ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ: ТАЙНОВИДЕЦ ПРАВЕДНОГО БОГОБОРСТВА. Часть 2
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ: ТАЙНОВИДЕЦ ПРАВЕДНОГО БОГОБОРСТВА
СОДЕРЖАНИЕ:
Кормчий мистического анархизма
Скандал дионисийского дифирамба
Смерть Диотимы
Под знаком Алеши
Мятеж против Матери-Земли или тайна безосновной свободы?
СМЕРТЬ ДИОТИМЫ
"Женщина осталась главною выразительницею глубочайшей идеи трагедии, потому что изначально Дионисово действо было делом женщины, выявлением ее сокровенных глубин и неизреченных душевных тайн".
(Вяч. Иванов «Существо трагедии» [33])
Не ты ль над колыбелью
Моею напевала -
И вновь расторгнешь плены?...
Не ты ль в саду искала
Мое святое тело, -
Над Нилом - труп супруга?...
Изида, Магдалина,
О росная долина,
Земля и мать, Деметра,
Жена и мать земная!
(Вяч. Иванов «Целящая» [34])
Вячеслав Иванов интересен, главным образом, своими идеями 1900-х годов, эстетическими, мистико-религиозными и общественными поисками петербургского периода жизни. Особенно 1905-1907-х годов, времени мистического анархизма, праведного богоборства и многолюдных собраний на «Башне». Тогда же появился его лучший сборник стихов «Эрос», программный для мистико-эротической утопии Иванова. Его тексты 1910-х годов, периода жизни в Москве, сближения с Владимиром Эрном и Павлом Флоренским, поворотом к славянофильству, государственному патриотизму и церковному православию, за редким исключением, скучны и неоригинальны. Читая книгу «Родное и вселенское. Статьи (1914-1916)», трудно поверить, что её автор был властителем дум петербургской богемы эпохи первой русской революции, проповедником дионисийства и «неприятия мира».
Водоразделом, по мнению близких знакомых поэта, стала смерть его второй жены Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал, «той, что сгорев на земле моим пламенеющим сердцем, / стала из пламени свет в храмине гостя земли». Если для Иванова-поэта умершая супруга была его Беатриче, его Лаурой, о чем говорят многочисленные посвящения в итоговом за десятилетие собрании стихотворений Cor ardens («Пламенеющее сердце»), то для Иванова-мыслителя утрата жены означала конец мистико-утопических поисков. С уходом Диотимы, как называл поэт свою супругу, симпозион закончился. Исчезла женственная мистическая стихия, без которой таинства невозможны. Теург потерял свою силу.
Интересно свидетельство Николая Бердяева, бессменно председательствовавшего на «башенных» собраниях по средам в течение трех лет. О произошедшей духовной трансформации, оцениваемой негативно, философ писал в личном письме Иванову от 30 января 1915 года, впоследствии развив свою критику в статьях «Эпигонам славянофильства» (Биржевые ведомости. 1915. 18 февраля), «Омертвевшее предание» (Биржевые ведомости. 1915. 8 апреля) и «Очарование отраженных культур» (Биржевые ведомости. 1916. 30 сентября):
«Вы изменили заветам свободолюбия Лидии Дмитриевны, её мятежному духу. Ваш дионисизм, Ваш мистический анархизм, Ваши оккультные искания, все это, очень разное, было связано с Лидией Дмитриевной, с её прививкой…Тайна Вашей творческой природы в том, что Вы можете раскрываться и творить лишь через Женщину, через женскую прививку, через женщину-пробудителя. Таков Вы, это роковое для Вас. Творческое начало в Вас падает без взаимодействия с женской гениальностью, Ваша огромная одаренность вянет…»
«Ваша необычайная одаренность цвела и раскрывалась под воздействием сначала жизни Лидии Дмитриевны, а потом её смерти…Теперь эти пробуждающие силы уже не действуют так»
«Вы почти отреклись от Ваших греческих, дионисических истоков. И на высоте Вы лишь тогда, когда остаетесь поэтом. Я не люблю в Вас религиозного мыслителя… Вы боитесь трудности истинной свободы, распятия, к которому ведет путь свободы. Вы слишком любите легкое, отрадное, условное, в Вашей природе есть оппортунизм… Вы попали в быт и живете под санкцией Эрна» [35].
Месяцем ранее, в письме к жене, Бердяев высказывался об Иванове и его новом московском окружении с Зубовского бульвара еще более резко: «Квасной патриотизм, бахвальство, готовность лежать на брюхе перед городовыми…» [36]. Признавая, что как поэт и теоретик искусства Иванов стоит много выше направления, представленного В.Эрном, П.Флоренским, С.Булгаковым, с их «реставрацией дурного славянофильства, не вечного, а ветхого в славянофильстве» [37], Бердяев не мог не возмутиться такой эволюцией общественных взглядов Иванова, таким «провинциализмом» в освещении общественных и религиозных вопросов.
