестве полторы пригоршни, в незапямятные времена от щедрот принесенные не кем-нибудь, а именно Махно, чем он очень гордился,
5. чучело щуки на стене в каюте...
Время, как назло было - последние дни до зарплаты. А в такие дни команду охватывает финансово-половой кризис. Это когда суешь руку в карман, а там... ничего, кроме детородного органа, голодного и злого. Потому этот кризис и называется так.
Махно я взял собой не для компании. Поскольку капитан заснул, то моториста оставлять на корабле было опасно. Он любую порученную работу делал так, чтобы второй раз это делать ему уже не приказывали от греха. Но работы на судне много и накосячить он успевал по нескольку раз за вахту. Однако, от скуки он мог сам себя работой на общее благо озадачить, как было с помпой или двигателем. Эта его активность огла обернуться самыми неприятными последствиями. Поэтому я и взял с собой Махно - чтобы был на глазах и подальше от борта.
Подошли мы к ближайшему сельпо. Избенка с вывеской «Продукты» над резным крылечком. Вкруг крылечка лопухи тенистые.
И вдруг вижу я в лопухах виднеется... ящик водки. Да не просто ящик водки, а еще пара бутылок сверху плашмя пристроены. «Смотри, Махно, - говорю, - водка ничья!» Это я так пошутил. Черт меня за язык дернул! Но просто потрясение было уж очень велико. Тут, понимаешь, в кармане 50 копеек на три буханки черного и «Памир», а у людей настолько денег куры не клюют, что они по лопухам на виду водку ящиками расставляют. Ну как тут не вспылить?
И ведь ни души вокруг.
«Да я да беру? - Говорит Махно отважно жадный до всего, что плохо лежит. - Да понес?»
А водка лежала плохо, надо признать.
Более того!
Отвратительно и гнусно лежала водка!
Не ровен час приберет кто.
«Да к-как? - бьет копытом Махно, - б-берем?»
Я что ему должен был сказать? Я обтекаемо выразился в том смысле, что я иду хлеба куплю, а ты тут, дескать, как сумеешь, так и развлекайся. И я, действительно, извольте видеть, пошел и купил хлеба.
Выхожу я с тремя буханками на крылечко и вижу то, что и ожидал увидеть: ни Махно, ни водки в лопухах.
Когда недели через три мы снова пришли в этот населенный пункт, мне шкипер с пристани рассказывал, что Махно нес на катер водку впереди себя торжественно и независимо, разве что не выкрикивал: «А вот кто водку потерял? Чья тут водка в кустах валялася?» И принес.
Прибегаю с хлебом на катерок, а капитан уже к отходу налаживается, пора кран забирать и в дорогу.
Едва я ступил на палубу, мы отчалили, занес я хлеб в камбуз и на мостик, доложиться.
Махно мне говорит подпольным голосом: «Я водку в рундук поклал, а да ящик, я да за борт да выкинул!»
Это он молодец, значит, следы замел... Ага.
Когда подошли к крану, четверо из его команды еще на берегу топтались. Но крановщик, пустил машину, вытянул в торону берега стрелу, спустил им ковш пятитонник, мужики его облепили, да так и были перенесены на палубу. На каждом плавсредстве есть свои забавные ухищрения и приемчики непривычные непосвященным.
Взяли кран под борт, идем, и тут же прибегает к нам несколько запаренный шкипер крана.
«Мужики, - интересуется, - а куда вы ящик водки доставляете, к какому такому столу он у вас определен, если конечно не секрет?» На что капитан авторитетно ему отвечает, как капитану и положено, за всю команду, что водка приписана теперь столу нашему, рейдового теплохода РТ 386, больше никаких других на нее планов нет. «Ильич, - вытаращился ихний шкипер на нашего капитана, настолько потрясенный, что задал самый нелепый из нелепых вопросов, - вы что с ящиком водки делать собираетесь?» А Капитан, утверждая судно на курсе энергичными перекатами штурвала, так же ему авторитетно и объясняет: «Пить будем!»
Шкип оказался непонятливый и переспрашивает: «Ящик на троих?»
А Махно, гордо выпятив грудь уточняет: «Не ящик. Да ящик, да еще да две да б-бутылки!»
И тогда шкипер выложил свой единственный козырь: «У нас закусь есть мировая!»
Мы с капитаном преглянулись. Время за полдень, идти нам с этим краном жаркой ночью до самого утра. Жрать на судне окромя трех буханок хлеба по прежнему нечего.
