ПРЕРЫВИСТОЕ ДЫХАНИЕ ЖИЗНИ 16
ГЛАВА 16
А вообще все это время дни Замковской складывались однообразно. Она вставала рано, кормила сына, потом следовал утренний цикл игр, и они ехали в больницу. Возвращались, ужинали и опять игры. Каждый день они созванивались с Тимофеем, Ирина честно рассказывала об успехах, а в последнее время, скорее, «неуспехах» сына, муж подбадривал ее и рассказывал о своих обычно успешных делах. Напряжение после их с Серенькой визита в Москву, по ощущению Замковской, спало. Во всяком случае, даже намека на ссору в этих телефонных разговорах ни разу не проскользнуло. И слава Богу…
По вечерам перед сном Ирина начала читать сыну сказки. Серенька лежал отрешенно, не проявляя ни удовольствия, ни гнева, но каждый вечер полчаса посвящались этому, казалось бы, бессмысленному занятию.
Потом начинался урок самообразования - чтение «Писем из Энска». Замковская в один из вечеров прочитала их все, в один присест, проревела полночи, а потом решила сделать это еще раз внимательно, с карандашом в руках, выписывая наиболее важные с ее точки зрения куски.
Никакого высшего образования за ее плечами не было, никто и никогда не учил ее делать конспекты или рефераты, здесь она «изобретала велосипед», поэтому выписки получались отрывочными и бессистемными.
В этой главе и дальше мы приведем часть этих записей, потому что они кажутся важными не только сами по себе, но и для более точной характеристики нашей героини. Кстати, идею постоянно читать Сереньке сказки Ирина почерпнула именно из этих писем.
На второй или третий день такой работы, Замковская вдруг поняла, что с самого начала все делала неправильно. Записи ее явно делились на несколько категорий или тем. Поэтому она переписала все на отдельные листочки, решив, что потом разложит их по этим самым темам, название которых вот так быстро не приходило в голову и не формулировалось.
В этот вечер, закончив делать выписки с последней сорок восьмой страницы, Ирина с жалостью отложила листки. Она уже привыкла, что каждый вечер встречается и общается с этой мужественной женщиной, привыкла слышать ее голос, который иногда давал ей советы, иногда сердился и ругал за лень и нерадивость. А иногда Ирина позволяла себе всплакнуть вместо автора, у которой сил на это зачастую просто не оставалось.
Замковская встала, прошлась по комнате, посмотрела на мир через окно. Он немного приврала в тот раз Алексею Михайловичу. Действительно, увидеть ее гуляющую по номеру было довольно трудно - это правда. Но она сама, прислонившись лицом к стеклу, видела вдалеке силуэты деревьев, огни далеких домов и иногда одинокую луну бегущую по каким-то своим, неведомым Ирине, делам.
Ей почему-то вспомнились пронзительные строки Лермонтова, выученные давно, еще в детдоме. Она тогда не обратила на них внимания, а вот, оказывается, они жили в ней все это время
- Проселочным путем люблю скакать в телеге
- И, взором медленным пронзая ночи тень,
- Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
- Печальные огни печальных деревень.
Замковская как-то в принципе не любила этого поэта, и не очень понимала, как можно «скакать в телеге». Да и, скорее всего, в последней строке не могло быть подряд двух «печалей», здесь память ее подводила, но…
Но, вместе с Тимофеем изъездив полмира, и не раз ночью ехавшая и на поезде и на машине по разным странам, почему-то Ирина эти строки воспринимала как портрет именно России. Может потому, что нигде больше огни деревень не были печальны…
Она вернулась к своему креслу, забралась в него, как привыкла, с ногами и начала раскладывать пасьянс из листочков с выписками.
«Страхи периодически как-то резко отмирают. И тогда она за счет своего настроения делает больше, делает сама. Получается маленький проблеск-скачок. А в моменты проблесков я вообще стараюсь ее не трогать. Кроликов на нашем пути руководит на самом деле, а не я».