ПОД ЗНАКОМ АЛЕШИ
Не говори: «Необходимость - Бог».
Сеть Сатаны в сердцах - Необходимость.
Свобода - Бог!...Но кто неразделимость
Царя, раба - в себе расторгнуть мог?
(«Храмина чуда», Вяч.Иванов [38])
"Вашей природе чужда Христова трагедия, мистерия личности, и Вы всегда хотели переделать ее на языческий лад".
(Н.Бердяев. Письмо Вяч. Иванову от 30 января 1915)
В цитированном выше письме января 1915 года среди прочего Бердяев поднимает проблему духовной свободы - свободы как религиозного дара, свободы как тяжкого бремени, свободы, ведущей к распятию. По мнению философа, это самая главная и самая непонятая тема христианского учения. Бердяев констатирует отсутствие религиозного дара свободы у «православного язычника» Иванова, несмотря на его утонченный академизм и необычайную творческую одаренность как поэта: «У Вас нет религиозного дара свободы. Вы свободу всегда переживали, как демоническое дерзание, и для Вас лично воспоминания о путях свободы связаны с чем-то темным и сомнительным» [39].
Мы уже говорили об истоках этого спора, он восходят к временам «Башни». Продолжая сравнение взглядов Бердяева и Иванова на наследие Достоевского, сложно не заметить изменения в подходе Иванова. От сочувствия к Ивану Карамазову и идеи «неприятия мира», ключевой для мистического анархизма, где Достоевский виделся глашатаем свободы и духовным революционером, Вяч.Иванов в 1910-х приходит к признанию Достоевского адекватным выразителем церковно-православной идеологии, о чем говорится в статьях «Родного и вселенского» и ряде публичных выступлений. Акценты серьезно меняются. Но не меняется главное: что в мистическом анархизме 1900-х, что в «неославянофильстве» 1910-х в дилемме «хор или личность героя» Вяч. Иванов по-прежнему отдает предпочтение «хору», продолжая сквозь призму трагедийного действия рассматривать как литературу, так и историю. Соборность и коллектив остаются первичны по отношению к герою. Здесь Иванов верен себе: «Из двух элементов театра - сонма и личности, или хора и героя - первый первоначальнее как исторически, так и диалектически: ибо личность возникает из сонма, а не наоборот» [40].
Очарование революционной стихией 1905 года сменяется церковным православием с культом государства, вступившим в «религиозно значимую» войну 1914 года. Соборность «патриотической войны» сменяет прежнюю революционную соборность с ее культом «общественности». Мистико-анархическая утопия «хорового действия» уступает место идеологии «святыни Отечества».
В стихотворениях «Суд», «Недугующим», «Убеленные нивы» участие России в Первой мировой войне понимается как «вселенское дело», как «таинство в Боге». Экстатическое волнение начального периода войны с последующей массовой гибелью солдат за воспеваемую Ивановым «святыню Отечества» - это тоже «хоровое действие», тоже мистерия, тоже трагедия. Дионисизм живет не только в богемных салонах или в революционном порыве масс, но и в окопах. Дионис - бог-лицедей. Он не обязан быть политически «левым», он может быть и «правым», с ворожбой про проливы и «чашу Святой Софии».
Поворот Иванова «вправо» не мог не вызвать осуждения со стороны Бердяева и иных религиозных вольнодумцев. Критика ультралевого уклона 1905-1907 гг. сменилась критикой новой православно-патриотической позиции Иванова, что нашло отражение в публицистической полемике Бердяева и Иванова 1910-х, а также спорах на заседаниях Религиозно-философского общества.
От мистического анархизма и духовной революции, спутником которой виделся Достоевский, Иванов приходит к «алешинству», признанию Алеши Карамазова вершиной религиозной мысли писателя, «типу людей нового русского сознания, напророченному Достоевским и им порожденному». Типу сознания, чуждому модернистскому и бунтарскому духу Бердяева, который «с «алешинцами» быть не хочет; его «Иван-Царевич» - едва ли не Николай Ставрогин, - не такой, конечно, каким он оказался в изображении своего собственного создателя и, нужно думать, по Бердяеву, исказителя, но субстанционально тот же, только исправленный и обновленный» [41]. Это же «алешинство» перейдет в последующие книги Иванова: сборник статей «Родное и вселенское» (1917), а после отъезда в Европу - в финальную книгу о Достоевском [42].
