Галичина: от австрийского до советского мифов. Часть 1
Представления о Галичине изменчивы настолько, насколько переменчивой была и сама судьба этого региона. Здесь мы попробуем в общих чертах воссоздать набор стереотипов, из которых состояли украинский, польский и (впоследствии) русский образы Галичины австрийского периода, а также дальнейшую судьбу этого образа в ментальности жителей края. Речь идет, понятно, о наборе банальностей, которые ничего, кроме банальности, не содержат, но без них, по-видимому, миф Галичины потерял бы свою оригинальность.
Образ галицкого города
В этом ряду стереотипов и концептов ключевым является образ Львова как "галицкой столицы". В нем cлились по крайней мере два разных стереотипа города: польский и украинский. Миф "польского" Львова, который выкристаллизовался к Второй мировой войне, имеет несколько форм.
Одну из них можно назвать "милитарной". Она опирается на образ "всегда верного" города-воина - крепости, которая защищает "цивилизованный Запад" от "Дикого Востока". Ее составляющей стал стереотип "защитников Львова", элементом которого, в свою очередь, была мифология "львовских детей". В этом плане Львов ассоциировался с ареной украинско-польского противостояния в конце Первой мировой войны и кладбищем "орлят". Это представление о городе нашло свое воплощение как на уровне поэтики и риторики художественных текстов (М. Гемар, К. Макушинский), так и в языке живописи (В. Коссак) и монументальной архитектуры (Р. Индрух). Еще одна разновидность польского мифа Львова сочетает в себе два компонента. Это ностальгия по "добрым австрийским временам" и юмористический образ "очень приятного и веселого города", где почти все друг друга знают и уважают (С. Василевский). В центре такого образа находится представление об идеальном Львове, признаками которого являются, с одной стороны, рестораны (гостиница "Жорж", "Краковская", "Атлас", "Козел", "Империал"), кабачки ("Теличкова", "Сковрона"), а из другого - академические заведения (Политехника, Университет, Академия Ветеринарной медицины, Высшая Экономическая школа), где работают выдающиеся специалисты и учится очень способная и беззаботная молодежь. К тому же, Львов - место служения аж трех архиепископов, что делает его необычным в масштабах Европы. Распространенный в "польский" период миф австрийского Львова содержал также ностальгию по "старому порядку". Его воплощением был эрудированный, педантичный и исполнительный интеллигент (правительственный чиновник, юрист, учитель) и шире - представитель общественной элиты "австрийского образца".
Отсюда - и сюжетные линии, которые пытаются "породнить" польский Львов с габсбургской Веной. Одним из показательных является образ львовского костела Св. Елизаветы : и через прямое апеллирование к трагическим моментам в жизни императорской семьи (а также мифологии "доброго цесаря Франца Йосифа"), и через сложные ассоциации, которые связывают львовский храм с венской "Штефанскирхе" (Е. Яницкий). Миф "счастливого Львова" опирался на представление об интеллигенте, который легко воспринимает жизнь, занимается спортом и тому подобными вещами, а также на образы "рядовых" жителей города, которые сопровождают его существование (от "бельферов" и "шимонов" к перекупщикам и попрошайкам) (С. Лясковницкий, К. Шлеен).
Позже стереотип львовянина-интеллигента слился с образами низовой культуры до- и межвоенного Львова. Ее репрезентантом стал "львовский батяр" - "забулдыга, каких мало", нередко "герой из-под темной звезды" с криминальным прошлым. Все эти элементы появились в радиодискурсе "Веселой львовской Волны", а позже были перекодированы на язык кинематографии (дуэт Щепко / Тонько). В "полоноцентричной" картине мира город-кавалер польского ордена "Виртути Милитари" выступал в качестве определенного противовеса (и в то же время дополнения) Кракову. Конечно, "польский Львов" с его знаковыми местами (Кафедральным собором Казимира Великого, Доминиканским собором, Университетом Яна Казимира, Кармелитами, Ратушей и опаздывающими часами Бернардинского костела) был достаточно относительным соответствием Кракову с его символами (Вавелем, Барбаканом, Сукенницами, трубачом из Мариацкого костела), которые имели национальный, а не только региональный характер. (Это хорошо понимали авторы туристических путеводителей, как, например, М. Орлович. В своем "Путеводителе по "Путеводителю по Галичине" (1919) он отдал выразительное преимущество "старинному" Кракову над "новейшим" Львовом.)