Ирина положила листок на правый подлокотник. Это будет первая кучка, назовем ее, скажем, «По сути дела…»
«А когда по ошибке начинаешь укладывать ее спать - то прилив сил от неприятия действий превращает Кроликова в Жгутикова - силача и он вырывается, что не удержишь. А лучшее успокоение и панацея от тягот - ее же слова с ее же интонацией. Она как-то сразу встрепенется и слушает».
Замковская подчеркнула предпоследнее предложение и начала с этого листочка новую кучку, назвав ее «Полезные советы». Вот, когда Серенька начнет говорить, тогда такой совет - говорить его слова с его же интонацией - может пригодиться.
«А как «забудешь» про нее - все хорошо. Наслаждаясь самостоятельностью, вся уходит в свои дела и движения. Опасный путь, мы это поняли. Мы не поддаемся тихой жизни и соглашаемся даже на прокусывание вен, (Мы все в синяках!) лишь бы идти вместе. Всегда есть за что зацепиться».
Здесь Ирина не все понимала, хотя чувствовала - важно. Она положила бумажку в первую пачку.
« С Манькой всегда интересно играть. С вечера составляется план, как какое ощущение ей доставить. Откуда-то сами приходят мысли».
Это в «Полезные советы».
«Кроликов любит папу больше, чем меня. Он встречает его с работы и подолгу щурит ему нос, целуется, заглядывает пристально в глаза. В особо критические дни я стараюсь не затмевать собой Манькин небосклон, и папа одним своим видом душеспасает».
И это - туда же, к советам. Когда Серенька сможет различать и воспринимать, где папа и мама, нужно будет понять, кого он больше любит и использовать эту любовь в терапевтических целях.
«Нашей (т.е. Машкиной и маминой) жизни можно только позавидовать. Мы, в основном, представляем гармонию из двух единств и убеждаем друг друга в том, что жизнь, в первую очередь, состоит из труда. Вот мы и трудимся и я, благодаря ей, знаю, что усталость и отчаяние - слишком большая и недопустимая роскошь в моем положении. Но «кому-то» (не буду называть) очень хочется, чтобы я опустила голову и уронила руки. Потому что весь этот месяц делалась с Машкой такая сильная работа во всех направлениях, и с каждым днем все хуже и хуже. И я знаю, стоит только сойти, прекратить все, и ей сразу «похорошеет». Слава Богу, что я знаю об этом и никогда не отступлюсь…»
Такое жаркое, почти исступленное состояние борьбы за что-то Ирине было знакомо не понаслышке, но сейчас в ситуации с Серенькой казалось ей излишне напряженным и страстным. Она испытывала безмерное уважение к этой женщине и одновременно немного побаивалась ее темперамента. Подумав немного, она положила листочек в пачку «По сути дела»…
«Машка не прекращает ходить! Одна! Особенно здорово ходит по улице. Смешно держит себя за рукав или за грудь или за шапку, чтобы не упасть».
Замковская задумалась, куда деть эту запись. Вроде ничего полезного здесь нет, глубоких философских раздумий тоже. Пришлось начать новую стопку - «Как мы живем…»
«Вспоминаем вас каждый день. Особенно вспоминаем просьбу о том, что не столько физические упражнения, сколько диалог - на первом месте».
Ирине захотелось сделать три копии этой записи и положить ее во все три пачки. Именно с этих слов начались больше недели назад не эпизодические, а регулярные ее занятия с Серенькой. Почему-то слова о диалоге поразили ее больше всего, заставили оглянуться, посмотреть на себя и устыдиться своего безделья и безверия. Спокойные, трезвые слова, а действие на нее они оказали самое большое.
Она настолько была погружена в свои мысли, что поначалу не услышала стука в дверь. Потом посторонний звук все же достиг ее сознания:
- Войдите… - крикнула она.
- К вам из мэрии тут … - не очень складно сказал дежурный охранник.
- Пусть проходит… - вздохнула Ирина, но ноги с кресла на пол опускать не стала, обойдется.
