Криминальная история Львова. Часть 22
XXI)
НАКАЗАННЫЙ ПОРТРЕТ
- "Сточная канава империи"
- Пролетарии-чиновники
- Присяга в Бродах
- Сладкая жизнь
- Крайгсгауптман-беглец
- Заочная казнь
Первый раздел Польши в 1772 году и присоединение Галиции к Австрийской империи были восприняты во Львове сравнительно спокойно. Город, который в Речи Посполитой считался форпостом польского национального патриотизма, никак не проявлял протест против прихода австрийцев. И в этом не было ничего удивтельного, учитывая то обстоятельство, что Львов в течение нескольких предшествующих лет должен был терпеть присутствие российских войск, которые формально находились в Галиции для борьбы с Барскими конфедератами. По сравнению с временами разнузданного шляхетского своеволия, новая австрийская власть на первых порах была, без сомнения, вполне правовой и гуманной. После своего воцарения в крае австрийцы начали налаживать финансовое хозяйство, административное управление, нормальную повседневную жизнь. Законодательство Австрийской империи имело перед законами польского времени то неоспоримое преимущество, что оно действительно выполнялось. Местами кнутом, а временами и пряником, но жителей Галиции вновь стали приучать к порядку.
Новоприсоединенная провинция империи поначалу выглядела не очень привлекательно. Отсутствие "европейских" удобств, плохие и небезопасные по ночам дороги, темное и забитое население - весь этот букет совсем не стимулировал австрийских чиновников подавать прошения о переводе в Галицию. Сюда ехали в основном те, кто по тем или иным причинам не мог пристроиться в более приличных провинциях. Из Чехии и Моравии во Львов потянулись фургоны с бедным скарбом людей, стремившихся начать новую жизнь. Австрийская держава не требовала от кандидата на пост чиновника в Галиции шляхетского происхождения, блестящих административных способностей или даже положительного отзыва с предыдущего места работы - достаточно было уметь читать и писать, а также знать один из славянских языков, необязательно даже украинский или польский.
Все это местная польская шляхта воспринимала насмешливо. Склонные к бесконечной похвальбе своими титулами, галицийские поляки с нескрываемым презрением относились к чиновникам польских времен. Язвительная пани Коссаковская как-то ехала в одной карете с губернатором края Антонием Пергеном и демонстративно подала милостыню двум нищим - поляку и немцу,причем немцу досталась золотая монета, а "земляку" пара медных грошей. На вопрос заинтригованного губернатора, что бы это значило, старая графиня саркастически пояснила, что, по ее мнению, нищий немец ничуть не хуже тех чиновников, которые приехали во Львов голые и босые, а теперь заседают в учреждениях австрийской администрации. Поэтому может случиться так, что немецкоговорящий нищий может завтра занять высокий пост в галицийской бюрократической машине, а потому лучше уже сегодня постараться задобрить его. Про одного из старших чиновников наместничества злые языки распускалси слухи, что он когда-то служил лакеем. Голландец Гуннини, приехав во Львов, не знал ни немецкого, ни латыни. Император, подписывая документы о его назначении, сказал, что в в прошлом этот кавалер не имел ничего за душой, "кроме долгов и буянств". Знаток львовской старины В. Лозинский называл первых австрийских чиновников, прибывших во Львов "пролетариатом бюрократии, которому нечего было терять, но можно было приобрести все".
В значительной степени деморализации и моральному разложению австрийского чиновничества способствовало и само местное население. В Польской державе XVIII века коррупция была не только общераспространенным явлением, но даже, пожалуй, необходимой составляющей самого существования государственной машины. Взятки брали практически все, начиная от простых писарей и заканчивая государственными канцлерами. Ну а если вдруг в Галиции появлялись государственные чиновники, отказвывавшиеся принимать "подношения", то умные люди из числа местного населения настолько увеличивали размер "благодарности", что удержаться от ее приема было просто тяжело.
Существовал даже анекдот о том, что в Вене после присоединения Галиции стало безопаснее жить, так как из города уехали практически все смутьяны и злодеи, вознамерившиеся стать чиновниками в новой провинции. Не только предубежденные против немцев поляки, но и немцы-путешественники Ф. Краттер и Й. Рорер, а также бретонец Б. Гакет писали о распространенности среди австрийского чиновничества в крае морального разложения, коррупции и мошеничества. Ситуация стала настолько серьезной, что даже сам император Иосиф II в письме руководителям галицийского наместничества от 15 апреля 1773 года обратил внимание на "необходимость более тщательного отбора кандидатов на государственные посты". В 1848 году один из депутатов рейхстага патетически заявил:"Семьдесят лет тому назад бедная Галиция стала сточной канавой для худших представителей чиновничества со всех уголков империи".
