СеСеСеР как прием
Илье Кабакову - 75 лет
Ровно четверть века назад, 30 сентября 1983 г., мы сидели в его мастерской на чердачном этаже дома "Россия" (на Сретенском бульваре). И праздновали его пятидесятилетие. Вокруг были его друзья, в основном художники - Чуйков, Булатов, Гороховский, Васильев... Был рабочий стол, уставленный снедью. Были тосты и всегдашняя радость общения с Ильей, умственного возбуждения, падения в сладкую пропасть идей одновременно завиральных и трезвых, утопических и иронических, мгновенно де-кон-стру-ирующих себя по ходу конструкции и все так же неутомимо изливающихся с таким шампанским пенистым шипением, что вино в застолье кажется ненужным...
Было приятно, камерно, в меру празднично, но не слишком весело. Пятьдесят. И на что ушли эти золотые годы? На рисунки к детским книжкам. На несколько подпольных выставок. На широкое признание в узком кругу, почти целиком собравшемся здесь, на чердаке "России". Все эти золотые годы оплетены бесконечными оттенками и подтеками серого, сесесерого. И не видно конца этому СеСеСеРу, а значит, и собственной бесконечной чердачности, провинциальности, оттесненности искусства от мировых путей.
О слава, ты так же прошла за дождями,
Как западный фильм, не увиденный нами,
Как в парк повернувший последний трамвай, -
Уже и не надо. Не стоит. Прощай!
(А.Кушнер, 1972)
Такое было настроение - давно ушедшего трамвая, которому уже и рукой вслед не помашешь. Никто этого вслух не говорил, но безнадежность витала в воздухе.
Тем более время было уже не брежневское, а андроповское, которое сейчас отдельно не просматривается (хотя чекистская параллель налицо), а тогда виделось как четкое нагнетание темных и черных оттенков серого. За месяц до кабаковского юбилея было маленькое сборище на квартире Андрея Монастырского, где Владимир Сорокин читал один из своих ранних рассказов: начинается, как обычно, соцреализмом, а кончается сюрреализмом. И вдруг, словно бы продолжение рассказа, - сообщение по радио о том, что наши доблестные пограничники сбили южнокорейский пассажирский самолет, подозрительно вторгнувшийся в советскую воздушную зону или, скорее, просто сбившийся с курса. Сотни погибших, никто не выжил, зато постояли за честь границы. Это было 1 сентября 1983 г., первый звонок, начало нового учебного года. Таким крутым вызовом давала о себе знать миру новая андроповская власть, более злая, голодная, чем предыдущая. И кто-то - кажется, сам Сорокин - предположил, что под это обострение международной ситуации начнут загребать всех инакомыслящих и даже просто инакопишущих и нужно ждать скорой реакции властей на внутреннего врага, каким является этот маленький концептуальный кружок... С таким настроением и разошлись - может быть, не придется уже сходиться.
Кто бы мог предположить, что опера по либретто Сорокина "Дети Розенталя" будет еще при жизни автора ставиться в Большом театре. А Кабаков в 2008 г., ровно четверть века спустя, к своему 75-летию, вернется своими картинами и инсталляциями в тот самый Пушкинский музей, где он тогда, в середине 1980-х, намечал развернуть свою первую инсталляцию "Муха с крыльями". Конечно, только в виде пародийного жеста, бумажного проекта, поскольку представить всерьез "детского иллюстратора" Кабакова в центральном, московском Музее западного искусства, рядом с мировыми шедеврами барокко и импрессионизма, тогда было немыслимо. А теперь Кабаков легко помещается в любой мировой контекст, что лондонский, что московский или венецианский, как один из главных художников 20 и 21 вв., визуально и визионерски оправдавший тот опыт великой утопии, который обернулся для его поколения коммунальными квартирами, ЖЭКами и десятилетиями провинциальной тоски в "образцовой столице коммунистического мира". Не просто пережил, но превратил СеСеСеР в прием своего творчества, по которому и будут судить о том древнем континенте, канувшем, как Атлантида.
Вспоминаю с некоторым стыдом, что подарил тогда Кабакову на его 50-летие том сочинений Козьмы Пруткова, дефицитную по тем временам книгу, которая тем не менее невольно намекала на местный контекст того, что делалось в концептуальном кругу: своя маленькая прутковщина, передразнивание официальных, "больших" жанров, игра на уровне мистификации А.К.Толстого и братьев Жемчужниковых...
Какой вывод из всей этой истории? Только тот, вполне банальный, что история - вещь длинная, а жизнь никогда не кончается. Ни в 50 лет. Ни в 75. Ни даже... И лучший способ ее провести - быть самим собой. Когда на Западе гремел русский предреволюционный и раннесоветский авангард, Кабаков спокойно занимался у себя на чердаке позднесоветским арьергардом. Маленьким человеком, забившимся в шкаф и созерцающим мир из его щелей. А потом дошел черед и миру заглянуть в этот шкаф и посмотреть на спрятавшегося там маленького советского человека. Теперь все эти персонажи: "вокносмотрящие Архиповы", "шутники Гороховы" , "мучительные Суриковы" и альтернативные художники-персонажи Розенталь и Спивак, - все они встали в тот же ряд, что черный квадрат, "Девочка на шаре" или туземцы на Таити: в ряд Образов века и человечества. Главное - делать свое дело: не Малевича, не Пикассо, не Гогена, а свое. У мира до всех дойдет свой черед.
