Моя подруга Муханькова
(небольшой рассказ из школьной жизни девицы Ивановой - основано на почти-реальных событиях:)
В сентябре я еще в свой класс пришла учиться. Все там были знакомые-презнакомые, с детского сада изученные вдоль и поперек. От некоторых даже устала за восемь лет. Некоторые надоели. А еще кое-кто так достал, что хоть в другую школу переводись.
В октябре учительница физики, несравненная Майя, женщина суровая и решительная, попросила меня зайти к ней после уроков, чтобы обсудить моё будущее.
- Обсудим твое будущее, Иванова, - сказала она и строго на меня посмотрела. Так строго, что у меня сразу коленки подогнулись, и я вспоминать бросилась, чего там с моим настоящим не так и чем оно мне в будущем грозит. Ничего не вспомнила, кроме разбитого случайным попаданием ноги окна в подъезде. Но об этом Майя знать никак не могла, потому что жила в соседнем районе и в школу ездила на автобусе. Конечно, была вероятность, что было в моем настоящем еще что-нибудь нехорошее, но мне самой об этом ничего известно не было.
- Сегодня? - дрогнувшим голосом спросила я и увидела, как из-за ярко-салатового угла выглядывает Танька Муханькова, моя лучшая подруга. Та еще, конечно, подруга, вдруг пронеслось у меня в голове. В прошлом году, когда сирень рвали за школой, нас дворник поймал и громко кричал на всю улицу, что из-за таких как мы, нахалок, сирень в городе перевелась и озоновые дыры над землей разверзлись. Так она свой букет мне сунула и говорит: «Это мы ей рвали, а я сама страсть как не люблю, когда деревья ломают». И пошла себе прочь, забавно, да?.. Вечером правда звонила извиняться, подруга…
Сейчас она активно круглила глаза и что-то изображала губами. Смешно выглядело и непонятно, но мне не до смеха было. Надо мной Майя скалой нависла, и её шикарный костюм в леопардовых пятнышках прямо весь мир заполонил.
- Сегодня, Иванова, - подтвердила она, - дело срочное и безотлагательное. Я уже твоим родителям позвонила, чтобы пришли и нам с тобой компанию составили.
Тут мне совсем поплохело, но она, кажется, не заметила, а наоборот, расцвела вдруг улыбками и потрепала меня по плечу - не боись, мол, разберемся мы с твоим будущим, и не с такими будущими справлялись!
Вот так и вышло, что в тот же день в самом начале октября решила Майя перевести меня из «А» в свой собственный «отличный «Б». Решила и перевела. Без долгих разговоров и сомнений. Надо сказать, родителям эта идея понравилась. Папа долго жал руку Майе и говорил, что давно предчувствовал, что «А» - это болото, и что его дочь надо из этого болота вытягивать, иначе засосет её болото насмерть и не видать мне через три года институтов, как своих ушей. Мама тоже обрадовалась и на обратном пути из школы хвалила физичку и мечтала, как я с понедельника в отличницу превращусь. «В «Б» у тебя есть будущее!» - говорила она, и папа согласно кивал - есть, есть будущее! Майя человек опытный, зря говорить не будет, да и с директором этот вопрос, оказывается, давно решенный был. «Вот это учитель!» - сказал папа, - вот это ЧЕЛОВЕК!» И в его устах это было для нашей леопардовой Майи лучшим комплиментом.
Только Танька Муханькова ткнула в самую суть, о которой, конечно, никто и не подумал. «То есть… - протянула она, - тебя из БОЛОТА в «Б» переводят?.. Я правильно поняла?» И её глаза при этом сверкнули. Сверкать она всегда умела и делала это блестяще. «Ты пойми, Иванова! Ты зря боишься! - внушала она мне в субботу, пока мы бессмысленно пинали пустую банку из-под «Кока-колы», - ведь я с Майей согласна совершенно! Это болото, и она права. Один только Удавчиков чего стоит! Ведь по нему колония плачет! А Сименков Мишка? Ведь это просто… ууу!» - она не пояснила, но я и без нее прекрасно поняла, что за «ууу!» - Сименкова еще в детском саду пугали, что он, когда вырастет, будет ууу…
Банка гремела, джинсы от сырой травы вымокли чуть не до коленок и неприятно холодили при каждом шаге. Муханькова громко перечисляла одноклассников и все больше убеждалась, что класс наш - болото настоящее, и Майя права.. права на все сто, хотя сама она, Танька, остается без подруги, потому что одно дело - вместе на уроках, а другое - лишь по вечерам на улице.
