Пластика текста. Почему одни авторы читаемее других
Критика занимается прочтением и толкованием текстов, но остаются практически неоговоренными условия их читаемости. Почему один текст больше читаем, чем другой, что делает его читаемым? Почему он втягивает в себя, не позволяет оторваться, буквально силком тянет за собой читателя и в конце выбрасывает его счастливо опустошенным? А другой текст, вроде
( Read more... )
А образцом захватывающего текста вместо бахтинского лучше, по-моего, избрать Мамардашвилиев. Вот что о нем пишут Рыклин и Подорога.
Стенограмма, ставшая текстом, сохраняет в себе ("замораживает") психомоторные остатки действия самого мышления.
Шокирующее впечатление от стиля Мамардашвили...для меня заключалось в том, что он всегда вводит в свою речь специфические глагольные события, которые вызывали у слушателя не только интеллектуальную реакцию, но и нечто подобное психомоторной индукции...
Соединение , двух отдельных мыслей выполняется метафорой физического действия, индуцируя в сознании слушателя физический образ мысли...
Дидактическое в в стиле философствования М.К. заключается как раз именно в том, что он пригоняет не нашу мысль, а наше тело к другой мысли. Мы овладеваем смыслом, который строится нашим психомоторным усилием.
Как видите, очень близко к Вашему пониманию. Но вот вопрос: годится ли оно для текста художественного, прежде всего для поэтического? Акцептивность текста Вы связываете с его понимаемостью. Но для поэзии-то понятность необязательна, более того, кое-какие стихи акцептивны как раз из-за непонятности! Ведь непонятность бывает двух родов: отталкивающая и влекущая. Так вот, иным хорошим стихам свойственна вторая.
И все же с понятностью акцептивность можно связать и применительно к поэзии - но только если "понятность" прилагать не к стихам, а...к читателю: захватывает поэтический текст не доступностью пониманию, а, наоборот, тем, что он п(р)о(н)имает меня.
Похоже, что именно последнее присуще священным текстам - неспроста же они большей частью поэтические.
Reply
"...Став основным в теоретико-познавательной структуре физики, как и, естественным образом, в структуре лингвистики, феноменологии, этиологии, психологии, социальной теории, понятие наблюдения не только поставило формулировку нашего знания физических явлений в зависимость от результатов исследования сознательного ряда явлений, которые всегда сопровождали и сопровождают исследование первых, но и требует теперь от психологии или от какой-то Х-науки, занимающейся теорией сознания, определенных идеализации и абстракций, способных бросить свет на явление наблюдения в той его части, в какой оно, сам его феномен, уходит корнями вообще в положение чувствующих и сознающих существ в системе природы.
Я хочу этим сказать, что понятие наблюдения, построенное так, чтобы выявить импликации сознательных процессов, вошедшие в формулировку законов физических явлений и процессов (что делалось и классическим трансцендентальным анализом), должно при этом открывать, оставаясь гомогенным, простор и для анализа и понимания тех же явлений сознания как состояний жизни определенных существ, рождающихся, развивающихся, находящихся в общении, меняющихся и умирающих.
Решение подобной задачи могло бы быть ответом на назревшую в философской и научной культуре XX века проблему, состоящую как раз в том, что тот стиль научного исследования, который ныне господствует, неспособен в одном, логически гомогенном исследовании объединить эти две разные вещи - то, как мы исследуем физические явления и достигаем их объективного понимания, и то, как мы при этом способны понимать - научно, объективно - те сознательные и жизненные явления, которые наблюдаются в исследовании и понимании первых (т.е. физических) явлений (как, впрочем, и помимо этого). А определенная унификация средств анализа двух рядов явлений - ряда физического и ряда сознания (т.е., фактически, объединение тем самым в один двух циклов наук - наук физических и наук о жизни и сознании) явно необходима: интеллектуально удовлетворительная, полная картина мира не может терпеть внутри себя такого пробела. Иными словами, речь идет о реализации возможности (предполагаемой всякой цельной и самодостаточной натуральной философией) некоторого совместного рассмотрения, с одной стороны, объективных физических процессов, с другой стороны, внешнего им ряда сознательных действий и состояний, т.е. такого рассмотрения, чтобы изображение первых допускало бы (по их собственным законам, в изображении формулируемым) рождение и существование таких состояний жизни и сознания (нами понимаемых), в которых их же удается описать и которые в то же время являются элементом истории определенного рода существ, называемых "людьми" или "человечеством"." (http://www.philosophy.ru/library/mmk/knir/mam_rat.html)
Reply
Reply
Именно это и ценил, например, А.А.Пузырей в Мерабе Мамардашвили. Его психотерапевтическая практика строились на прохождении пути к неведомому, к тому, что не известно ни психотерапевту (в нашем случае создателю текста), ни "человеку пути" (читателю)
Но должен ли этот путь по бездорожью быть тернистым, или стать вдохновенным полётом в полной гармонии с воздушной стихией - вопрос риторический, конечно же.
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Leave a comment