Миф украинского Львова также, фактически, актуализирован украинско-польским противостоянием в конце Первой мировой войны. Изначально это - образ извечно украинского княжеского города, добытого и утраченого во время "Ноябрьской вспышки". Поражение в боях за город породило также другую тенденцию. Cреди украинских культурных и политических деятелей возникает антиутопия: хоть генетически Львов и является украинским, однако реальный город имеет все-таки польский характер.
Поэтому образ "ноябрьского Львова" сменился картиной украинского города, который существует и борется за свое существование в пределах города польского (С. Гординский). Этот Львов также имел свои знаковые адреса: собор Св. Юра, церкви (Преображенская, Валашская, Св. Николая, Св. Онуфрия, Св. Пятницы), Богословская академия, Народный и Академический дом, дома "Днестра", "Народной Торговли", не очень многочисленных ресторанов ("Вовк"), кондитерских фирм ("Фортуна Новая"), производственных центров (фабрика им. И. Левинского); редакции украиноязычных газет и журналов, частные адвокаты, врачи и тому подобное. Сюда же добавлялись места созданных в мечтах, но так и не реализованных проектов.
В то же время украинский Львов - особенно в глазах старших людей - имел черты, сходные с Львовом польским. Это - та же ностальгия по "смешному", может даже технически отсталому, но "счастливому" и упорядоченному "австрийскому" Львову, где разные народы мирно сосуществуют, наслаждаясь равными правами (C. Шухевич, С. Шах, О. Надрага). Однако в представлении межвоенного поколения украинский Львов, в отличие от польского, связывался не с Краковом, Варшавой или той же Веной, а с Харьковом и Киевом. При этом, не принимая во внимание политическую расцветку, для галицких украинцев "сине-желтый" Львов все-таки уступал "красным" столицам тогдашней УССР. Да, в "Географии Украины и соседних краев" В. Кубийовича идеал украинского города воплощают именно промышленные центры Большой Украины. Зато Львов, где была издана книга, анализируется на ее страницах достаточно бегло.
Модель крупного галицкого города была частично перенесена и на мифологию меньших городов и городков Галичины. Это касается, скажем, Жовквы. Ее польское виденье представляли символические здания фарного и Доминиканского костелов, замка, ратуши и тому подобное. Украинское - дома "Просвиты", деревянная церковь Св. Троицы и комплекс василианского монастыря с издательством и церковью, росписи которой подчеркивали национальное виденье истории Галичины. Кроме польской и украинской, в Жовкве достаточно мощно акцентировалась еврейская составляющая городской культуры, центром которой была давняя синагога. Еще один пример - Самбор. В польской мифологии он ассоциировался с охотой королевы Боны, имением Шпитка из Мельштина и встречей Марины Мнишек с Дмитрием Самозванцем. В украинской к сведению принимался этнографический и религиозный фактор. Самбор с его чудотворной иконой был местом, где отпускались грехи и излечивались недуги. Кроме того, в первой трети ХХ века местные интеллектуалы провозгласили его "центром Бойковщины". Соответственно, костел и польские организации были здесь определенным контрастом к церкви Успения Богородицы, а также украинским организациям наподобие общества "Бойковщина" и его музею, "Просвиты" или даже "Ризницы". Надо подчеркнуть, что образ украинского Самбора был несколько раздвоенным. Город ассоциировался не только с украинским национальным движением, но и с москвофильским Обществом имени М. Качковского, которое здесь зародилось в ХІХ веке. С другой стороны, пример Самбора подчеркивал образ галицких городков как своеобразных "микростолиц", откуда украинская культура распространялась на близлежащие села. Однако между образами крупного и малого города возникала существенная разница. Сравнительно с тогдашними европейскими центрами, Львов начала ХХ века считался провинцией, однако его изображали городом, который живет достаточно динамической жизнью и идет в ногу со временем.