- Да ладно тебе, - сказала я, наконец. - Как-то меня еще там примут, в этом героическом «Б»... Да и мы с тобой друзья навсегда, это ни от каких «бэшек» не зависит…
- Что друзья - это верно… А я вот что тебе скажу: не трусь, Иванова, привыкнешь. И они к тебе привыкнут. Знаешь, как кошки на новом месте приживаются? - вдруг ни с того, ни с сего спросила она, остановившись.
- Спасибо, дорогая… сравнила.
Потом мы долго бродили вокруг школы и пытались попасть собранными каштанами в окно второго этажа, которое кто-то забыл прикрыть, зашли в магазин и купили по мороженому, но день был настолько промозглый и сырой, что мороженое не лезло. А может, подумала я гораздо позже, оно не лезло вовсе не поэтому.
Я никогда не любила воскресенья. По утрам, собравшись в кухне за круглым столом, мы смотрели новости и сосредоточенно ели бутерброды, запивая их горячим кофе. У каждого своя кружка, у каждого - свое воскресенье. Это могли быть замечательные дни, но за пять минут до окончания бутербродов папа вдруг начинал интересоваться моими успехами по алгебре и физике, просил принести дневник и учебник, мама вздыхала и уходила с чашкой в комнату досматривать новости и ждать понедельника. Она вообще всегда любила свою архитектурную мастерскую, поэтому по субботам от нее отдыхала, а по воскресеньям томилась ожиданием понедельника, чтобы вновь окунуться в строго-геометричный мир чертежей, экономических расчетов и всеобщей суматохи. А папа не любил субботы, потому что ему приходилось «активно отдыхать» с мамой за посещением магазинов и уборкой квартиры, зато обожал воскресенья - за мои физику и алгебру. Занимались мы с завтрака до ужина, по-моему. Причем педагогический талант у папы отсутствует полностью, поэтому на первый раз он объяснял, на второй - раздражался, на третий - злился, а на все остальные бегал по квартире, потрясал в воздухе кулаками и предсказывал мне будущее дворника в соседнем дворе.
Это воскресенье оказалось иным. Проверив дневник и улыбнувшись учебнику физики, папа посоветовал мне хорошенько отдохнуть перед завтрашним днем. «Почитай, посмотри телевизор, сделай уроки на выходные, - сказал он, подмигивая маме, - завтра ты пойдешь в класс, где нет этих ваших ужасных удавчиковых и сименковых, по которым колония плачет! А это обязывает, понимаешь?»
И ушел досматривать с мамой новости.
А потом наступил понедельник. День, которого так ждали мои родители, и которого так страшилась я сама. День, когда мне надо было пройти мимо своих к чужим. И тут даже подбадривающие взгляды Муханьковой мне помочь не могли. Здесь все зависело от меня. И как назло по дороге до школы я вдруг вспомнила историю про кота, которого увезли в деревню, а он оттуда сбежал и целый месяц шел в Москву, не зная адреса.
Школа приближалась. Сумка в моей руке становилась все тяжелее и тяжелее - вечером я аккуратно зачеркнула на всех тетрадях «А» и красиво, но нерешительно приписала рядом с зачеркнутой прежней жизнью «Б». «И это весьма символично, - сказала мама, увидев, чем я занята. Мне это тоже показалось символичным - я словно сдвинула ось Земли на один градус и от этого изменился весь мир. Даже обычный октябрьский понедельник стал еще мокрее и совсем потерял цвета.
На пороге школы меня ждала Муханькова. По её словам она еще с вечера собственноручно обзвонила весь класс и предупредила о моем переходе, а с утра пришла в школу за час и встречала наших одноклассников словами о том, что Ивановой и так, мол, тяжело, поэтому давайте будем добрее и поддержим её в «вылезании из болота в чистые воды «Б» класса». В глазах у меня помутилось, но она так искренне переживала за меня, так сверкала глазами, что я решила оставить при себе все грубые слова, пришедшие мне на ум. В конце-концов, несмотря на сирень, она по-своему любила меня…
- Все в курсе, Иванова, - сказала она и сверкнула, - мы на твоей стороне. Иди смело к этим бэшкам и не посрами нашей чести. Не все, конечно (добавила она, снижая голос) оценили болотную метафору, но это временное явление. И как знать, как знать, - возможно, скоро мы снова будем вместе.
