ГЛАВА 10
Ноги эти дернулись и переместились немного вправо. Потом одна подогнулась и, сверкнув краем розовых панталон, переместила тело вперед.
Замковская стояла, в полном смысле этого слова, разинув рот. Столь экстравагантное поведение всегда чопорной Надин и так вызвало у нее сомнение в достоверности происходящего, а тут до нее начало доходить и то, что эти самые «вррр…» или «бррр…» также имеют прямое отношение к «тетЕ».
Все попытки Ирины увезти ее с собой несколько дней назад успехом не увенчались. Тимофей так ничего и не смог придумать, а реплики вроде «Надин, мы с вами уезжаем в Москву» немедленно парировались вопросом: «Вы меня увольняете?»
Растерянная Ирина, памятуя просьбу мужа, отвечала: «Конечно, нет…», на что следовало сакраментальное «Тогда я должна быть с ребенком…» Тут уж возразить было просто нечего.
Замковская вынуждена была согласиться и оставить Надин на посту, строго-настрого наказав ей, что главной остается Матрена, а не она. «ТетЯ» поджала губы, но Ирина объяснила ей, что, раз они здесь, в этой больнице, проходят курс лечения, то в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Тут она позволила себе значительную жесткость или даже резкость, сказав, что, хотя Надин и является няней, определять, что должно происходить с ребенком, будут все-таки родители.
И вот сейчас тетЯ лежала на ковре, сучила ногами и издавала звукоподражательные междометия. Если бы это была Матрена Григорьевна, сомнений ни на мгновение не возникло бы - играет с Серенькой, но Надин? Ирина целую минуту стояла на пороге, приходя в себя, потом все-таки сделала шаг.
Чудо имело место быть - тетЯ, лежа на ковре, тянула к себе пожарную машинку, вырывая ее из рук Сереньки. Он сердился, не отдавал. Чуть подальше в глубине комнаты сидела Матрена Григорьевна, клеила что-то из бумаги и руководила процессом:
- Ты не резко, не резко, ты плавно тяни. - говорила она, глядя над очками, - Не надо мальчонку пугать, расстроить можно, а пугать не следует… И говори ему чего-нибудь ласковое…
- Так ты же сама все время говоришь… - каким-то странным, не своим голосом сказала Надин. - Мне и слова вставить не получается…
Тут Матрена подняла глаза, увидела в дверях потрясенную Замковскую, улыбнувшись, отложила свое рукоделие и двинулась к ней. ТетЯ, повернувшись за своей новой подругой, тоже увидела Ирину и помахала ей рукой. Что-то было в глазах Надин такое, что Замковская нахмурилась, потом посмотрела на присутствующего здесь охранника, но тот уставился в пол.
- Она же пьяная… - Замковская возмущенно повернулась к Грише, - Ты видишь, Григорий?
- Ну, чуть-чуть, - примирительно сказала Матрена, она в этот самый момент подошла к дверям, - Самую малость…
Ирина задохнулась от возмущения:
- Да как вы… Да что же это?
- Но я же за ней присматриваю… - удивилась старуха, - И потом она мальчонку любит, вон, как у них хорошо дело пошло… Может, еще шажок сделаем.
Дело у них действительно шло, Серенька недоуменно, как казалось, смотрел на машинку, потом хватал ее и прижимал к себе. Кто из них, Матрена или Надин придумали неизвестно, но каждый раз, отнимая игрушку, тетЯ оставляла на виду веревочку, за которую ребенок мог притянуть машинку к себе. Пока это не срабатывало, но лиха беда начало… После внушения, полученного от Матрены, Надин начала шептать что-то невразумительное, но явно ласковое…
- Что вы с ней сделали? - несколько успокоившись, спросила Ирина, - Никогда не видела тетЮ в таком состоянии…
Старуха явно не поняла про тетЮ, но, улыбаясь, пожала плечами…
- Давно это с ней?
- Да, вроде, третий день… - прикинула Матрена Григорьевна, - Сначала она мне рассказывала, какие мы тут все недоумки, книжек не читаем и новым методам не обучены, а потом я в гостиницу пришла, выпили мы с ней малек, она тут заплакала и раскололась…
- В смысле?