Бердяев, действительно, в «алешинцы» не стремился, видя в этой тенденции намеренное упрощение и идеологизацию романов Достоевского, непонимание их духовной глубины, попутно указывая на слабость и недоработанность художественного образа Алеши. В ответной статье «Омертвевшее предание» он констатирует: «В.Иванов делает попытку создать платформу и программу из образа Алеши Карамазова и образует новый термин «алешинцы». Но самый большой недостаток образа Алеши именно в том, что его так легко превратить в платформу и программу, что у самого Достоевского он был проповедью и моралью. Алеша показателен для великих исканий Достоевского, но художественно он ему не удался, он выдуман. Не в Алеше нужно искать великих достижений Достоевского, его подлинных прозрений и откровений. Можно ли сравнить Алешу с волнующим и потрясающим образом князя Мышкина, настоящим откровением христианского дионисизма?» [43]
Вердикт Бердяева неутешителен. Его Достоевский, гностик и апокалиптик, не имеет общего с писателем-идеологом из текстов Иванова, кому «психологически и жизненно совершенно чужд Достоевский, идеологически же он всегда любит себя с ним связывать и интересуется в Достоевском его вторично-идеологическим, а не первично-онтологическим, не безднами души. Достоевский - антипод филологизма В.Иванова, он весь в откровениях бытия, а не в откровениях культуры»[44].
МЯТЕЖ ПРОТИВ МАТЕРИ-ЗЕМЛИ ИЛИ ТАЙНА БЕЗОСНОВНОЙ СВОБОДЫ?
Согласно Бердяеву, Достоевский - «пневматолог», в познании природы зла он близок Якобу Бёме и гностицизму: «Зло заложено в глубине человеческой природы, в ее иррациональной свободе, в ее отпадении от природы божественной, оно имеет внутренний источник…Одно несомненно: отношение Достоевского к злу не было законническое отношение. Достоевский хотел познать зло, и в этом он был гностиком» [45]. Обнаружение в миросозерцании Достоевского идей и сюжетов еретического христианства, в том числе гностицизма, в XX веке серьезнейшим образом углубило понимание его философских романов. Правда, отдельные современные авторы [46] доводят приверженность Достоевского гностицизму до абсурда, используя гностическую легенду из Апокрифа Иоанна и других текстов, знакомство с которыми самого Достоевского было невозможным или маловероятным, в качестве универсальной «отмычки» интерпретатора [47]. Подход Бердяева по сравнению с ними был гораздо более взвешенным.
Совершенно иное, противоположное «гностическому» и «гностицизирующему», понимание Достоевского у Вячеслава Иванова. Но не менее новаторское и интересное. Писатель, подобно древнейшим трагикам Греции, видится Иванову прорицателем Великой Матери. Воздушной стихии Духа противопоставлена опора на хтонические силы. Вместо пневматологии Достоевского, с постижением тайны зла и дорог безосновной свободы (Бердяев), мы встречаем Достоевского - прорицателя «Элевсинских тайн матерински набожной Земли, ведающей о смерти и воскресении» (Иванов) [48].
Антропология христианского персонализма, испытавшая влияние гностицизма, но не принявшая гностицизм полностью, встречается с древней религией матриархата. Христианская тайна личности спорит с тайной древних коллективных мистерий во славу Богини плодородия. Линейная эсхатология, знающая, что «времени больше не будет», противостоит эсхатологии циклов, перезапускающей в природе вечное возвращение.
По мнению Вячеслава Иванова, мистический реализм Достоевского укоренен в древнейших представлениях о живой Матери-Земли, раскрывающихся в мифологическом истолковании жизни Вселенной. Его произведения построены как мистерии во славу Мати-Земли, словно обаянный Дионисом, Достоевский повторяет: «Ищите восторга и исступления, землю целуйте, прозрите и ощутите, что каждый за всех и за все виноват, и радостию такого восторга и постижения спасетесь».
Мать-Земля, она же - Богородица, так как в концепции Иванова Богоматерь близка к Деметре. В мифопоэтике «Бесов» Душу Земли русской представляет Хромоножка (Лебядкина Марья Тимофеевна), жена Николая Ставрогина. «Богородица - великая Мать Сыра Земля есть, и великая в том для человека заключается радость…а как напоишь слезами под собою землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься», - говорит старица Марье Тимофеевне.
Прочтение романов Достоевского как мистерий Великой Матери местами завораживает. В этом обращении к древним мифам и архетипам была безусловная новизна. Вячеслав Иванов вновь предстает перед нами в образе чародея, принимая Достоевского к себе в сообщники. Пожалуй, тот, кто внимательно прочитает Иванова, не найдет ничего нового в книгах Мирчи Элиаде. Читать последнего после «Диониса и прадионисийства» и поздней книги Иванова о Достоевском - это все равно, что изучать арифметику после долгого и глубокого погружения в тригонометрию.
***
После отъезда за рубеж и принятия католичества Вячеслав Иванов не претендовал на роль пророка, грезящего о преображении мира, или лидера художественного направления, проповедующего жизнетворчество с экстазами дионисийства. Он выбрал уединенную и размеренную жизнь близкого к Ватикану ученого, переводчика и преподавателя. Или «келейно-монашеское творчество», по выражению Федора Степуна. По вечерам в своей римской квартире перечитывая Блаженного Августина.
