Н.
Вот есть, к примеру, Н. Всё, что ей сейчас надо, у неё есть: карьера на взлёте (и делать-то надо совсем немного, чтобы взлетела в самую высь), дом прекрасный, машина, муж. Муж, конечно, практически идеальный. Красивый, умный -- что там ещё в комплекте идёт.
На работу Н. ходит в строгой одежде -- юбка на пол-ладони ниже колена, чулки фильдеперсовые. Рубашка накрахмалена так, что хочется воротничку честь отдать. Встать по стойке смирно, и сказать: приветствую вас, глубокоуважаемый воротничок! Да и как иначе -- кто же слушаться-то будет, коли вид несерьёзный. Карьера-то на взлёте, но ещё не на пике. И хочется пика, а не пике́.
Но дома совсем другое дело. Дома можно расслабиться и отдохнуть. Дома практически идеальный муж -- всё в комплекте. И всё хорошо у них, просто прекрасно. Договариваться умеют.
К примеру, не далее как вчера, решила Н. картину на стену повесить. Картина давно куплена, стоит в углу, пылится, участи своей дожидается. Прекрасная картина: гостиную украсить, белоснежные стены яркими красками разбавить.
-- Милый, -- воркует Н., ласково обнимает, прижимается к широкой спине, -- Давай, наконец, картину повесим. Столько времени пылится, жалко. Она такая красивая. -- Н. вздыхает: не так чтобы тяжко, но чтобы понятно, что с картиной, несомненно, жизнь заиграет новыми красками.
-- Конечно, дорогая, -- муж допивает чай и идёт в чулан за инструментами.
После мучительного выбора правильного места (сюда нельзя, это тёмный угол, её не видно будет; ну что ты, дорогой, как же можно сюда -- здесь всегда солнце, выцветет же сразу; золото моё, какие-то у тебя странные идеи, сам подумай -- это прямо на пороге, кто на неё смотреть вообще будет; здесь тоже не очень -- здесь мы когда-нибудь диван поставим и тогда, представь, всё время будем к ней спиной, для чего она тогда вообще нужна. Посмотри-ка сюда, как тебе вот это место? Правда, замечательная идея? Как же я рада, что ты тоже так думаешь!), муж сосредоточенно устанавливает стремянку, берёт в руки молоток, зажимает в зубах гвоздь и взгромождается на стремянку. Делов-то -- сейчас забьём, поправим, повесим -- разве ж это работа?
Боже мой, это ж надо! Нет, боже, не подумай чего, я его очень люблю. Это само собой. Но это ж надо такие кривые руки иметь. Как он вообще в жизни без меня справляется? Нет, я, конечно, ничего ему не скажу -- чего расстраивать. И, главное, дело даже не в расстройстве, это же всё равно не поможет. Каждый раз одно и то же. Вот как, объясните мне, дурной и глупой женщине, как можно один гвоздь прибить так, чтобы раскурочить полстены? Вот как у него это всегда получается? Один несчастный гвоздь! Это вот не дырочка, это тоннель под Ла-Маншем! Ничего страшного, молчи, успокойся, улыбайся, выдыхай. С прошлого раза, когда телефон вешал, осталась шпаклёвка. Да и краска, кажется, тоже. Вот спать пойдёт -- всё замажу. Или завтра, в крайнем случае. Завтра покер, вернётся поздно, всё успею. Надо только точно понять сколько там замазывать. Нет, шпаклёвки должно хватить, должно, конечно. Ну вот как, как у него это получается? И ведь не дурак, старается, и вообще прекрасный. Полстены, черт побери, опять полстены!
-- Подай мне, пожалуйста, картину, -- басит со стремянки муж, любуясь вбитым гвоздём, -- сейчас я буду вешать, а ты говори: ровно или не очень, хорошо?
-- Конечно, дорогой, -- воркует Н. и подаёт картину. Картина тяжёлая, Н. старательно держит её двумя руками, немного придерживает коленом и совсем чуть-чуть подбородком.
-- Ну как? -- муж любуется на содеянное, ждёт реакции.
-- Прекрасно, дорогой! Слезай, будем чай пить и на картину смотреть! Как же здорово, спасибо тебе! Нет, зашпаклевать, конечно, не проблема -- дел на пять минут. Покрасить, в общем и целом, тоже. Вот только как я её назад повешу, я ж грохнусь, ей-ей, я же её сейчас держала. Тяжёлая, собака такая. Ничего, позову Г. -- он завсегда будет рад помочь. Всё равно от него толка никакого. Вот пусть стоит и картину держит.
-- Ну, дорогая, -- муж отнёс инструменты и стремянку в чулан, присел, любуется, -- давай-ка, мы вина выпьем. За такую картину -- как не выпить!