Замковская с Матреной, оба охранника так и стояли в дверях «маленького» зала, наблюдая за Серенькой и «расколотой» тетЕй.
- Несчастная она баба, - прокомментировала старуха, - всю жизнь хотела детей, а Бог не дал. В молодости дважды беременная была, да выкинула оба раза. Муж ее бросил, неплодную, она и подалась в науки… Своих детей нет, надо чужим помочь - правильная женщина. Да только жалко ее, ничего ведь не понимала, ну и пришлось мне все объяснять…
- А у вас, Матрена Григорьевна, дети есть? - поинтересовалась Замковская.
В душе у нее боролись раздражение на Надин и признательность по отношению к старой женщине, которая не только выяснила ответ на вопрос, тревоживший Ирину, но и успокоила ее по поводу тетИ.
Как-то все стало более-менее понятно про Надин: и про ее чопорность, и суховатую недоверчивость по отношению к чему бы то ни было новому, и про скверный характер. И даже ее сегодняшнее «веселое» состояние тоже целиком улеглось в эти слова - «несчастная она баба».
-Трое… - Матрена глянула на Замковскую, и той стало стыдно, как будто ее уличили в том, что она пытается проверить, по норме ли положены продукты в масленичные блины, - и внуков пятеро…
Надин пришлось уложить спать в отдельный номер. Не то чтобы Ирина боялась оставить ее с Серенькой вдвоем, нет, никакой агрессивности в поведении тетИ не было. Просто, если вдруг сыну чего-нибудь понадобится, вполне возможно, что она не среагирует.
Уже через несколько минут Ирина сообразила, что номер снимать было необязательно, можно было просто положить сына к себе в люкс, Гришины бойцы в два счета перетащили бы его кроватку. Да и на диване Серенька вполне бы мог уместиться, но что сделано, то - сделано и Матрена Григорьевна согласилась переночевать последнюю ночь в комнате мальчика.
Она, правда, несколько изумленно смотрела на Ирину, только сейчас поняв, что та спит в отдельном номере, а не с сыном, но промолчала, не стала говорить ничего - хозяин- барин.
Замковская, приняла, наконец, ванну, поужинала в номере и опять уперлась в свою вечную вечернюю проблему - чем заняться? Правильнее всего было бы лечь спать, но эта разумная правильность не хотела реализовываться: адреналин все еще гулял по артериям и венам ее тела, и сна не было ни в одном глазу.
Она знала, чем ей нужно заняться, - читать «Письма из Энска», но упорно пыталась не замечать этого своего знания. На протяжении всего ее путешествия в Италию письма были с ней, но ей удавалось каждый раз придумывать причину, чтобы не читать - то освещение тусклое, то она слишком устала, то просто настроения думать нет.
Проблема была в том, что хотя она обещала Зуеву, да и сама хорошо понимала, что текст этот ей полезен и, возможно, даже необходим, но погрузиться в него означало как минимум две вещи.
Во-первых, опять пережить ту мучительную боль, которая захлестнула ее в прошлый раз. И, во-вторых, хотела она того или нет, письма властно говорили ей: если ты хочешь спасти сына - ты должна измениться сама, сломать стереотипы, перетряхнуть иерархию ценностей, забыть о многом привычном и любимом.
А вот решиться, подталкиваемая к этому, казалось бы, со всех сторон обстоятельствами и людьми, Замковская никак не могла. Слишком долго она шла к этой своей спокойной сегодняшней жизни, слишком дорого за нее заплатила. И уподобиться героине этих писем, снять с себя панцирь привычек, остаться голой на ветру оказывалось для Ирины, не смотря на всю ее любовь к сыну, слишком серьезным поступком.
Если бы еще кто-то мог гарантировать победу в этой борьбе, тогда понятно - сожми зубы, закуси губу, скажи себе «Три года полного самозабвения и все - победа, сын - нормальный, здоровый человек…» Но никто, ни Зуев, ни Матрена ничего подобного ей не обещали.
Замковская вздохнула, заставила себя взять бумаги с «Письмами» и забралась в кресло с ногами. Она отложила первый, прочитанный раньше лист, и сосредоточилась на втором, когда в дверь постучали…