« ». Воздушные кавычки в Миссури
Несколько дней провел в Университете штата Миссури (г. Колумбия, сердцевина континента), где прочитал две лекции: о бедной религии и о
« ». По сути, эти два понятия (о которых писал в ЖЖ раньше) взаимосвязаны, поскольку бедная религия, или чистое, внеконфессиональное место всех религий, так же делает их все возможными, как чистое поле письма делает возможным те знаки, которые на нем запечатлеваются. И то, что бедная религия возникает в эпоху пост-атеизма, как результат атеистического отрицания и преодоления границ всех исторических религий, параллельно возникновению и осознанию
« » в эпоху пост-структурализма, как итога осознания условности и относительности всех знаков, под которыми покоится белое ничто, точнее, всечто.
Вот афишка моего выступления, дальше отрывок, а потом - две фотографии, на которых я изображаю этот самый знак
« ». В устном выступлении он изображается краткой паузой (молчанием) в сопровождении жеста "воздушные кавычки".
Белые поля и гладкая поверхность книги -- такое же создание письменности, как и буквы, бегущие по этому фону. Но если письменные знаки находятся в центре нашего читательского сознания, то можно ли читать само « » -- осмысленно его воспринимать и артикулировать? Возможно, что воздействие этой белизны на наше читательское восприятие ничуть не уступает по силе воздействию самих письмен -- раньше, отодвинутое на периферию текста, «маргинальное» по месту и по сути, оно специально не изучалось. Теперь, когда это внетекстовое пространство помещено внутрь текста, оно осознается как знак культуры, значимость которого, быть может, равняется суммарному значению других знаков, поскольку составляет их общее условие. Или даже перевешивает их, поскольку воздействие других знаков -- переменное, воздействие « » -- постоянное. Собственно, « » -- это самая общеупотребительная, бесконечно повторяемая цитата из письменного корпуса всех времен и народов. Ни одно слово, ни даже одна буква ни в одном языке не могут сравниться с « », знаком пробела, по частоте и значимости своего употребления.
Возможно, все то, что в словаре нашей цивилизации называется «абсолютом», «первоначалом» или «последней истиной», формируется как раз восприятием того, что стоит за всеми знаками и окружает их. В этом смысле можно было бы показать решающее воздействие « » на становление важнейших философских и теологических категорий, таких как «абсолютное», «вечное», «безначальное», «бесконечное», «запредельное», «непостижимое», «невыразимое», «безымянное», которые по значению сливаются с « », а по способу обозначения на письме лишь условно его имитируют, бесконечно к нему приближаясь, как условное -- к безусловному.
Философия нуждается в неком первослове для обозначения того, что предшествует всему сущему и (при)сутствует в сущем. По Хайдеггеру, «чтобы назвать это сутствующее бытия, речь должна найти нечто единственное, это единственное слово. При этом легко вычислить, сколь рискованно каждое мыслящее слово, принуждаемое бытию. И все же это рискованное (слово) не невозможно, так как бытие говорит повсюду и всегда, через всякую речь. Трудность лежит не столько в том, чтобы найти в мышлении слово бытия, сколько, скорее, в том, чтобы найденное слово удержать чистым и в его собственном помышлении». Согласно самому Хайдеггеру, такое первослово есть греческое «on», «бытие». Но ведь это одно из многих обозначений бытия, которые на разных языках пишутся и звучат различно. Не следует ли искать "единственное слово" на самой границе языка, как при-сутствующее при нем и все-таки отличное от него, подобно тому как само бытие отлично от сущих вещей в мышлении Хайдеггера? Не есть ли « » именно то, что постоянно при-сутствует при словах, оставаясь не выразимым ни в каком слове?
« » -- более адекватное имя для бытийствующего или бесконечного, чем слова «бытийствующее» и «бесконечное». Постоянная смена «главных слов» и «первопонятий» в разных философских системах показывает, что ни одно словесно выраженное понятие не может взять на себя роль всеобщего философского основания. Таковое вообще не может быть выражено внутри языка -- но и не может оставаться невыраженным, поскольку речь идет именно о философской артикуляции наиболее широкого и емкого понятия, из которого могли бы выводиться все остальные. Очевидно, что такое понятие может артикулироваться лишь на границе самого языка, как «вненаходимое» по отношению к языку.