Когда 75 лет назад за ним пришла смерть, Вячеслава Ивановича похоронили на кладбище Верано, но в 1988 году его прах перенесли на Тестаччо. Там же покоятся дочь мыслителя Лидия и его сын Дмитрий.
Во Франции и Италии снято множество кинолент о поэтах-декадентах и культуре fin de siècle. Плохих и средних. Сюжет о «тройственных союзах», возникавших на «Башне», точно не уступил бы истории отношений Фридриха Ницше, Пауля Рие и Лу Саломэ, экранизированной Лилианой Кавани. Не говоря о более серьезном киносценарии, что раскрыл бы спор Бердяева и Иванова на фоне трех русских революций. У нас же - только документальный фильм телеканала «Культура», вышедший на экран в начале этого года. Запомнился он лишь отвратительным закадровым голосом, что читает стихи, да принижением Луначарского. Художественное кино на тему «Башни» отсутствует и в ближайшей перспективе не появится. Нужна другая культурная атмосфера, другие режиссеры и другие актеры. Слишком сложен и неоднозначен Иванов для официальной культуры. Словосочетание «мистический анархизм» пугает. Сложна и непонятна современным чиновникам от культуры его эротическая утопия. Да, он стал православным патриотом в 1910-х, но в 1926-м по «формуле Вл.Соловьева» признал верховенство Папского престола, принял католичество. То есть «изменник». Также чужд Иванов культуре неофициальной, впрочем, давно несуществующей. Еще более чужд и непонятен опытам «новоуехавших». Рассказывать про Серебряный век айтишникам в шортах в Белграде - еще большая пошлость и несуразность, чем просить денег у «широких штанов» из «Единой России». Даже тень эмигранта Аничкова, что выглядывает из-за здания Скупщины, человека, столь искушенного в заклинаниях и заговорах, к тому же слывшего хорошим другом Вячеслава Иванова, тут никак не поможет.
Михаил Ларинов,, кандидат философских наук.
Июль 2024
[33] Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство Спб. 1994, с.302
[34] Из книги стихов «Эрос». См. Вячеслав Иванов. Соб. Соч. Т.2. Брюссель 1974.
[35] Из писем к В.И.Иванову и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал Н.А. и Л.Ю.Бердяевых // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования/ ред. В.А. Келдыш. М. 1996 с.138-140
[36] Бердяев Н.А. Письмо Л.Ю. Бердяевой от 3 декабря 1914 г. См. Вячеслав Иванов: Материалы и исследования/ ред. В.А. Келдыш. М. 1996 с.126
[37] Бердяев Н. Эпигонам славянофильства / Бердяев Н. Мутные лики. М., Канон, 2004. С. 74.
[38] Стихотворение входит в «Мистический триптих», посвященный Н.А. Бердяеву и включенный в Cor Ardens (Книга первая. Солнце Эммауса) См. Вячеслав Иванов. Соб. Соч. Т.2. Брюссель 1974
[39] Из писем к В.И.Иванову и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал Н.А. и Л.Ю.Бердяевых // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования/ ред. В.А. Келдыш. М. 1996 с.139.
[40] Иванов В. Множество и личность в действе // Вячеслав Иванов. Соб. Соч. Т.2. Брюссель 1974.Т.2, с.219
[41] Иванов В. Живое предание: Ответ Н.А.Бердяеву (Биржевые ведомости. 1915, 18 марта) // Иванов В.И. Родное и вселенское. - М.1994 с.352.
[42] В 1932 году изданную на немецком книгу «Достоевский. Трагедия. Миф. Мистика»
[43] Бердяев Н.А. Омертвевшее предание (Биржевые ведомости. 1915. 8 апреля) // Бердяев Н. Мутные лики. М. 2004. С. 108.
[44 ]Бердяев Н. Очарование отраженных культур (1916) // Вячеслав Иванов. Pro et contra Т.1, СПб. 2016, с.333.
[45]Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского / Бердяев Н.А. Русская идея. Миросозерцание Достоевского. М.2016, с. 389.
[46] Это случай книги Евлампиева И. И. «Образ Иисуса Христа в философском мировоззрении Ф. М. Достоевского», СПб. 2021.
[47] См. разбор романа «Преступление и наказание» в книге Евлампиева И. И. «Образ Иисуса Христа в философском мировоззрении Ф. М. Достоевского». Стремление «подогнать» роман к гностической схеме у Евлампиева не может не бросаться в глаза.
[48] Вячеслав Иванов Соб. Соч. в 4-х тт. Т.4 , Брюссель 1987, с.506.
Иллюстрации: Ульянов Н.П. "Портрет Вячеслава Иванова" и фотографии из личного архива автора.
Копирование или перепечатка материалов данного ЖЖ возможна только с разрешения его автора.
