Совместимы ли гений и добродетель? (1)
Mнения литературных персонажей часто принимаются за убеждения их авторов. Моцарт спрашивает Сальери: "А гений и злодейство / Две вещи несовместные. /Не правда ль?" И вот мы уже готовы верить, что Александр Сергеевич твердо придерживался таких же благонравных воззрений. Но сам Пушкин высказывался на этот счет иначе. На замечание П. А. Вяземского о том, что "обязанность… всякого писателя есть согревать любовию и добродетелью и воспалять ненавистию к пороку", Пушкин отвечает возражением: "Ничуть. Поэзия выше нравственности - или, по крайней мере, совсем иное дело". Известно также, благодаря трактовкe М. О. Гершензона, нашедшей поддержку у В. В. Набокова, что самые патетические строки "Памятника": "И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал," - выражают точку зрения не Пушкина, а ценителей "высоконравственной" поэзии, о которых сам поэт так отзывается в последней строфе: "не оспоривай глупца".
Между художественным даром и моральными обязательствами его обладателя нет никакой прямой зависимости. Об этом еще решительнее, чем А. Пушкин, высказывалась М. Цветаева: "Художественное творчество в иных случаях некая атрофия совести, больше скажу: необходимая атрофия совести, тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть. Чтобы быть хорошим (не вводить в соблазн малых сих), искусству пришлось бы отказаться от доброй половины всего себя".
Не только искусство, но и сам художник - по ту сторону нравственности. Передо мной лежит книга "Безумные грани таланта. Энциклопедия патографий". [5] Именной состав этой энциклопедии, за редкими исключениями, совпадает со словником любого энциклопедического словаря. Причем все патографии относятся как к психическим, так и нравственным патологиям исторических личностей, и подтверждаются они цитатами из документов и свидетельствами современников. Открываю наудачу. Г. В. Ф. Гегель. "Современников поражало… одновременное существование колоссальных интеллектуальных способностей с крайней мелочностью, подозрительностью, нетерпимостью к инакомыслию, рабским преклонением перед любым человеком, облеченным хоть какой-нибудь властью". (С.271). М. В. Ломоносов: "умер от болезни, развившейся вследствие неумеренного употребления горячих напитков" (С.623). Моцарт: "мог позволить себе делать обидные и не всегда справедливые замечания, остроты его часто бывали скучны и непристойны, слова - грубы. Во всем его облике иногда проглядывало что-тo злобное, демоническое…. Пристрастие гения к картам и бильярду, где он терял намного больше, чем зарабатывал". (С.719 - 720). Марсель Пруст: "Придя в отель и выбрав мальчика… Если Марселю не удавалось добиться оргазма, он требовал, чтобы ему принесли две клетки с крысами, не кормленными несколько дней…. Крысы ожесточенно набрасывались друг на друга. Зрелище битвы помогало Прусту добиться желанного оргазма…" (836-7). Артюр Рембо: "На стенах и скамейках города Рембо писал мелом: "Смерть Богу!" Когда он случайно встречал священников, с его губ неудержимо срывались злобные оскорбления. Рембо доходил до того, что бросал в них вшей, которых специально для этого разводил в своей шевелюре" (859). Дж. Тернер: "Великий живописец по своей психической конституции страдал врожденным идиотизмом. …Ко многим грязным порокам у него прибавилось еще и пьянство…" (972) Даже писатели, служившие добродетели своим творчеством, не всегда являли ее образец в своей жизни. Так, Ганс Христиан Андерсен был чрезвычайно скуп и тщеславен и, вопреки своей профессии сказочника, терпеть не мог детей и избегал их общества. Однако охотно общался с проститутками и часто посещал публичные дома - просто, чтобы поговорить, потому что свои любовные порывы удовлетворял рукоблудием, отчего и остался девственником (61 - 66).
Почти все люди, что-либо свершившие на благо и во славу человечества, были не просто грешны, как все мы, грешные, но грешны с каким-то особым присвистом, приплясом, притопом. Порывистые, неистовые, познававшие на себе и высоты, и бездны человеческой природы, жившие на пределе сил и во всю широту своей необузданной творчески-разрушительной натуры. По меркам церковного благочестия, им скорее всего предназначено место в аду. Ну кто из русских писателей, например, "по степени нравственного усовершенствования" (В. Соловьев) мог бы попасть в рай? Пушкин, дуэлянт, обольститель, обесчестивший столько семей? Тургенев, состоявший в любовном треугольнике с П. Виардо и ее мужем? Тютчев, своей связью с Денисьевой сведший ее в могилу и опозоривший своих близких? Азартнейший игрок Достоевский? Блок с его цыганщиной и разгулом? Самоубийцы Есенин, Маяковский и Цветаева? Пожалуй, никто. Может быть, Лев Толстой? Уж по "степени нравственного усовершенствования" с ним никто не сравнится. Но зато его единственного церковь и предала анафеме.
И поставим рядом с этими дерзкими талантами, чрезмерными и в пороках, и в самоотречении, - людей благонравных, но ничего не совершающих, не лезущих из кожи вон, чтобы проложить новые пути. Живут благочинно, размеренным трудом приумножают благосостояние семьи, никакие страсти их не обуревают, нечего им в себе подавлять, они все смиренные, Смирновы (одна из самых распространенных в России фамилий). Подвигов не совершали, зато и не нагрешили - ну кроме самых малых, общечеловеческих, простительных грехов (чуть-чуть чревоугодия, игривости, и т.д.). Значит, им открыт путь к спасению? Пушкин осужден на вечную геену, а Смирнов прославлен... Кроткое, тихое, мирное, мерное житие - таков ли удел званых и избранных? Не дерзай, не высовывайся, живи тише воды, ниже травы - и спасешься!?