« ». По сути, эти два понятия (о которых писал в ЖЖ раньше) взаимосвязаны, поскольку бедная религия, или чистое, внеконфессиональное место всех религий, так же делает их все возможными, как чистое поле письма делает возможным те знаки, которые на нем запечатлеваются. И то, что бедная религия возникает в эпоху пост-атеизма, как результат атеистического отрицания и преодоления границ всех исторических религий, параллельно возникновению и осознанию
« » в эпоху пост-структурализма, как итога осознания условности и относительности всех знаков, под которыми покоится белое ничто, точнее, всечто.
Вот афишка моего выступления, дальше отрывок, а потом - две фотографии, на которых я изображаю этот самый знак
« ». В устном выступлении он изображается краткой паузой (молчанием) в сопровождении жеста "воздушные кавычки".
Белые поля и гладкая поверхность книги -- такое же создание письменности, как и буквы, бегущие по этому фону. Но если письменные знаки находятся в центре нашего читательского сознания, то можно ли читать само « » -- осмысленно его воспринимать и артикулировать? Возможно, что воздействие этой белизны на наше читательское восприятие ничуть не уступает по силе воздействию самих письмен -- раньше, отодвинутое на периферию текста, «маргинальное» по месту и по сути, оно специально не изучалось. Теперь, когда это внетекстовое пространство помещено внутрь текста, оно осознается как знак культуры, значимость которого, быть может, равняется суммарному значению других знаков, поскольку составляет их общее условие. Или даже перевешивает их, поскольку воздействие других знаков -- переменное, воздействие « » -- постоянное. Собственно, « » -- это самая общеупотребительная, бесконечно повторяемая цитата из письменного корпуса всех времен и народов. Ни одно слово, ни даже одна буква ни в одном языке не могут сравниться с « », знаком пробела, по частоте и значимости своего употребления.
Возможно, все то, что в словаре нашей цивилизации называется «абсолютом», «первоначалом» или «последней истиной», формируется как раз восприятием того, что стоит за всеми знаками и окружает их. В этом смысле можно было бы показать решающее воздействие « » на становление важнейших философских и теологических категорий, таких как «абсолютное», «вечное», «безначальное», «бесконечное», «запредельное», «непостижимое», «невыразимое», «безымянное», которые по значению сливаются с « », а по способу обозначения на письме лишь условно его имитируют, бесконечно к нему приближаясь, как условное -- к безусловному.
Философия нуждается в неком первослове для обозначения того, что предшествует всему сущему и (при)сутствует в сущем. По Хайдеггеру, «чтобы назвать это сутствующее бытия, речь должна найти нечто единственное, это единственное слово. При этом легко вычислить, сколь рискованно каждое мыслящее слово, принуждаемое бытию. И все же это рискованное (слово) не невозможно, так как бытие говорит повсюду и всегда, через всякую речь. Трудность лежит не столько в том, чтобы найти в мышлении слово бытия, сколько, скорее, в том, чтобы найденное слово удержать чистым и в его собственном помышлении». Согласно самому Хайдеггеру, такое первослово есть греческое «on», «бытие». Но ведь это одно из многих обозначений бытия, которые на разных языках пишутся и звучат различно. Не следует ли искать "единственное слово" на самой границе языка, как при-сутствующее при нем и все-таки отличное от него, подобно тому как само бытие отлично от сущих вещей в мышлении Хайдеггера? Не есть ли « » именно то, что постоянно при-сутствует при словах, оставаясь не выразимым ни в каком слове?
« » -- более адекватное имя для бытийствующего или бесконечного, чем слова «бытийствующее» и «бесконечное». Постоянная смена «главных слов» и «первопонятий» в разных философских системах показывает, что ни одно словесно выраженное понятие не может взять на себя роль всеобщего философского основания. Таковое вообще не может быть выражено внутри языка -- но и не может оставаться невыраженным, поскольку речь идет именно о философской артикуляции наиболее широкого и емкого понятия, из которого могли бы выводиться все остальные. Очевидно, что такое понятие может артикулироваться лишь на границе самого языка, как «вненаходимое» по отношению к языку.