«И что за закусь?» - небрежно, будто сомнения меня мучают, интересуюсь.
«Грузди, - говорит шкипер, - прямого посола, ведро!»
Я сглотнул обильно набежавшую слюну и скомандовал: «Несите закусь!»
Соленый груздь - это же князь закуски - холодный, хрусткий, а если с горячей курочкой или перепелкой...
Но не будем об этом, слишком тема волнующая, воспаляющая воображение.
Я рассудил, что ящик водки, да еще две бутылки в расчете на восемь человек (нас трое, да команда на кране - пятеро) это вполне уже скромное застолье.
Не скажу, что я не чувствовал подвоха, но что реально может быть не так с груздями? Оказалось может! Груздей было много и плесени поверх тоже. Промыл я их хорошенько, но даже в таком виде они в дело не могли идти. Они оказались круто соленые - как яд, что кроме соли ничего не чувствовалось. А груздь не тот гриб, который можно разварить. Получится скверная сопливая размазня. Однако я подумал сразу о перловке. Она соль заберет. Лучше рис, конечно... Но все это уныло как-то... И так уныло, и сяк.
Весь в кулинарных печалях вышел я на мостик, встал у леера перед рубкой и поднял очи, вознося безадресную мольбу в белое небо.
Жара стояла такая, что по реке плыли тухлые полувареные ракушки. Духота. От воды не свежестью, а болотным удушьем пахнет.
Ну куда эти пересоленные грибы под водку? Нет... Не желаю...
И кто-то там наверху внял моим мольбам!
На крутояре над рекой увидел я большую стаю горлинок.
Понесся на кран. «Чертоган есть? - Спрашиваю, - собирайте! А крупы какие?»
«Зачем крупы?» Зачем чертоган они ни спрашивают! «Птиц кормить!» «А на это дело у нас мешок комбикорма есть хорошего, кукурузного!» Откуда у них комбикорм спрашивать не надо. Крановшики они такие - что грузят, то и комуниздят. У них на кране и доски необрезной запас и картошка есть и много чего.
Бегу обратно на катер и объясняю диспозицию капитану. Ильича уговаривать не надо, сработал право на борт и вытолкнул кран на пологий пляж на треть пантона.
А мы с мужиками забрались на крутояр, соорудили ловушку для птиц из чертогана. А чертоган у них оказался знатный - 3х3 метра. Посыпали комбикорма щедро и в кустах с леской присели.
И пошла потеха!
Горлинки садятся комбикорму поклевать, леску - дерг, палка - брык, сетка накрывает птичек, подбегаем, головы посвернули, собрали в ведро и снова ставим ловушку.
Махно сидит на палубе и щиплет тушки. Весь в пуху, пухом отплевывается, вся палуба в пуху...
- Мудила, - говорю ему ласково, - их бы из чайничка ошпарить надо. И пух лететь не будет, и щипать легче.
- Да я да и так да хорошо справляюся, - отвечает.
Горлинок мы наловили без малого тридцать штук. Махно их ощипал, я выпотрошил и набил теми самыми груздями. Потом запанировал в орешках (смолол на рулевом редукторе в мешочке несъедобные махновские грецкие) с мукой. Перец черный нашелся у крановщиков (мешок, что характерно), а прочие специи насобирал я край леса. Ну и зажарил я лесных голубей на огромной жаровне под крышкой на полпачке комбижира. Знатная была жаровня - чугунная, толстостенная на две комфорки разом становилась, и крышка к ней была хорошая со сторожем. До сих пор по ней скучаю.
Капитан доложил в порт корото и по делу. Стоим, говорит, редуктор ремонтируем. Помощь не нужна. К утру управимся. По исполнении доложим.
И приступили, не торопясь, с чувством и с толком.
А утром я понял чем отличается капитан от простого матроса, моториста или даже шкипера крана, ибо капитан две бутылки заначил на опохмел родному экипажу.
Вот так иногда колоссальная несущая способность Махно приносила пользу.
Я потом стороной пытался выяснить, чью же водку мы пригрели. Ну интересно же. Ящик водки по тем временам, да и по любым, это не поллитра. Переполох же должен быть. Но вроде как никто ее в Шилово и не искал. Может так хорошо потеряли, что и не вспомнили? Тайна сия мраком покрыта.
Так и хочется придумать к этим ночным посиделкам какие-нибудь зрелищные приключения, но ничем ночь эта не была ни расцвечена, ни омрачена. Просто хорошо посидели, попили поели.