О такой этике "смирновства", угашающей творческий дух, писал Н. Бердяев:"Упадочное смирение создает систему жизни, в которой жизнь обыденная, обывательская, мещански-бытовая почитается более смиренной, более христианской, более нравственной, чем достижение более высокой духовной жизни, любви, созерцания, познания, творчества, всегда подозреваемых в недостатке смирения и гордости. Торговать в лавке, жить самой эгоистической семейной жизнью, служить чиновником полиции или акцизного ведомства - смиренно, не заносчиво, не дерзновенно. А вот стремиться к христианскому братству людей, к осуществлению правды Христовой в жизни или быть философом и поэтом, христианским философом и христианским поэтом - не смиренно, гордо, заносчиво и дерзновенно. <…> Человек призван быть творцом, соучастником в Божьем деле миротворения и мироустроения, а не только спасаться. И человек может иногда во имя творчества, к которому он призван Богом, во имя осуществления дела Божьего в мире, забывать о себе и своей душе. <…> Невозможно делать научные открытия, философски созерцать тайны бытия, творить художественные произведения, создавать общественные реформы лишь в состоянии смирения."
Такой божий "мир-смир", а точнее, псевдо-церковную версию божьего мира трудно принять: не только потому, что она отвергает человека-творца, но и потому, что она принижает Бога-Творца. Сам Бог, по образу которого создан человек, в Библии вовсе не смиренный. Он творит чудеса, он поселил нас в прекрасном и яростном мире, мире свободы и случайностей, где порядок рождается из хаоса, где бушуют страсти и преизобилуют любовь и желание. Бог сам страстен, яростен, любвеобилен, ревнив, нетерпелив, милосерден и созидателен. "Доколе, Господи, будешь гневаться непрестанно, будет пылать ревность Твоя, как огонь?" (Псалтирь 78:5 ) "…Бог ревнитель; чтобы не воспламенился гнев Господа, Бога твоего, на тебя, и не истребил Он тебя с лица земли". (Второзаконие 6:13-15); "…Возревновал Я о Иерусалиме и о Сионе ревностью великою" (Захария 1:14).
Бог заповедал всякой твари, и человеку прежде всего, плодиться и размножаться, населять землю своим потомством. Если бы не горячность, всесметающая буря чувств, мог ли бы Он быть водителем человечества? Если бы Он был кротким и тихим, откуда взялась бы вселенная с ее миллиардами солнц? Псевдо-религиозная этика взяла за мерило пресное, а не острое, теплое, а не горячее, вялое, а не цветущее, энтропию, а не энергию. Сам темперамент, лежащий в основе таких якобы "религиозных" представлений о человеке, - водянистый, флегматичный, слизистый (флегма - "слизь"). Послушание, непорывание, безгрешность... Почему отсутствие (греха, порока) ставится выше, чем наполненность (пусть даже и переполненность) жизни чувствами, постижениями, деяниями, свершениями, размножением и плодовитостью, не только телесной, но и духовной?
Если бы на исповедь к священнику явился сам Вакуум, Господин Никто, пожалуй, он был бы легко допущен к причастию. Не грешил, не гневался, не вожделел, не завидовал, не ревновал, не делал, не говорил и не помышлял дурного... Не, не, не... Почти святой, проходи, причащайся. Так путь в храм прокладывается духу небытия. А если бы на исповедь явилось само Бытие и его Создатель. Гневался? - да, на народ Израилев и на врагов его "изливаю ярость гнева Своего"? Ревновал? - да, к изменяющим мне с другими богами. Мстил? - да, "мне отмщение и аз воздам". Мощью своей гордился, восхвалял себя? - да, "славы Моей не дам иному" (Исайя, 48:11). Не допущен был бы к чаше Господь, потому что не только "впадает в грехи", но и "упорствует" в них. И тогда непонятно, почему церковь, говорящая именем Бога, охотнее благословила бы дух небытия, чем дух бытия, творческой страсти и изобилия.
В Евангелии есть притча о талантах: Господь каждому дает определенные дары и требует умножить их и вернуть сторицей. Это главное дело человеческой жизни не вмещается ни в какой обряд и не подлежит учету ни в каком приходе. Ни одна церковь не спрашивает у своих прихожан, насколько они умножают таланты, данные им Богом, насколько хорошо писатель пишет, врач лечит, певец поет, философ мыслит. Это остается вне церкви, в прямом предстоянии человека, малого творца - большому Творцу. В церкви человек подлежит оправданию за то, чего он НЕ делал: не убивал, не прелюбодействовал, не крал… А то, что он сделал: создал, написал, открыл, изобрел, - об этом в церкви не спрашивают. Дескать, это не худсовет и не патентное бюро. Но именно за это мы напрямую отвечаем перед Богом, и в этом смысле притча о талантах может считаться ключом к пониманию религиозного смысла творчества. Вопрос: где, в какой этике и теологии, за основную добродетель берется энергия, с которой человек сотрудничает с Творцом, сотворит ему? Где в церковных уставах место волнению, дерзанию, ревнованию, заповедям творчества, которые сближали бы человека с библейским Творцом?
(продолжение следует)