Вошел Брушко с неизменной сладкой улыбочкой, подождал пока, за парнем закрылась дверь, и, продолжая улыбаться, сказал:
- Ну, здравствуй, сука…
А вообще все это время дни Замковской складывались однообразно. Она вставала рано, кормила сына, потом следовал утренний цикл игр, и они ехали в больницу. Возвращались, ужинали и опять игры. Каждый день они созванивались с Тимофеем, Ирина честно рассказывала об успехах, а в последнее время, скорее, «неуспехах» сына, муж подбадривал ее и рассказывал о своих обычно успешных делах. Напряжение после их с Серенькой визита в Москву, по ощущению Замковской, спало. Во всяком случае, даже намека на ссору в этих телефонных разговорах ни разу не проскользнуло. И слава Богу…
По вечерам перед сном Ирина начала читать сыну сказки. Серенька лежал отрешенно, не проявляя ни удовольствия, ни гнева, но каждый вечер полчаса посвящались этому, казалось бы, бессмысленному занятию.
Потом начинался урок самообразования - чтение «Писем из Энска». Замковская в один из вечеров прочитала их все, в один присест, проревела полночи, а потом решила сделать это еще раз внимательно, с карандашом в руках, выписывая наиболее важные с ее точки зрения куски.
Никакого высшего образования за ее плечами не было, никто и никогда не учил ее делать конспекты или рефераты, здесь она «изобретала велосипед», поэтому выписки получались отрывочными и бессистемными.
В этой главе и дальше мы приведем часть этих записей, потому что они кажутся важными не только сами по себе, но и для более точной характеристики нашей героини. Кстати, идею постоянно читать Сереньке сказки Ирина почерпнула именно из этих писем.
На второй или третий день такой работы, Замковская вдруг поняла, что с самого начала все делала неправильно. Записи ее явно делились на несколько категорий или тем. Поэтому она переписала все на отдельные листочки, решив, что потом разложит их по этим самым темам, название которых вот так быстро не приходило в голову и не формулировалось.
В этот вечер, закончив делать выписки с последней сорок восьмой страницы, Ирина с жалостью отложила листки. Она уже привыкла, что каждый вечер встречается и общается с этой мужественной женщиной, привыкла слышать ее голос, который иногда давал ей советы, иногда сердился и ругал за лень и нерадивость. А иногда Ирина позволяла себе всплакнуть вместо автора, у которой сил на это зачастую просто не оставалось.
Замковская встала, прошлась по комнате, посмотрела на мир через окно. Он немного приврала в тот раз Алексею Михайловичу. Действительно, увидеть ее гуляющую по номеру было довольно трудно - это правда. Но она сама, прислонившись лицом к стеклу, видела вдалеке силуэты деревьев, огни далеких домов и иногда одинокую луну бегущую по каким-то своим, неведомым Ирине, делам.
Ей почему-то вспомнились пронзительные строки Лермонтова, выученные давно, еще в детдоме. Она тогда не обратила на них внимания, а вот, оказывается, они жили в ней все это время
- Проселочным путем люблю скакать в телеге
- И, взором медленным пронзая ночи тень,
- Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
- Печальные огни печальных деревень.
Замковская как-то в принципе не любила этого поэта, и не очень понимала, как можно «скакать в телеге». Да и, скорее всего, в последней строке не могло быть подряд двух «печалей», здесь память ее подводила, но…
Но, вместе с Тимофеем изъездив полмира, и не раз ночью ехавшая и на поезде и на машине по разным странам, почему-то Ирина эти строки воспринимала как портрет именно России. Может потому, что нигде больше огни деревень не были печальны…
Она вернулась к своему креслу, забралась в него, как привыкла, с ногами и начала раскладывать пасьянс из листочков с выписками.
«Страхи периодически как-то резко отмирают. И тогда она за счет своего настроения делает больше, делает сама. Получается маленький проблеск-скачок. А в моменты проблесков я вообще стараюсь ее не трогать. Кроликов на нашем пути руководит на самом деле, а не я».