Образ более мелких городов, которые были "провинцией провинции", отвечал другим стандартам: достаточно похожее планирование, одноэтажные (максимум двухэтажные) здания, медленный ритм жизни, определенная замкнутость относительно "чужих" и "почти семейная" атмосфера общения, полусельские формы товарищеской жизни и тому подобное. С другой стороны, эти города и городки нередко в воображении их жителей наделялись своеобразными, неповторимыми чертами. Такой идеализирующий образ, видим, в частности, у Б. Лепкого на хрестоматийном примере подавстрийских Бережан: ""Бережаны - город моих молодых лет, наилучший город в мире! (...) Также ли хороши вы для других - не знаю. Знаю только, что, несколько лет прожив в ваших стенах,, не забуду вас никогда и мысленно посещаю столь же радостно, как я радостно в настоящее время посетить вас хочу (...). Посредине города площадь, Рынком называемая, а посредине рынка ратуша - большой четырехугольник с башней, как будто королевский замок в Варшаве. (...). Бережаны - город моих молодых лет, наилучший город в мире".
Даже для А. Любченко, который смотрит на Галичину достаточно критически, мир галицких городков изначально кажется своеобразным оазисом: "Ровные чистые улицы, нарядные дома. И везде на всем отпечаток теплой тихой провинции", - записывает он свои впечатления после посещений Стрыя. Идеализированным до неузнаваемости выглядит на этом фоне Дрогобыч, поданный сквозь призму графики и прозы Б. Шульца. Здесь реальный город появляется в своеобразном текстовом зеркале, которое гиперболизирует одни его черты, уменьшает другие, и, в конце концов, превращает его в набор метафор и полубессознательных символов.
(Продолжение следует.)
Автор - Роман Голик, ученый-семиотик, историк и филолог.
Источник: Проект "Україна". Австрійська Галичина / Упоряд. М. Р. Литвин; Гол. ред. О. А. Красовицький. - Х.: Фоліо, 2016. - 410 с.
Перевод с украинского - наш собственный.
Образ галицкого города
В этом ряду стереотипов и концептов ключевым является образ Львова как "галицкой столицы". В нем cлились по крайней мере два разных стереотипа города: польский и украинский. Миф "польского" Львова, который выкристаллизовался к Второй мировой войне, имеет несколько форм.
Одну из них можно назвать "милитарной". Она опирается на образ "всегда верного" города-воина - крепости, которая защищает "цивилизованный Запад" от "Дикого Востока". Ее составляющей стал стереотип "защитников Львова", элементом которого, в свою очередь, была мифология "львовских детей". В этом плане Львов ассоциировался с ареной украинско-польского противостояния в конце Первой мировой войны и кладбищем "орлят". Это представление о городе нашло свое воплощение как на уровне поэтики и риторики художественных текстов (М. Гемар, К. Макушинский), так и в языке живописи (В. Коссак) и монументальной архитектуры (Р. Индрух). Еще одна разновидность польского мифа Львова сочетает в себе два компонента. Это ностальгия по "добрым австрийским временам" и юмористический образ "очень приятного и веселого города", где почти все друг друга знают и уважают (С. Василевский). В центре такого образа находится представление об идеальном Львове, признаками которого являются, с одной стороны, рестораны (гостиница "Жорж", "Краковская", "Атлас", "Козел", "Империал"), кабачки ("Теличкова", "Сковрона"), а из другого - академические заведения (Политехника, Университет, Академия Ветеринарной медицины, Высшая Экономическая школа), где работают выдающиеся специалисты и учится очень способная и беззаботная молодежь. К тому же, Львов - место служения аж трех архиепископов, что делает его необычным в масштабах Европы. Распространенный в "польский" период миф австрийского Львова содержал также ностальгию по "старому порядку". Его воплощением был эрудированный, педантичный и исполнительный интеллигент (правительственный чиновник, юрист, учитель) и шире - представитель общественной элиты "австрийского образца".