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ: ТАЙНОВИДЕЦ ПРАВЕДНОГО БОГОБОРСТВА. Часть 1
СОДЕРЖАНИЕ:
Кормчий мистического анархизма
Скандал дионисийского дифирамба
Смерть Диотимы
Под знаком Алеши
Мятеж против Матери-Земли или тайна безосновной свободы?
СМЕРТЬ ДИОТИМЫ
"Женщина осталась главною выразительницею глубочайшей идеи трагедии, потому что изначально Дионисово действо было делом женщины, выявлением ее сокровенных глубин и неизреченных душевных тайн".
(Вяч. Иванов «Существо трагедии» [33])
Не ты ль над колыбелью
Моею напевала -
И вновь расторгнешь плены?...
Не ты ль в саду искала
Мое святое тело, -
Над Нилом - труп супруга?...
Изида, Магдалина,
О росная долина,
Земля и мать, Деметра,
Жена и мать земная!
(Вяч. Иванов «Целящая» [34])
Вячеслав Иванов интересен, главным образом, своими идеями 1900-х годов, эстетическими, мистико-религиозными и общественными поисками петербургского периода жизни. Особенно 1905-1907-х годов, времени мистического анархизма, праведного богоборства и многолюдных собраний на «Башне». Тогда же появился его лучший сборник стихов «Эрос», программный для мистико-эротической утопии Иванова. Его тексты 1910-х годов, периода жизни в Москве, сближения с Владимиром Эрном и Павлом Флоренским, поворотом к славянофильству, государственному патриотизму и церковному православию, за редким исключением, скучны и неоригинальны. Читая книгу «Родное и вселенское. Статьи (1914-1916)», трудно поверить, что её автор был властителем дум петербургской богемы эпохи первой русской революции, проповедником дионисийства и «неприятия мира».
Водоразделом, по мнению близких знакомых поэта, стала смерть его второй жены Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал, «той, что сгорев на земле моим пламенеющим сердцем, / стала из пламени свет в храмине гостя земли». Если для Иванова-поэта умершая супруга была его Беатриче, его Лаурой, о чем говорят многочисленные посвящения в итоговом за десятилетие собрании стихотворений Cor ardens («Пламенеющее сердце»), то для Иванова-мыслителя утрата жены означала конец мистико-утопических поисков. С уходом Диотимы, как называл поэт свою супругу, симпозион закончился. Исчезла женственная мистическая стихия, без которой таинства невозможны. Теург потерял свою силу.
Интересно свидетельство Николая Бердяева, бессменно председательствовавшего на «башенных» собраниях по средам в течение трех лет. О произошедшей духовной трансформации, оцениваемой негативно, философ писал в личном письме Иванову от 30 января 1915 года, впоследствии развив свою критику в статьях «Эпигонам славянофильства» (Биржевые ведомости. 1915. 18 февраля), «Омертвевшее предание» (Биржевые ведомости. 1915. 8 апреля) и «Очарование отраженных культур» (Биржевые ведомости. 1916. 30 сентября):
«Вы изменили заветам свободолюбия Лидии Дмитриевны, её мятежному духу. Ваш дионисизм, Ваш мистический анархизм, Ваши оккультные искания, все это, очень разное, было связано с Лидией Дмитриевной, с её прививкой…Тайна Вашей творческой природы в том, что Вы можете раскрываться и творить лишь через Женщину, через женскую прививку, через женщину-пробудителя. Таков Вы, это роковое для Вас. Творческое начало в Вас падает без взаимодействия с женской гениальностью, Ваша огромная одаренность вянет…»
«Ваша необычайная одаренность цвела и раскрывалась под воздействием сначала жизни Лидии Дмитриевны, а потом её смерти…Теперь эти пробуждающие силы уже не действуют так»
«Вы почти отреклись от Ваших греческих, дионисических истоков. И на высоте Вы лишь тогда, когда остаетесь поэтом. Я не люблю в Вас религиозного мыслителя… Вы боитесь трудности истинной свободы, распятия, к которому ведет путь свободы. Вы слишком любите легкое, отрадное, условное, в Вашей природе есть оппортунизм… Вы попали в быт и живете под санкцией Эрна» [35].
Месяцем ранее, в письме к жене, Бердяев высказывался об Иванове и его новом московском окружении с Зубовского бульвара еще более резко: «Квасной патриотизм, бахвальство, готовность лежать на брюхе перед городовыми…» [36]. Признавая, что как поэт и теоретик искусства Иванов стоит много выше направления, представленного В.Эрном, П.Флоренским, С.Булгаковым, с их «реставрацией дурного славянофильства, не вечного, а ветхого в славянофильстве» [37], Бердяев не мог не возмутиться такой эволюцией общественных взглядов Иванова, таким «провинциализмом» в освещении общественных и религиозных вопросов.