И мы вошли внутрь. Школа гремела, и по большому счету всем здесь было наплевать на мои страхи. Натянув сменку, Муханькова сказала, что думала всю ночь и ей кажется, что прощаться ни с кем не надо, а надо просто спокойно поздороваться с бывшими однополчанами и двинуться в «Б». «Главное не парься! - инструктировала меня подруга, - подумаешь, дело какое! Ну, перешла! Ну не в другую же школу?!» Я молча переставляла ставшие вдруг ужасно тяжелыми ноги со ступеньки на ступеньку и вспоминала о неприжившемся коте. Ассоциации возникали самые болезненные, но исправить уже ничего было нельзя. Потому что решение принято «в верхах» и моё мнение не учитывалось. Я вспомнила, как Майя пристально глядела родителям в глаза и упирала на слова «коррекционный класс! Коррекционный, понимаете?!», а родители согласно кивали и испуганно от неожиданно ставшего вдруг «коррекционным» класса открещивались.
Встреча с теперь уже бывшими одноклассниками прошла неудачно. Я и теперь помню их язвительные крики и смех. Удавчиков кривлялся, изображая «гадину-иванову», Сименков презрительно щурил глаза и даже сплюнул на чистый линолеум - до чего я была ему отвратительна. Кто-то из них (я не поняла) запустил мне в спину учебником и закричал «Предательница пошла!»
Они, мои родные и знакомые с детского сада «ашки», ржали, как кони и на все лады склоняли мое имя, и даже моя смелая Муханькова вдруг побледнела и отступила назад. Это был короткий, но очень яркий миг - вот только сейчас была рядом, и вдруг… отступила. Всего на шаг, но он показался мне бесконечным, как, наверное, казалась бесконечной тому коту дорога без адреса.
Под громкое улюлюканье я свернула за ярко-салатовый угол и взмокшими руками взялась за ручку двери, за которой начиналась моя новая «Б»-жизнь. Она тоже была еще неизвестная и страшная. От резко распахнутой двери метнулся к окну сквозняк и ударил неприкрытую форточку, в которую мы так недавно и так давно бросали с Муханьковой каштаны. Чуть морозный сырой воздух наполнил замолкнувший в ожидании класс. И, забыв от ужаса все заготовленные слова, я вошла и сказала: «Привет!».
В сентябре я еще в свой класс пришла учиться. Все там были знакомые-презнакомые, с детского сада изученные вдоль и поперек. От некоторых даже устала за восемь лет. Некоторые надоели. А еще кое-кто так достал, что хоть в другую школу переводись.
В октябре учительница физики, несравненная Майя, женщина суровая и решительная, попросила меня зайти к ней после уроков, чтобы обсудить моё будущее.
- Обсудим твое будущее, Иванова, - сказала она и строго на меня посмотрела. Так строго, что у меня сразу коленки подогнулись, и я вспоминать бросилась, чего там с моим настоящим не так и чем оно мне в будущем грозит. Ничего не вспомнила, кроме разбитого случайным попаданием ноги окна в подъезде. Но об этом Майя знать никак не могла, потому что жила в соседнем районе и в школу ездила на автобусе. Конечно, была вероятность, что было в моем настоящем еще что-нибудь нехорошее, но мне самой об этом ничего известно не было.
- Сегодня? - дрогнувшим голосом спросила я и увидела, как из-за ярко-салатового угла выглядывает Танька Муханькова, моя лучшая подруга. Та еще, конечно, подруга, вдруг пронеслось у меня в голове. В прошлом году, когда сирень рвали за школой, нас дворник поймал и громко кричал на всю улицу, что из-за таких как мы, нахалок, сирень в городе перевелась и озоновые дыры над землей разверзлись. Так она свой букет мне сунула и говорит: «Это мы ей рвали, а я сама страсть как не люблю, когда деревья ломают». И пошла себе прочь, забавно, да?.. Вечером правда звонила извиняться, подруга…
Сейчас она активно круглила глаза и что-то изображала губами. Смешно выглядело и непонятно, но мне не до смеха было. Надо мной Майя скалой нависла, и её шикарный костюм в леопардовых пятнышках прямо весь мир заполонил.
- Сегодня, Иванова, - подтвердила она, - дело срочное и безотлагательное. Я уже твоим родителям позвонила, чтобы пришли и нам с тобой компанию составили.