Отсюда - и сюжетные линии, которые пытаются "породнить" польский Львов с габсбургской Веной. Одним из показательных является образ львовского костела Св. Елизаветы : и через прямое апеллирование к трагическим моментам в жизни императорской семьи (а также мифологии "доброго цесаря Франца Йосифа"), и через сложные ассоциации, которые связывают львовский храм с венской "Штефанскирхе" (Е. Яницкий). Миф "счастливого Львова" опирался на представление об интеллигенте, который легко воспринимает жизнь, занимается спортом и тому подобными вещами, а также на образы "рядовых" жителей города, которые сопровождают его существование (от "бельферов" и "шимонов" к перекупщикам и попрошайкам) (С. Лясковницкий, К. Шлеен).
Позже стереотип львовянина-интеллигента слился с образами низовой культуры до- и межвоенного Львова. Ее репрезентантом стал "львовский батяр" - "забулдыга, каких мало", нередко "герой из-под темной звезды" с криминальным прошлым. Все эти элементы появились в радиодискурсе "Веселой львовской Волны", а позже были перекодированы на язык кинематографии (дуэт Щепко / Тонько). В "полоноцентричной" картине мира город-кавалер польского ордена "Виртути Милитари" выступал в качестве определенного противовеса (и в то же время дополнения) Кракову. Конечно, "польский Львов" с его знаковыми местами (Кафедральным собором Казимира Великого, Доминиканским собором, Университетом Яна Казимира, Кармелитами, Ратушей и опаздывающими часами Бернардинского костела) был достаточно относительным соответствием Кракову с его символами (Вавелем, Барбаканом, Сукенницами, трубачом из Мариацкого костела), которые имели национальный, а не только региональный характер. (Это хорошо понимали авторы туристических путеводителей, как, например, М. Орлович. В своем "Путеводителе по "Путеводителю по Галичине" (1919) он отдал выразительное преимущество "старинному" Кракову над "новейшим" Львовом.)
Миф украинского Львова также, фактически, актуализирован украинско-польским противостоянием в конце Первой мировой войны. Изначально это - образ извечно украинского княжеского города, добытого и утраченого во время "Ноябрьской вспышки". Поражение в боях за город породило также другую тенденцию. Cреди украинских культурных и политических деятелей возникает антиутопия: хоть генетически Львов и является украинским, однако реальный город имеет все-таки польский характер.
Поэтому образ "ноябрьского Львова" сменился картиной украинского города, который существует и борется за свое существование в пределах города польского (С. Гординский). Этот Львов также имел свои знаковые адреса: собор Св. Юра, церкви (Преображенская, Валашская, Св. Николая, Св. Онуфрия, Св. Пятницы), Богословская академия, Народный и Академический дом, дома "Днестра", "Народной Торговли", не очень многочисленных ресторанов ("Вовк"), кондитерских фирм ("Фортуна Новая"), производственных центров (фабрика им. И. Левинского); редакции украиноязычных газет и журналов, частные адвокаты, врачи и тому подобное. Сюда же добавлялись места созданных в мечтах, но так и не реализованных проектов.
В то же время украинский Львов - особенно в глазах старших людей - имел черты, сходные с Львовом польским. Это - та же ностальгия по "смешному", может даже технически отсталому, но "счастливому" и упорядоченному "австрийскому" Львову, где разные народы мирно сосуществуют, наслаждаясь равными правами (C. Шухевич, С. Шах, О. Надрага). Однако в представлении межвоенного поколения украинский Львов, в отличие от польского, связывался не с Краковом, Варшавой или той же Веной, а с Харьковом и Киевом. При этом, не принимая во внимание политическую расцветку, для галицких украинцев "сине-желтый" Львов все-таки уступал "красным" столицам тогдашней УССР. Да, в "Географии Украины и соседних краев" В. Кубийовича идеал украинского города воплощают именно промышленные центры Большой Украины. Зато Львов, где была издана книга, анализируется на ее страницах достаточно бегло.