Наиболее ярким и в то же время наиболее скандальным примером морального разложения австрийского чиновничества в Галиции в конце XVIII века стала история, приключившаяся с местным крайгсгауптманом графом Рудольфо Страсольдо. Род Страсольдо происходил из Горции, небольшой итальянской провинции в предгорьях Альп, известной сегодня благодаря роману Эрнеста Хемингуэя "Прощай, оружие". Еще в XVI веке графский род разделился на немецкую и итальянскую ветви. На протяжении нескольких поколений Страсольдо верно служили Габсбургам,а в конце XVIII века один из членов этой семьи, граф Винценте де Вилланова даже стал тайным советником Австрийской империи и одновременно - шефом нескольких государственных служб. С присущей итальянцам корпоративностью граф Вилланова не забывал и про других членов своей семьи. Молодой граф Страсольдо поначалу получил пост мелкого чиновника в Триесте. Невысокая плата (около 600 флоринов в год) и повышенные потребности в частном жилье быстро поставили графа Рудольфо в трудное положение. Он оброс долгами, ввязался в несколько сомнительных историй и затей, и даже удачный с финансовой точки зрения брак с привлекательной дворянкой из рода Ширмей не поправил положения. К счастью для молодого Страсольдо, именно в это время Австрия присоединила Галицию, а ее будущий первый губернатор Антоний Перген, проезжая через Триест, обратил внимание на репрезентабельного чиновника. Формальности перевода завершились быстро и граф Страсольдо отправился во Львов.
Поначалу Страсольдо получил пост поветового директора в окружном управлении в Бродах. Хотя осрбыми административными навыками новоиспеченный директор и не блистал, но умение находить общий язык с людьми, приветливость и склонность жить на широкую ногу быстро сделали его популярным. В декабре 1773 года, когда вся польская шляхта присягала на верность Австрийской империи, Страсольдо воспользовался удобным моментом, чтобы еще раз напомнить о себе венским властям. Заметим, кстати, что сделать это было нее так уж и просто. Шляхта, боясь утратить свое имущество и привиллегии, спрятала свой гонор подальше и наперегонки кинулась клясться в верности новой власти. Даже тогдашний король соседней, тогда еще суверенной Польши Станислав Август, часть личных владений которого оказалась в граиницах Австрийской империи, вынужден был через своего полномочного представителя покорно присягнуть Габсбургам. Во Львове шляхта преподнесла в подарок губернатору Антону Пергену 6000 флоринов.
Но и в такой атмосфере бурных проявлений общего верноподаннического подъема молодрй Страсольдо сумел выделиться. В день, назначенный властями для присяги, поветовый директор организовал в Бродах шумное и хорошо отрежиссированное действие. В течение всего дня 30 декабря 1773 года по улицам городка ездили переодетые в турок вестники, которые, трубя в почтовые рожки, скликали народ в храмы. Та же синагогаь была украшена яркими коврами и дорогими серебряными сосудами. Большая серебряная корона и трехметровый позолоченный имперский орел символизировали могущество государства. На освещение было выделено 6000 плошек с салом и фитилем, 600 восковых и 400 лоевых свечей, 60 факелов и 4 бочки смолы. Играла музыка, рядом с синагогой были установлены прилавки с бакалеей, ликерами и сладостями. Придя на торжество, Страсольдо и его помощник Годелли разбросали в толпе монеты. Праздник удался на славу - про всплеск патриотических чувств бродовских евреев написала столичная газета "Wienner Diarium".
Дело кончилось тем, что способного организатора перевели во Львов и назначили на пост окружного крайгсгауптмана. На новом месте службы граф Рудольфо начал дела с неприятного конфликта с духовенством. Арестовав за какую-то провинность греко-католического священника в Бельче Григория Симковича, Страсольдо отказался выдать его духовному суду до того, как будет вынесен приговор светского суда. Недовольный таким решением, греко-католический митрополит пожаловался в Вену, чем подпортил репутацию итальянца.