Ирина положила листок на правый подлокотник. Это будет первая кучка, назовем ее, скажем, «По сути дела…»
«А когда по ошибке начинаешь укладывать ее спать - то прилив сил от неприятия действий превращает Кроликова в Жгутикова - силача и он вырывается, что не удержишь. А лучшее успокоение и панацея от тягот - ее же слова с ее же интонацией. Она как-то сразу встрепенется и слушает».
Замковская подчеркнула предпоследнее предложение и начала с этого листочка новую кучку, назвав ее «Полезные советы». Вот, когда Серенька начнет говорить, тогда такой совет - говорить его слова с его же интонацией - может пригодиться.
«А как «забудешь» про нее - все хорошо. Наслаждаясь самостоятельностью, вся уходит в свои дела и движения. Опасный путь, мы это поняли. Мы не поддаемся тихой жизни и соглашаемся даже на прокусывание вен, (Мы все в синяках!) лишь бы идти вместе. Всегда есть за что зацепиться».
Здесь Ирина не все понимала, хотя чувствовала - важно. Она положила бумажку в первую пачку.
« С Манькой всегда интересно играть. С вечера составляется план, как какое ощущение ей доставить. Откуда-то сами приходят мысли».
Это в «Полезные советы».
«Кроликов любит папу больше, чем меня. Он встречает его с работы и подолгу щурит ему нос, целуется, заглядывает пристально в глаза. В особо критические дни я стараюсь не затмевать собой Манькин небосклон, и папа одним своим видом душеспасает».
И это - туда же, к советам. Когда Серенька сможет различать и воспринимать, где папа и мама, нужно будет понять, кого он больше любит и использовать эту любовь в терапевтических целях.
«Нашей (т.е. Машкиной и маминой) жизни можно только позавидовать. Мы, в основном, представляем гармонию из двух единств и убеждаем друг друга в том, что жизнь, в первую очередь, состоит из труда. Вот мы и трудимся и я, благодаря ей, знаю, что усталость и отчаяние - слишком большая и недопустимая роскошь в моем положении. Но «кому-то» (не буду называть) очень хочется, чтобы я опустила голову и уронила руки. Потому что весь этот месяц делалась с Машкой такая сильная работа во всех направлениях, и с каждым днем все хуже и хуже. И я знаю, стоит только сойти, прекратить все, и ей сразу «похорошеет». Слава Богу, что я знаю об этом и никогда не отступлюсь…»
Такое жаркое, почти исступленное состояние борьбы за что-то Ирине было знакомо не понаслышке, но сейчас в ситуации с Серенькой казалось ей излишне напряженным и страстным. Она испытывала безмерное уважение к этой женщине и одновременно немного побаивалась ее темперамента. Подумав немного, она положила листочек в пачку «По сути дела»…
«Машка не прекращает ходить! Одна! Особенно здорово ходит по улице. Смешно держит себя за рукав или за грудь или за шапку, чтобы не упасть».
Замковская задумалась, куда деть эту запись. Вроде ничего полезного здесь нет, глубоких философских раздумий тоже. Пришлось начать новую стопку - «Как мы живем…»
«Вспоминаем вас каждый день. Особенно вспоминаем просьбу о том, что не столько физические упражнения, сколько диалог - на первом месте».
Ирине захотелось сделать три копии этой записи и положить ее во все три пачки. Именно с этих слов начались больше недели назад не эпизодические, а регулярные ее занятия с Серенькой. Почему-то слова о диалоге поразили ее больше всего, заставили оглянуться, посмотреть на себя и устыдиться своего безделья и безверия. Спокойные, трезвые слова, а действие на нее они оказали самое большое.
Она настолько была погружена в свои мысли, что поначалу не услышала стука в дверь. Потом посторонний звук все же достиг ее сознания:
- Войдите… - крикнула она.
- К вам из мэрии тут … - не очень складно сказал дежурный охранник.
- Пусть проходит… - вздохнула Ирина, но ноги с кресла на пол опускать не стала, обойдется.
Вошел Брушко с неизменной сладкой улыбочкой, подождал пока, за парнем закрылась дверь, и, продолжая улыбаться, сказал:
- Ну, здравствуй, сука…