Модель крупного галицкого города была частично перенесена и на мифологию меньших городов и городков Галичины. Это касается, скажем, Жовквы. Ее польское виденье представляли символические здания фарного и Доминиканского костелов, замка, ратуши и тому подобное. Украинское - дома "Просвиты", деревянная церковь Св. Троицы и комплекс василианского монастыря с издательством и церковью, росписи которой подчеркивали национальное виденье истории Галичины. Кроме польской и украинской, в Жовкве достаточно мощно акцентировалась еврейская составляющая городской культуры, центром которой была давняя синагога. Еще один пример - Самбор. В польской мифологии он ассоциировался с охотой королевы Боны, имением Шпитка из Мельштина и встречей Марины Мнишек с Дмитрием Самозванцем. В украинской к сведению принимался этнографический и религиозный фактор. Самбор с его чудотворной иконой был местом, где отпускались грехи и излечивались недуги. Кроме того, в первой трети ХХ века местные интеллектуалы провозгласили его "центром Бойковщины". Соответственно, костел и польские организации были здесь определенным контрастом к церкви Успения Богородицы, а также украинским организациям наподобие общества "Бойковщина" и его музею, "Просвиты" или даже "Ризницы". Надо подчеркнуть, что образ украинского Самбора был несколько раздвоенным. Город ассоциировался не только с украинским национальным движением, но и с москвофильским Обществом имени М. Качковского, которое здесь зародилось в ХІХ веке. С другой стороны, пример Самбора подчеркивал образ галицких городков как своеобразных "микростолиц", откуда украинская культура распространялась на близлежащие села. Однако между образами крупного и малого города возникала существенная разница. Сравнительно с тогдашними европейскими центрами, Львов начала ХХ века считался провинцией, однако его изображали городом, который живет достаточно динамической жизнью и идет в ногу со временем.
Образ более мелких городов, которые были "провинцией провинции", отвечал другим стандартам: достаточно похожее планирование, одноэтажные (максимум двухэтажные) здания, медленный ритм жизни, определенная замкнутость относительно "чужих" и "почти семейная" атмосфера общения, полусельские формы товарищеской жизни и тому подобное. С другой стороны, эти города и городки нередко в воображении их жителей наделялись своеобразными, неповторимыми чертами. Такой идеализирующий образ, видим, в частности, у Б. Лепкого на хрестоматийном примере подавстрийских Бережан: ""Бережаны - город моих молодых лет, наилучший город в мире! (...) Также ли хороши вы для других - не знаю. Знаю только, что, несколько лет прожив в ваших стенах,, не забуду вас никогда и мысленно посещаю столь же радостно, как я радостно в настоящее время посетить вас хочу (...). Посредине города площадь, Рынком называемая, а посредине рынка ратуша - большой четырехугольник с башней, как будто королевский замок в Варшаве. (...). Бережаны - город моих молодых лет, наилучший город в мире".
Даже для А. Любченко, который смотрит на Галичину достаточно критически, мир галицких городков изначально кажется своеобразным оазисом: "Ровные чистые улицы, нарядные дома. И везде на всем отпечаток теплой тихой провинции", - записывает он свои впечатления после посещений Стрыя. Идеализированным до неузнаваемости выглядит на этом фоне Дрогобыч, поданный сквозь призму графики и прозы Б. Шульца. Здесь реальный город появляется в своеобразном текстовом зеркале, которое гиперболизирует одни его черты, уменьшает другие, и, в конце концов, превращает его в набор метафор и полубессознательных символов.
(Продолжение следует.)
Автор - Роман Голик, ученый-семиотик, историк и филолог.
Источник: Проект "Україна". Австрійська Галичина / Упоряд. М. Р. Литвин; Гол. ред. О. А. Красовицький. - Х.: Фоліо, 2016. - 410 с.
Перевод с украинского - наш собственный.