Н. открывает вино ( хорошее вино, между прочим, он и выбрал. Вино у него получается выбирать значительно лучше. Да что уж там, зашпаклюю, закрашу, никто и не заметит, охо-хо, надо же, полстены, господи, полстены! Вот как?), садится рядом. Они неторопливо пьют вино, смотрят на картину и некоторое время молчат.
Нет, я не спорю, картина ничего. Какая Н. хорошая, но бестолковая же, совершенно бестолковая. Всё я -- гвоздь прибить я, картину повесить я, унитаз прочистить -- тоже я. У меня там утечка памяти, пойнтеры неосвобождённые бегают, мне бы их пойти найти, но нет. Как же я её брошу. Она же не справится. Как она вообще без меня справляется -- уму непостижимо. Нет, работа это другое. Там-то она, конечно, царь и бог. Да и я, в общем-то, хорош. Но вот быт, быт! Что там надо, чтобы повесить картину? Гвоздь вбить? Делов на пять минут. Ну, на самом деле, всё правильно -- не женское это дело. Она у меня слабая, нежная, негоже ей гвозди вбивать. Как я всё хорошо сделал, загляденье просто! Ай, молодец! Вот некоторые балбесы так делают, что потом всё переделывать приходится. А я молодец -- дырочка аккуратная, незаметная совсем, будто шприцем, а не молотком; ровно висит, красиво. И место удачное выбрал. Не настоял бы на месте, черти где висела бы.
Н. пьёт вино, кладёт голову на плечо мужа. Идиллия.
-- Ну что, дорогой, пойдём спать? А то завтра вставать рано, дела... Он уходит в семь, а мне к десяти -- успею, точно успею, сил нет смотреть на этот Ла-Манш
-- Да, дорогая, конечно. Идём-ка спать! Как же мне повезло-то с ней. Вот бывают ужасные бабы -- склочные, вредные. Всё им не так, всё не эдак. И гвоздь не так забил, и унитаз не так прочистил. А она ценит, всё ценит. Ещё бы -- сама же вообще ничего в быту не умеет. Прекрасная неумёха. Как же, всё-таки, я прекрасно её повесил! Да я для неё что угодно сделаю -- завтра, если захочет, ещё одну повешу. Нет, ну как же здорово получилось! Пойнтеры завтра, завтра.
Н. моет бокалы, аккуратно, чтобы не разбились, протирает их полотенцем, оглядывается на картину, смотрит внимательно, выключает свет. Обнявшись, они идут спать.
На работу Н. ходит в строгой одежде -- юбка на пол-ладони ниже колена, чулки фильдеперсовые. Рубашка накрахмалена так, что хочется воротничку честь отдать. Встать по стойке смирно, и сказать: приветствую вас, глубокоуважаемый воротничок! Да и как иначе -- кто же слушаться-то будет, коли вид несерьёзный. Карьера-то на взлёте, но ещё не на пике. И хочется пика, а не пике́.
Но дома совсем другое дело. Дома можно расслабиться и отдохнуть. Дома практически идеальный муж -- всё в комплекте. И всё хорошо у них, просто прекрасно. Договариваться умеют.
К примеру, не далее как вчера, решила Н. картину на стену повесить. Картина давно куплена, стоит в углу, пылится, участи своей дожидается. Прекрасная картина: гостиную украсить, белоснежные стены яркими красками разбавить.
-- Милый, -- воркует Н., ласково обнимает, прижимается к широкой спине, -- Давай, наконец, картину повесим. Столько времени пылится, жалко. Она такая красивая. -- Н. вздыхает: не так чтобы тяжко, но чтобы понятно, что с картиной, несомненно, жизнь заиграет новыми красками.
-- Конечно, дорогая, -- муж допивает чай и идёт в чулан за инструментами.
После мучительного выбора правильного места (сюда нельзя, это тёмный угол, её не видно будет; ну что ты, дорогой, как же можно сюда -- здесь всегда солнце, выцветет же сразу; золото моё, какие-то у тебя странные идеи, сам подумай -- это прямо на пороге, кто на неё смотреть вообще будет; здесь тоже не очень -- здесь мы когда-нибудь диван поставим и тогда, представь, всё время будем к ней спиной, для чего она тогда вообще нужна. Посмотри-ка сюда, как тебе вот это место? Правда, замечательная идея? Как же я рада, что ты тоже так думаешь!), муж сосредоточенно устанавливает стремянку, берёт в руки молоток, зажимает в зубах гвоздь и взгромождается на стремянку. Делов-то -- сейчас забьём, поправим, повесим -- разве ж это работа?