Моя статья об Илье Кабакове "Пустота как прием".
http://www.emory.edu/INTELNET/pm_kabakov.html
В студии И. Кабакова, Лонг Айленд, 6 января 2006
Ровно четверть века назад, 30 сентября 1983 г., мы сидели в его мастерской на чердачном этаже дома "Россия" (на Сретенском бульваре). И праздновали его пятидесятилетие. Вокруг были его друзья, в основном художники - Чуйков, Булатов, Гороховский, Васильев... Был рабочий стол, уставленный снедью. Были тосты и всегдашняя радость общения с Ильей, умственного возбуждения, падения в сладкую пропасть идей одновременно завиральных и трезвых, утопических и иронических, мгновенно де-кон-стру-ирующих себя по ходу конструкции и все так же неутомимо изливающихся с таким шампанским пенистым шипением, что вино в застолье кажется ненужным...
Было приятно, камерно, в меру празднично, но не слишком весело. Пятьдесят. И на что ушли эти золотые годы? На рисунки к детским книжкам. На несколько подпольных выставок. На широкое признание в узком кругу, почти целиком собравшемся здесь, на чердаке "России". Все эти золотые годы оплетены бесконечными оттенками и подтеками серого, сесесерого. И не видно конца этому СеСеСеРу, а значит, и собственной бесконечной чердачности, провинциальности, оттесненности искусства от мировых путей.
О слава, ты так же прошла за дождями,
Как западный фильм, не увиденный нами,
Как в парк повернувший последний трамвай, -
Уже и не надо. Не стоит. Прощай!
(А.Кушнер, 1972)
Такое было настроение - давно ушедшего трамвая, которому уже и рукой вслед не помашешь. Никто этого вслух не говорил, но безнадежность витала в воздухе.
Тем более время было уже не брежневское, а андроповское, которое сейчас отдельно не просматривается (хотя чекистская параллель налицо), а тогда виделось как четкое нагнетание темных и черных оттенков серого. За месяц до кабаковского юбилея было маленькое сборище на квартире Андрея Монастырского, где Владимир Сорокин читал один из своих ранних рассказов: начинается, как обычно, соцреализмом, а кончается сюрреализмом. И вдруг, словно бы продолжение рассказа, - сообщение по радио о том, что наши доблестные пограничники сбили южнокорейский пассажирский самолет, подозрительно вторгнувшийся в советскую воздушную зону или, скорее, просто сбившийся с курса. Сотни погибших, никто не выжил, зато постояли за честь границы. Это было 1 сентября 1983 г., первый звонок, начало нового учебного года. Таким крутым вызовом давала о себе знать миру новая андроповская власть, более злая, голодная, чем предыдущая. И кто-то - кажется, сам Сорокин - предположил, что под это обострение международной ситуации начнут загребать всех инакомыслящих и даже просто инакопишущих и нужно ждать скорой реакции властей на внутреннего врага, каким является этот маленький концептуальный кружок... С таким настроением и разошлись - может быть, не придется уже сходиться.
Кто бы мог предположить, что опера по либретто Сорокина "Дети Розенталя" будет еще при жизни автора ставиться в Большом театре. А Кабаков в 2008 г., ровно четверть века спустя, к своему 75-летию, вернется своими картинами и инсталляциями в тот самый Пушкинский музей, где он тогда, в середине 1980-х, намечал развернуть свою первую инсталляцию "Муха с крыльями". Конечно, только в виде пародийного жеста, бумажного проекта, поскольку представить всерьез "детского иллюстратора" Кабакова в центральном, московском Музее западного искусства, рядом с мировыми шедеврами барокко и импрессионизма, тогда было немыслимо. А теперь Кабаков легко помещается в любой мировой контекст, что лондонский, что московский или венецианский, как один из главных художников 20 и 21 вв., визуально и визионерски оправдавший тот опыт великой утопии, который обернулся для его поколения коммунальными квартирами, ЖЭКами и десятилетиями провинциальной тоски в "образцовой столице коммунистического мира". Не просто пережил, но превратил СеСеСеР в прием своего творчества, по которому и будут судить о том древнем континенте, канувшем, как Атлантида.
Вспоминаю с некоторым стыдом, что подарил тогда Кабакову на его 50-летие том сочинений Козьмы Пруткова, дефицитную по тем временам книгу, которая тем не менее невольно намекала на местный контекст того, что делалось в концептуальном кругу: своя маленькая прутковщина, передразнивание официальных, "больших" жанров, игра на уровне мистификации А.К.Толстого и братьев Жемчужниковых...
Какой вывод из всей этой истории? Только тот, вполне банальный, что история - вещь длинная, а жизнь никогда не кончается. Ни в 50 лет. Ни в 75. Ни даже... И лучший способ ее провести - быть самим собой. Когда на Западе гремел русский предреволюционный и раннесоветский авангард, Кабаков спокойно занимался у себя на чердаке позднесоветским арьергардом. Маленьким человеком, забившимся в шкаф и созерцающим мир из его щелей. А потом дошел черед и миру заглянуть в этот шкаф и посмотреть на спрятавшегося там маленького советского человека. Теперь все эти персонажи: "вокносмотрящие Архиповы", "шутники Гороховы" , "мучительные Суриковы" и альтернативные художники-персонажи Розенталь и Спивак, - все они встали в тот же ряд, что черный квадрат, "Девочка на шаре" или туземцы на Таити: в ряд Образов века и человечества. Главное - делать свое дело: не Малевича, не Пикассо, не Гогена, а свое. У мира до всех дойдет свой черед.
Моя статья об Илье Кабакове "Пустота как прием".
http://www.emory.edu/INTELNET/pm_kabakov.html
В студии И. Кабакова, Лонг Айленд, 6 января 2006