ПОД ЗНАКОМ АЛЕШИ
Не говори: «Необходимость - Бог».
Сеть Сатаны в сердцах - Необходимость.
Свобода - Бог!...Но кто неразделимость
Царя, раба - в себе расторгнуть мог?
(«Храмина чуда», Вяч.Иванов [38])
"Вашей природе чужда Христова трагедия, мистерия личности, и Вы всегда хотели переделать ее на языческий лад".
(Н.Бердяев. Письмо Вяч. Иванову от 30 января 1915)
В цитированном выше письме января 1915 года среди прочего Бердяев поднимает проблему духовной свободы - свободы как религиозного дара, свободы как тяжкого бремени, свободы, ведущей к распятию. По мнению философа, это самая главная и самая непонятая тема христианского учения. Бердяев констатирует отсутствие религиозного дара свободы у «православного язычника» Иванова, несмотря на его утонченный академизм и необычайную творческую одаренность как поэта: «У Вас нет религиозного дара свободы. Вы свободу всегда переживали, как демоническое дерзание, и для Вас лично воспоминания о путях свободы связаны с чем-то темным и сомнительным» [39].
Мы уже говорили об истоках этого спора, он восходят к временам «Башни». Продолжая сравнение взглядов Бердяева и Иванова на наследие Достоевского, сложно не заметить изменения в подходе Иванова. От сочувствия к Ивану Карамазову и идеи «неприятия мира», ключевой для мистического анархизма, где Достоевский виделся глашатаем свободы и духовным революционером, Вяч.Иванов в 1910-х приходит к признанию Достоевского адекватным выразителем церковно-православной идеологии, о чем говорится в статьях «Родного и вселенского» и ряде публичных выступлений. Акценты серьезно меняются. Но не меняется главное: что в мистическом анархизме 1900-х, что в «неославянофильстве» 1910-х в дилемме «хор или личность героя» Вяч. Иванов по-прежнему отдает предпочтение «хору», продолжая сквозь призму трагедийного действия рассматривать как литературу, так и историю. Соборность и коллектив остаются первичны по отношению к герою. Здесь Иванов верен себе: «Из двух элементов театра - сонма и личности, или хора и героя - первый первоначальнее как исторически, так и диалектически: ибо личность возникает из сонма, а не наоборот» [40].
Очарование революционной стихией 1905 года сменяется церковным православием с культом государства, вступившим в «религиозно значимую» войну 1914 года. Соборность «патриотической войны» сменяет прежнюю революционную соборность с ее культом «общественности». Мистико-анархическая утопия «хорового действия» уступает место идеологии «святыни Отечества».
В стихотворениях «Суд», «Недугующим», «Убеленные нивы» участие России в Первой мировой войне понимается как «вселенское дело», как «таинство в Боге». Экстатическое волнение начального периода войны с последующей массовой гибелью солдат за воспеваемую Ивановым «святыню Отечества» - это тоже «хоровое действие», тоже мистерия, тоже трагедия. Дионисизм живет не только в богемных салонах или в революционном порыве масс, но и в окопах. Дионис - бог-лицедей. Он не обязан быть политически «левым», он может быть и «правым», с ворожбой про проливы и «чашу Святой Софии».
Поворот Иванова «вправо» не мог не вызвать осуждения со стороны Бердяева и иных религиозных вольнодумцев. Критика ультралевого уклона 1905-1907 гг. сменилась критикой новой православно-патриотической позиции Иванова, что нашло отражение в публицистической полемике Бердяева и Иванова 1910-х, а также спорах на заседаниях Религиозно-философского общества.
От мистического анархизма и духовной революции, спутником которой виделся Достоевский, Иванов приходит к «алешинству», признанию Алеши Карамазова вершиной религиозной мысли писателя, «типу людей нового русского сознания, напророченному Достоевским и им порожденному». Типу сознания, чуждому модернистскому и бунтарскому духу Бердяева, который «с «алешинцами» быть не хочет; его «Иван-Царевич» - едва ли не Николай Ставрогин, - не такой, конечно, каким он оказался в изображении своего собственного создателя и, нужно думать, по Бердяеву, исказителя, но субстанционально тот же, только исправленный и обновленный» [41]. Это же «алешинство» перейдет в последующие книги Иванова: сборник статей «Родное и вселенское» (1917), а после отъезда в Европу - в финальную книгу о Достоевском [42].