Однако рано или поздно неприятности остались позади, и Страсольдо смог заняться реализацией обоих своих тайных талантов. Ведь про него говорили, что он удачлив и умел в двух вещах - в ухаживаниях за женщинами и в накоплении долгов. Граф любил жить на широкую ногу, устраивал пышные приемы, постоянно шил себе новые дорогие костюмы и не чуждался зпрещенной законом игры в карты на деньги. Многочисленные интрижки с представительницами прекрасной половины человечества также не способствовали стабилизации бюджета вельможного гуляки. Пользуясь авторитетом своего поста, Страсольдо начал брать деньги в долг. Ему верили на слово, а особенно охотно кредитовали крайгсгауптмана местные еврейские коммерсанты, с которыми Рудольфо поддерживал приятельские отношения еще со времен празднования в Бродах.
Еще через некотрое время Страсольдо начал запускать руку в казенные деньги. Когда же ситуация с долгами стала просто катастрофической, граф просто сбежал из города. Как-то ранним летним утром 1782 года он выехал за городские ворота якобы для проверки ситуации и порядка в пригородных селах. Все знали привычки графа, поэтому практически никого не удивило присутствие в карете какой-то молодой паненки. Тревогу забили лишь тогда, когда граф не вернулся в город. Как выяснилось позднее, граф тайно пересек границу, отправился в Молдавию, а оттуда переехал в Константинополь. Его приятель Джакомо Казанова позднее писал в своих мемуарах, что граф верой и правдой служил туркам и даже принял ислам. Очевидно, сама эта религия, позволяющая одновременно иметь четырех жен, наилучшим образом соответствала нраву жизнерадостного итальянца.
Тем временем во Львове разгорелся изрядный скандал. Выяснилось, что граф сбежал не только с молодой паненкой. Вместе с ним из губернской кассы исчезли 17 442 флорина. Кроме того, уезжая в последнюю инспекционную поездку, Страсольдо изъял из кассы 41 флорин на путевые расходы. В общем, вместе с частными векселями сумма долга графа достигла почти 20 000 флоринов. Следствие установило, что бывший крайгсгауптман уже давно использовал государственные фонды для собственных нужд. Делал он это мастерски, запутывая финансовую отчетность так, чтобы помешать обнаружению недостачи. Новый крайгсгауптман Власич де Альмази еще долго разбирался с бумагами окружной канцелярии. В ходе повторных проверок сумма недостачи сократилась до 6 615 флоринов. В городе циркулировали слухи, что часть денег вернула семья графа.
Все же граф Рудольфо не остался в стороне от проблем своей семьи. Он написал из-за границы письмо губернатору Галиции, в котором утверждал, что стал жертвой человеческой подлости и злодейства. Из его слов выходило, что государственные деньги он хранил в подвале сосбственного дома, откуда кто-то их украл во время ремонта здания. Граф также утверждал, что вместе с казенными деньгами исчезла и занчительная сумма его личных сбережений. Возмущаясь непорядочностью львовян и высказывая уверенность в том, что виновный рано или поздно будет найден, беглец просил губернатора связаться с поверенным в финансовых делах Страсольдо варшавским банкиром Бланком, которому можно будет переслать похищенные в ходе кражи деньги.
Тем временем имущество графа-беглеца распродали на аукционе, выручив за него какие-то жалкие 963 флорина. На эту сумму сразу же предъявили претензии многочисленные кредиторы графа. Судебный процесс над Страсольдо, проходивший во Львове при отсутствии обвиняемого, стал подлинной сенсацией. Проблема заключалась в том, как провести символическую казнь осужденного к смерти преступника. В то время австрийские законы предусматривали исполнение наказания даже в том случае, если осужденный преступник уже успел умереть. За несколько лет до того по Львову пронеслась новость о судебном процессе в отношении покойного пана Потоцкого. Еще во время существования Польской державы деспотичный хозяин Кристинополя изнасиловал, а затем утопил дочку своего соседа. Потом Потоцкий помер, а вскоре в Галиции появились австрийцы и несчастный получил возможность пожаловаться. Францишек Карпинский записал в своем дневнике разговоры, которые велись тогда по Львову. Некоторые утверждали, например, что если будет вынесен смертный приговор, то Потоцкого откопают из могилы и городской палач на площади Рынок отрубит скелету голову. Понятно, что и Страсольдо могло ждать что-то подобное.