Боже мой, это ж надо! Нет, боже, не подумай чего, я его очень люблю. Это само собой. Но это ж надо такие кривые руки иметь. Как он вообще в жизни без меня справляется? Нет, я, конечно, ничего ему не скажу -- чего расстраивать. И, главное, дело даже не в расстройстве, это же всё равно не поможет. Каждый раз одно и то же. Вот как, объясните мне, дурной и глупой женщине, как можно один гвоздь прибить так, чтобы раскурочить полстены? Вот как у него это всегда получается? Один несчастный гвоздь! Это вот не дырочка, это тоннель под Ла-Маншем! Ничего страшного, молчи, успокойся, улыбайся, выдыхай. С прошлого раза, когда телефон вешал, осталась шпаклёвка. Да и краска, кажется, тоже. Вот спать пойдёт -- всё замажу. Или завтра, в крайнем случае. Завтра покер, вернётся поздно, всё успею. Надо только точно понять сколько там замазывать. Нет, шпаклёвки должно хватить, должно, конечно. Ну вот как, как у него это получается? И ведь не дурак, старается, и вообще прекрасный. Полстены, черт побери, опять полстены!
-- Подай мне, пожалуйста, картину, -- басит со стремянки муж, любуясь вбитым гвоздём, -- сейчас я буду вешать, а ты говори: ровно или не очень, хорошо?
-- Конечно, дорогой, -- воркует Н. и подаёт картину. Картина тяжёлая, Н. старательно держит её двумя руками, немного придерживает коленом и совсем чуть-чуть подбородком.
-- Ну как? -- муж любуется на содеянное, ждёт реакции.
-- Прекрасно, дорогой! Слезай, будем чай пить и на картину смотреть! Как же здорово, спасибо тебе! Нет, зашпаклевать, конечно, не проблема -- дел на пять минут. Покрасить, в общем и целом, тоже. Вот только как я её назад повешу, я ж грохнусь, ей-ей, я же её сейчас держала. Тяжёлая, собака такая. Ничего, позову Г. -- он завсегда будет рад помочь. Всё равно от него толка никакого. Вот пусть стоит и картину держит.
-- Ну, дорогая, -- муж отнёс инструменты и стремянку в чулан, присел, любуется, -- давай-ка, мы вина выпьем. За такую картину -- как не выпить!
Н. открывает вино ( хорошее вино, между прочим, он и выбрал. Вино у него получается выбирать значительно лучше. Да что уж там, зашпаклюю, закрашу, никто и не заметит, охо-хо, надо же, полстены, господи, полстены! Вот как?), садится рядом. Они неторопливо пьют вино, смотрят на картину и некоторое время молчат.
Нет, я не спорю, картина ничего. Какая Н. хорошая, но бестолковая же, совершенно бестолковая. Всё я -- гвоздь прибить я, картину повесить я, унитаз прочистить -- тоже я. У меня там утечка памяти, пойнтеры неосвобождённые бегают, мне бы их пойти найти, но нет. Как же я её брошу. Она же не справится. Как она вообще без меня справляется -- уму непостижимо. Нет, работа это другое. Там-то она, конечно, царь и бог. Да и я, в общем-то, хорош. Но вот быт, быт! Что там надо, чтобы повесить картину? Гвоздь вбить? Делов на пять минут. Ну, на самом деле, всё правильно -- не женское это дело. Она у меня слабая, нежная, негоже ей гвозди вбивать. Как я всё хорошо сделал, загляденье просто! Ай, молодец! Вот некоторые балбесы так делают, что потом всё переделывать приходится. А я молодец -- дырочка аккуратная, незаметная совсем, будто шприцем, а не молотком; ровно висит, красиво. И место удачное выбрал. Не настоял бы на месте, черти где висела бы.
Н. пьёт вино, кладёт голову на плечо мужа. Идиллия.
-- Ну что, дорогой, пойдём спать? А то завтра вставать рано, дела... Он уходит в семь, а мне к десяти -- успею, точно успею, сил нет смотреть на этот Ла-Манш
-- Да, дорогая, конечно. Идём-ка спать! Как же мне повезло-то с ней. Вот бывают ужасные бабы -- склочные, вредные. Всё им не так, всё не эдак. И гвоздь не так забил, и унитаз не так прочистил. А она ценит, всё ценит. Ещё бы -- сама же вообще ничего в быту не умеет. Прекрасная неумёха. Как же, всё-таки, я прекрасно её повесил! Да я для неё что угодно сделаю -- завтра, если захочет, ещё одну повешу. Нет, ну как же здорово получилось! Пойнтеры завтра, завтра.
Н. моет бокалы, аккуратно, чтобы не разбились, протирает их полотенцем, оглядывается на картину, смотрит внимательно, выключает свет. Обнявшись, они идут спать.