Бердяев, действительно, в «алешинцы» не стремился, видя в этой тенденции намеренное упрощение и идеологизацию романов Достоевского, непонимание их духовной глубины, попутно указывая на слабость и недоработанность художественного образа Алеши. В ответной статье «Омертвевшее предание» он констатирует: «В.Иванов делает попытку создать платформу и программу из образа Алеши Карамазова и образует новый термин «алешинцы». Но самый большой недостаток образа Алеши именно в том, что его так легко превратить в платформу и программу, что у самого Достоевского он был проповедью и моралью. Алеша показателен для великих исканий Достоевского, но художественно он ему не удался, он выдуман. Не в Алеше нужно искать великих достижений Достоевского, его подлинных прозрений и откровений. Можно ли сравнить Алешу с волнующим и потрясающим образом князя Мышкина, настоящим откровением христианского дионисизма?» [43]
Вердикт Бердяева неутешителен. Его Достоевский, гностик и апокалиптик, не имеет общего с писателем-идеологом из текстов Иванова, кому «психологически и жизненно совершенно чужд Достоевский, идеологически же он всегда любит себя с ним связывать и интересуется в Достоевском его вторично-идеологическим, а не первично-онтологическим, не безднами души. Достоевский - антипод филологизма В.Иванова, он весь в откровениях бытия, а не в откровениях культуры»[44].
МЯТЕЖ ПРОТИВ МАТЕРИ-ЗЕМЛИ ИЛИ ТАЙНА БЕЗОСНОВНОЙ СВОБОДЫ?
Согласно Бердяеву, Достоевский - «пневматолог», в познании природы зла он близок Якобу Бёме и гностицизму: «Зло заложено в глубине человеческой природы, в ее иррациональной свободе, в ее отпадении от природы божественной, оно имеет внутренний источник…Одно несомненно: отношение Достоевского к злу не было законническое отношение. Достоевский хотел познать зло, и в этом он был гностиком» [45]. Обнаружение в миросозерцании Достоевского идей и сюжетов еретического христианства, в том числе гностицизма, в XX веке серьезнейшим образом углубило понимание его философских романов. Правда, отдельные современные авторы [46] доводят приверженность Достоевского гностицизму до абсурда, используя гностическую легенду из Апокрифа Иоанна и других текстов, знакомство с которыми самого Достоевского было невозможным или маловероятным, в качестве универсальной «отмычки» интерпретатора [47]. Подход Бердяева по сравнению с ними был гораздо более взвешенным.
Совершенно иное, противоположное «гностическому» и «гностицизирующему», понимание Достоевского у Вячеслава Иванова. Но не менее новаторское и интересное. Писатель, подобно древнейшим трагикам Греции, видится Иванову прорицателем Великой Матери. Воздушной стихии Духа противопоставлена опора на хтонические силы. Вместо пневматологии Достоевского, с постижением тайны зла и дорог безосновной свободы (Бердяев), мы встречаем Достоевского - прорицателя «Элевсинских тайн матерински набожной Земли, ведающей о смерти и воскресении» (Иванов) [48].
Антропология христианского персонализма, испытавшая влияние гностицизма, но не принявшая гностицизм полностью, встречается с древней религией матриархата. Христианская тайна личности спорит с тайной древних коллективных мистерий во славу Богини плодородия. Линейная эсхатология, знающая, что «времени больше не будет», противостоит эсхатологии циклов, перезапускающей в природе вечное возвращение.
По мнению Вячеслава Иванова, мистический реализм Достоевского укоренен в древнейших представлениях о живой Матери-Земли, раскрывающихся в мифологическом истолковании жизни Вселенной. Его произведения построены как мистерии во славу Мати-Земли, словно обаянный Дионисом, Достоевский повторяет: «Ищите восторга и исступления, землю целуйте, прозрите и ощутите, что каждый за всех и за все виноват, и радостию такого восторга и постижения спасетесь».
Мать-Земля, она же - Богородица, так как в концепции Иванова Богоматерь близка к Деметре. В мифопоэтике «Бесов» Душу Земли русской представляет Хромоножка (Лебядкина Марья Тимофеевна), жена Николая Ставрогина. «Богородица - великая Мать Сыра Земля есть, и великая в том для человека заключается радость…а как напоишь слезами под собою землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься», - говорит старица Марье Тимофеевне.
Прочтение романов Достоевского как мистерий Великой Матери местами завораживает. В этом обращении к древним мифам и архетипам была безусловная новизна. Вячеслав Иванов вновь предстает перед нами в образе чародея, принимая Достоевского к себе в сообщники. Пожалуй, тот, кто внимательно прочитает Иванова, не найдет ничего нового в книгах Мирчи Элиаде. Читать последнего после «Диониса и прадионисийства» и поздней книги Иванова о Достоевском - это все равно, что изучать арифметику после долгого и глубокого погружения в тригонометрию.
***
После отъезда за рубеж и принятия католичества Вячеслав Иванов не претендовал на роль пророка, грезящего о преображении мира, или лидера художественного направления, проповедующего жизнетворчество с экстазами дионисийства. Он выбрал уединенную и размеренную жизнь близкого к Ватикану ученого, переводчика и преподавателя. Или «келейно-монашеское творчество», по выражению Федора Степуна. По вечерам в своей римской квартире перечитывая Блаженного Августина.