Тут мне совсем поплохело, но она, кажется, не заметила, а наоборот, расцвела вдруг улыбками и потрепала меня по плечу - не боись, мол, разберемся мы с твоим будущим, и не с такими будущими справлялись!
Вот так и вышло, что в тот же день в самом начале октября решила Майя перевести меня из «А» в свой собственный «отличный «Б». Решила и перевела. Без долгих разговоров и сомнений. Надо сказать, родителям эта идея понравилась. Папа долго жал руку Майе и говорил, что давно предчувствовал, что «А» - это болото, и что его дочь надо из этого болота вытягивать, иначе засосет её болото насмерть и не видать мне через три года институтов, как своих ушей. Мама тоже обрадовалась и на обратном пути из школы хвалила физичку и мечтала, как я с понедельника в отличницу превращусь. «В «Б» у тебя есть будущее!» - говорила она, и папа согласно кивал - есть, есть будущее! Майя человек опытный, зря говорить не будет, да и с директором этот вопрос, оказывается, давно решенный был. «Вот это учитель!» - сказал папа, - вот это ЧЕЛОВЕК!» И в его устах это было для нашей леопардовой Майи лучшим комплиментом.
Только Танька Муханькова ткнула в самую суть, о которой, конечно, никто и не подумал. «То есть… - протянула она, - тебя из БОЛОТА в «Б» переводят?.. Я правильно поняла?» И её глаза при этом сверкнули. Сверкать она всегда умела и делала это блестяще. «Ты пойми, Иванова! Ты зря боишься! - внушала она мне в субботу, пока мы бессмысленно пинали пустую банку из-под «Кока-колы», - ведь я с Майей согласна совершенно! Это болото, и она права. Один только Удавчиков чего стоит! Ведь по нему колония плачет! А Сименков Мишка? Ведь это просто… ууу!» - она не пояснила, но я и без нее прекрасно поняла, что за «ууу!» - Сименкова еще в детском саду пугали, что он, когда вырастет, будет ууу…
Банка гремела, джинсы от сырой травы вымокли чуть не до коленок и неприятно холодили при каждом шаге. Муханькова громко перечисляла одноклассников и все больше убеждалась, что класс наш - болото настоящее, и Майя права.. права на все сто, хотя сама она, Танька, остается без подруги, потому что одно дело - вместе на уроках, а другое - лишь по вечерам на улице.
- Да ладно тебе, - сказала я, наконец. - Как-то меня еще там примут, в этом героическом «Б»... Да и мы с тобой друзья навсегда, это ни от каких «бэшек» не зависит…
- Что друзья - это верно… А я вот что тебе скажу: не трусь, Иванова, привыкнешь. И они к тебе привыкнут. Знаешь, как кошки на новом месте приживаются? - вдруг ни с того, ни с сего спросила она, остановившись.
- Спасибо, дорогая… сравнила.
Потом мы долго бродили вокруг школы и пытались попасть собранными каштанами в окно второго этажа, которое кто-то забыл прикрыть, зашли в магазин и купили по мороженому, но день был настолько промозглый и сырой, что мороженое не лезло. А может, подумала я гораздо позже, оно не лезло вовсе не поэтому.
Я никогда не любила воскресенья. По утрам, собравшись в кухне за круглым столом, мы смотрели новости и сосредоточенно ели бутерброды, запивая их горячим кофе. У каждого своя кружка, у каждого - свое воскресенье. Это могли быть замечательные дни, но за пять минут до окончания бутербродов папа вдруг начинал интересоваться моими успехами по алгебре и физике, просил принести дневник и учебник, мама вздыхала и уходила с чашкой в комнату досматривать новости и ждать понедельника. Она вообще всегда любила свою архитектурную мастерскую, поэтому по субботам от нее отдыхала, а по воскресеньям томилась ожиданием понедельника, чтобы вновь окунуться в строго-геометричный мир чертежей, экономических расчетов и всеобщей суматохи. А папа не любил субботы, потому что ему приходилось «активно отдыхать» с мамой за посещением магазинов и уборкой квартиры, зато обожал воскресенья - за мои физику и алгебру. Занимались мы с завтрака до ужина, по-моему. Причем педагогический талант у папы отсутствует полностью, поэтому на первый раз он объяснял, на второй - раздражался, на третий - злился, а на все остальные бегал по квартире, потрясал в воздухе кулаками и предсказывал мне будущее дворника в соседнем дворе.
