Любовь непристойнее секса?
Вышли из типографии два тома, на которые разделилась книга "Любовь". Это инициатива издательства Рипол-классик, которое два года назад издало ее в одном увесистом томе - а теперь решило облегчить (в буквальном смысле тоже) знакомство с ней читателей. Первый том: "Эрос: между любовью и сексуальностью" - это общая философия любви и обоснование эротологии в ее отличии от сексологии. Второй том: "Прав ли Фрейд? Языки любви" - о разных утопиях и языках любви: от библейского до платонического, соловьевского, марксистского, от фантазийных до предельно тактильных и собственно о лингвистике любовных имен. Tеперь эти книги доступны - по крайней мере в интернет-магазинах ("Лабиринт" и др.).
Ниже поделюсь мотивацией для написания книги.
Писать о любви трудно, особенно сейчас, когда любовь отодвинута на окраину интеллектуального мира. Об одиночестве любви, которая оказалась без языка, и о безлюбости современных идеологий и методологий писал еще Ролан Барт - от имени растерянного Влюбленного: «...Я взывал ко всем прохожим языкам (системам), тщетно требуя от них во что бы то ни стало, непристойно, некоей философии, которая бы меня “понимала” - “принимала”».
С тех пор как раздался этот глас вопиющего в пустыне безлюбия (и безлюдия - дегуманизация наук о человеке уже началась), прошло тридцать лет. Пустыня за это время расширилась, и единственным заметным оазисом в ней осталась все та же книга Барта «Фрагменты речи влюбленного». Но тогда еще близки были 1960-е годы, когда о любви, смешивая мистику и эротику, толковали битники и хиппи, когда ее заново, после фрейдовского пансексуализма, открыли последователи гуманистического психоанализа и леворадикальной эзотерики: «Искусство любви» Эриха Фромма (1956), «Тело любви» Нормана Брауна (1966). А вот в последующие десятилетия для любви не нашлось мыслительного пространства. Достаточно вспомнить ряд самых громких имен: Бодрийяр, Делез, Деррида, Лиотар, Фуко; все как на подбор из страны классической любовной культуры - и ничего о любви (если не считать «Истории сексуальности» Фуко, которая совсем о другом).
Когда-то почти каждая культурная эпоха создавала свой любовный язык, на котором и осмысляла себя. Платонизм и неоплатонизм, христианство, Средневековье, Ренессанс, Просвещение, романтизм, символизм, авангард, экзистенциализм - все эти исторические эпохи, религиозные, философские и культурные движения, по сути, были разными способами манифестации любви как основы миропонимания. И вот - глухое молчание. Если литература еще продолжает - почти поневоле, по запросу читателя - говорить о любви, то ученые и мыслители молчат о ней, как о предмете, потерявшем свежесть для мысли. Под сильнейшим воздействием сексологии любовное в общественном сознании вытесняется сексуальным. Если в XIX веке было прилично говорить о любви и неприлично - о половой жизни, то к концу ХХ века произошла рокировка: стало уместнее говорить об оргазме, мастурбации и гомосексуализме, чем о чувствах высоких и романтических, так сказать, разоблаченных наукой и потому спустившихся в разряд индивидуальных чудачеств и анахронизмов.
Ролан Барт замечает про современное интеллигентное общество, нечувствительное к любовным излияниям и разговорам: «Все поймут, что у Х... “огромные проблемы” в сфере сексуальности; но никого не заинтересуют, возможно, существующие у Y... проблемы в сфере сентиментальности; любовь как раз тем и непристойна, что подменяет сексуальное сентиментальным... (Журнал «Мы вдвоем» непристойнее Сада). Любовная непристойность предельна: ничто не может ее приютить, дать ей весомую ценность трансгрессии; одиночество субъекта робко, неприкрашенно - никакому Батаю не найти письма для описания этой непристойности».
Именно потому, что любовь становится «непристойной», она заслуживает нового разговора. Эта книга - поиск языка, на котором можно «пристойно» говорить о любви в начале нашего века и тысячелетия. Один из современных мифов - что только сексология, анатомия и физиология сексуальности обеспечивают научный, а значит, и социально одобряемый, интеллектуально «приличный» подход к любви. Но любовь - это искусство, которое при всей своей таинственности должна быть предметом особого, философского и филологического постижения. Собственно, и философия, и филология - это гуманитарные науки, которые руководствуются «филией» - любовью к своему предмету: софии (мудрости) и логосу (слову). Подобное познается подобным. Вот и мудрость любви познается любовью к мудрости.
Одна из самых больших ошибок в понимании любви - противопоставление чувства и разума. Дескать, любовь - столь сильное чувство, что для размышлений не оставляет места. Ровно наоборот! Именно потому, что любовное чувство захватывает всего человека, оно приводит и к величайшему напряжению мысли, к углублению самоанализа. Любовь кладет конец автоматизму существования и ставит человека перед экзистенциальными вопросами: кто есмь я? что делает меня единственным и незаменимым? как мы преображаем друг друга и становимся единым целым?.. Любящий становится теоретиком себя, постоянно наблюдает за собой, вслушивается в мельчайшие движения своего сердца.
Особенность этой книги - соотнесенность лирики и теории, то есть прямого выражения любовного опыта и его обобщения в системе философских понятий. Теория любви растет из ее же чувственных переживаний и духовных прозрений, и эта рефлексия сама становится частью любовного опыта.
Я банально и арифметично определяю свое жизненное кредо:
Хорошо все, что способствует увеличению любви, плохо все, что ведет к ее уменьшению.
С возрастом все меньше остается времени на то, что не есть любовь. На ссоры, упреки, возражения, выяснение отношений, на злобу дня и ум веков, на критику и прогресс... Tолько успевай любить, обнимать, прижимать к себе, согревать, вбирать тепло другого, слушать его сердце и дыхание, сродняться каждой клеточкой, приникать, делиться главным и сиюминутным так, чтобы все это немедленно становилось общим... И спешить, отчаянно спешить с этой любовью, пока не угас в тебе ее источник. Потому что ад, как сказано у Достоевского, - "страдание о том, что нельзя уже более любить".