Когда 75 лет назад за ним пришла смерть, Вячеслава Ивановича похоронили на кладбище Верано, но в 1988 году его прах перенесли на Тестаччо. Там же покоятся дочь мыслителя Лидия и его сын Дмитрий.
Во Франции и Италии снято множество кинолент о поэтах-декадентах и культуре fin de siècle. Плохих и средних. Сюжет о «тройственных союзах», возникавших на «Башне», точно не уступил бы истории отношений Фридриха Ницше, Пауля Рие и Лу Саломэ, экранизированной Лилианой Кавани. Не говоря о более серьезном киносценарии, что раскрыл бы спор Бердяева и Иванова на фоне трех русских революций. У нас же - только документальный фильм телеканала «Культура», вышедший на экран в начале этого года. Запомнился он лишь отвратительным закадровым голосом, что читает стихи, да принижением Луначарского. Художественное кино на тему «Башни» отсутствует и в ближайшей перспективе не появится. Нужна другая культурная атмосфера, другие режиссеры и другие актеры. Слишком сложен и неоднозначен Иванов для официальной культуры. Словосочетание «мистический анархизм» пугает. Сложна и непонятна современным чиновникам от культуры его эротическая утопия. Да, он стал православным патриотом в 1910-х, но в 1926-м по «формуле Вл.Соловьева» признал верховенство Папского престола, принял католичество. То есть «изменник». Также чужд Иванов культуре неофициальной, впрочем, давно несуществующей. Еще более чужд и непонятен опытам «новоуехавших». Рассказывать про Серебряный век айтишникам в шортах в Белграде - еще большая пошлость и несуразность, чем просить денег у «широких штанов» из «Единой России». Даже тень эмигранта Аничкова, что выглядывает из-за здания Скупщины, человека, столь искушенного в заклинаниях и заговорах, к тому же слывшего хорошим другом Вячеслава Иванова, тут никак не поможет.
Михаил Ларинов,, кандидат философских наук.
Июль 2024
[33] Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство Спб. 1994, с.302
[34] Из книги стихов «Эрос». См. Вячеслав Иванов. Соб. Соч. Т.2. Брюссель 1974.
[35] Из писем к В.И.Иванову и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал Н.А. и Л.Ю.Бердяевых // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования/ ред. В.А. Келдыш. М. 1996 с.138-140
[36] Бердяев Н.А. Письмо Л.Ю. Бердяевой от 3 декабря 1914 г. См. Вячеслав Иванов: Материалы и исследования/ ред. В.А. Келдыш. М. 1996 с.126
[37] Бердяев Н. Эпигонам славянофильства / Бердяев Н. Мутные лики. М., Канон, 2004. С. 74.
[38] Стихотворение входит в «Мистический триптих», посвященный Н.А. Бердяеву и включенный в Cor Ardens (Книга первая. Солнце Эммауса) См. Вячеслав Иванов. Соб. Соч. Т.2. Брюссель 1974
[39] Из писем к В.И.Иванову и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал Н.А. и Л.Ю.Бердяевых // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования/ ред. В.А. Келдыш. М. 1996 с.139.
[40] Иванов В. Множество и личность в действе // Вячеслав Иванов. Соб. Соч. Т.2. Брюссель 1974.Т.2, с.219
[41] Иванов В. Живое предание: Ответ Н.А.Бердяеву (Биржевые ведомости. 1915, 18 марта) // Иванов В.И. Родное и вселенское. - М.1994 с.352.
[42] В 1932 году изданную на немецком книгу «Достоевский. Трагедия. Миф. Мистика»
[43] Бердяев Н.А. Омертвевшее предание (Биржевые ведомости. 1915. 8 апреля) // Бердяев Н. Мутные лики. М. 2004. С. 108.
[44 ]Бердяев Н. Очарование отраженных культур (1916) // Вячеслав Иванов. Pro et contra Т.1, СПб. 2016, с.333.
[45]Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского / Бердяев Н.А. Русская идея. Миросозерцание Достоевского. М.2016, с. 389.
[46] Это случай книги Евлампиева И. И. «Образ Иисуса Христа в философском мировоззрении Ф. М. Достоевского», СПб. 2021.
[47] См. разбор романа «Преступление и наказание» в книге Евлампиева И. И. «Образ Иисуса Христа в философском мировоззрении Ф. М. Достоевского». Стремление «подогнать» роман к гностической схеме у Евлампиева не может не бросаться в глаза.
[48] Вячеслав Иванов Соб. Соч. в 4-х тт. Т.4 , Брюссель 1987, с.506.
Иллюстрации: Ульянов Н.П. "Портрет Вячеслава Иванова" и фотографии из личного архива автора.
Копирование или перепечатка материалов данного ЖЖ возможна только с разрешения его автора.
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ: ТАЙНОВИДЕЦ ПРАВЕДНОГО БОГОБОРСТВА. Часть 1