Это воскресенье оказалось иным. Проверив дневник и улыбнувшись учебнику физики, папа посоветовал мне хорошенько отдохнуть перед завтрашним днем. «Почитай, посмотри телевизор, сделай уроки на выходные, - сказал он, подмигивая маме, - завтра ты пойдешь в класс, где нет этих ваших ужасных удавчиковых и сименковых, по которым колония плачет! А это обязывает, понимаешь?»
И ушел досматривать с мамой новости.
А потом наступил понедельник. День, которого так ждали мои родители, и которого так страшилась я сама. День, когда мне надо было пройти мимо своих к чужим. И тут даже подбадривающие взгляды Муханьковой мне помочь не могли. Здесь все зависело от меня. И как назло по дороге до школы я вдруг вспомнила историю про кота, которого увезли в деревню, а он оттуда сбежал и целый месяц шел в Москву, не зная адреса.
Школа приближалась. Сумка в моей руке становилась все тяжелее и тяжелее - вечером я аккуратно зачеркнула на всех тетрадях «А» и красиво, но нерешительно приписала рядом с зачеркнутой прежней жизнью «Б». «И это весьма символично, - сказала мама, увидев, чем я занята. Мне это тоже показалось символичным - я словно сдвинула ось Земли на один градус и от этого изменился весь мир. Даже обычный октябрьский понедельник стал еще мокрее и совсем потерял цвета.
На пороге школы меня ждала Муханькова. По её словам она еще с вечера собственноручно обзвонила весь класс и предупредила о моем переходе, а с утра пришла в школу за час и встречала наших одноклассников словами о том, что Ивановой и так, мол, тяжело, поэтому давайте будем добрее и поддержим её в «вылезании из болота в чистые воды «Б» класса». В глазах у меня помутилось, но она так искренне переживала за меня, так сверкала глазами, что я решила оставить при себе все грубые слова, пришедшие мне на ум. В конце-концов, несмотря на сирень, она по-своему любила меня…
- Все в курсе, Иванова, - сказала она и сверкнула, - мы на твоей стороне. Иди смело к этим бэшкам и не посрами нашей чести. Не все, конечно (добавила она, снижая голос) оценили болотную метафору, но это временное явление. И как знать, как знать, - возможно, скоро мы снова будем вместе.
И мы вошли внутрь. Школа гремела, и по большому счету всем здесь было наплевать на мои страхи. Натянув сменку, Муханькова сказала, что думала всю ночь и ей кажется, что прощаться ни с кем не надо, а надо просто спокойно поздороваться с бывшими однополчанами и двинуться в «Б». «Главное не парься! - инструктировала меня подруга, - подумаешь, дело какое! Ну, перешла! Ну не в другую же школу?!» Я молча переставляла ставшие вдруг ужасно тяжелыми ноги со ступеньки на ступеньку и вспоминала о неприжившемся коте. Ассоциации возникали самые болезненные, но исправить уже ничего было нельзя. Потому что решение принято «в верхах» и моё мнение не учитывалось. Я вспомнила, как Майя пристально глядела родителям в глаза и упирала на слова «коррекционный класс! Коррекционный, понимаете?!», а родители согласно кивали и испуганно от неожиданно ставшего вдруг «коррекционным» класса открещивались.
Встреча с теперь уже бывшими одноклассниками прошла неудачно. Я и теперь помню их язвительные крики и смех. Удавчиков кривлялся, изображая «гадину-иванову», Сименков презрительно щурил глаза и даже сплюнул на чистый линолеум - до чего я была ему отвратительна. Кто-то из них (я не поняла) запустил мне в спину учебником и закричал «Предательница пошла!»
Они, мои родные и знакомые с детского сада «ашки», ржали, как кони и на все лады склоняли мое имя, и даже моя смелая Муханькова вдруг побледнела и отступила назад. Это был короткий, но очень яркий миг - вот только сейчас была рядом, и вдруг… отступила. Всего на шаг, но он показался мне бесконечным, как, наверное, казалась бесконечной тому коту дорога без адреса.
Под громкое улюлюканье я свернула за ярко-салатовый угол и взмокшими руками взялась за ручку двери, за которой начиналась моя новая «Б»-жизнь. Она тоже была еще неизвестная и страшная. От резко распахнутой двери метнулся к окну сквозняк и ударил неприкрытую форточку, в которую мы так недавно и так давно бросали с Муханьковой каштаны. Чуть морозный сырой воздух наполнил замолкнувший в ожидании класс. И, забыв от ужаса все заготовленные слова, я вошла и сказала: «Привет!».