Судьи приняли решение повесить на городской виселице большой портрет Страсольдо, тем самым осуществив предусмотренную правом казнь in effige. Против этого решения резко выступила жена осужденного. Ссылаясь на закон, графиня заявила, что благородный дворянин имеет право на смерть через отрубание головы мечом, но никак не может быть повешен, подобно какому-нибудь простолюдину. Вынужденный согласиться с данными аргументами, суд изменил свой вердикт, но тут уже запротестовал городской палач. По его мнению, отрубить портрету голову мечом было невозможно, а вырезать изображение ножницами было как-то несолидно. Тогда служители Фемиды решили сжечь злосчастный портрет. Это спровоцировало еще одну жалобу жены графа, на сей раз напрямую в Вену. Обиженная "своеволием" местных властей, госпожа Страсольдо написала императору о безосновательном изменении меры наказания для ее мужа на более жестокую и варварскую, указывая на тот факт, что в то время в Австрии сжигали лишь фальшивомонетчиков и еретиков. Узнав об этой истории, император Иосиф II приказал прибить портрет гвоздями к виселице, а про преступления графа сообщить населению на страницах газет и с помощью специальных плакатов, напечатанных на четырех языках.
После "казни" графа власти Галиции постарались как можно скорее забыть обо всей этой неприятной истории.Дольше всего вспоминали недобрым словом беспутного крайгсгауптмана портные, сапожники и его собственные слуги, которым он, убегая из Львова, так и не заплатил.
НАКАЗАННЫЙ ПОРТРЕТ
- "Сточная канава империи"
- Пролетарии-чиновники
- Присяга в Бродах
- Сладкая жизнь
- Крайгсгауптман-беглец
- Заочная казнь
Первый раздел Польши в 1772 году и присоединение Галиции к Австрийской империи были восприняты во Львове сравнительно спокойно. Город, который в Речи Посполитой считался форпостом польского национального патриотизма, никак не проявлял протест против прихода австрийцев. И в этом не было ничего удивтельного, учитывая то обстоятельство, что Львов в течение нескольких предшествующих лет должен был терпеть присутствие российских войск, которые формально находились в Галиции для борьбы с Барскими конфедератами. По сравнению с временами разнузданного шляхетского своеволия, новая австрийская власть на первых порах была, без сомнения, вполне правовой и гуманной. После своего воцарения в крае австрийцы начали налаживать финансовое хозяйство, административное управление, нормальную повседневную жизнь. Законодательство Австрийской империи имело перед законами польского времени то неоспоримое преимущество, что оно действительно выполнялось. Местами кнутом, а временами и пряником, но жителей Галиции вновь стали приучать к порядку.
Новоприсоединенная провинция империи поначалу выглядела не очень привлекательно. Отсутствие "европейских" удобств, плохие и небезопасные по ночам дороги, темное и забитое население - весь этот букет совсем не стимулировал австрийских чиновников подавать прошения о переводе в Галицию. Сюда ехали в основном те, кто по тем или иным причинам не мог пристроиться в более приличных провинциях. Из Чехии и Моравии во Львов потянулись фургоны с бедным скарбом людей, стремившихся начать новую жизнь. Австрийская держава не требовала от кандидата на пост чиновника в Галиции шляхетского происхождения, блестящих административных способностей или даже положительного отзыва с предыдущего места работы - достаточно было уметь читать и писать, а также знать один из славянских языков, необязательно даже украинский или польский.
Все это местная польская шляхта воспринимала насмешливо. Склонные к бесконечной похвальбе своими титулами, галицийские поляки с нескрываемым презрением относились к чиновникам польских времен. Язвительная пани Коссаковская как-то ехала в одной карете с губернатором края Антонием Пергеном и демонстративно подала милостыню двум нищим - поляку и немцу,причем немцу досталась золотая монета, а "земляку" пара медных грошей. На вопрос заинтригованного губернатора, что бы это значило, старая графиня саркастически пояснила, что, по ее мнению, нищий немец ничуть не хуже тех чиновников, которые приехали во Львов голые и босые, а теперь заседают в учреждениях австрийской администрации. Поэтому может случиться так, что немецкоговорящий нищий может завтра занять высокий пост в галицийской бюрократической машине, а потому лучше уже сегодня постараться задобрить его. Про одного из старших чиновников наместничества злые языки распускалси слухи, что он когда-то служил лакеем. Голландец Гуннини, приехав во Львов, не знал ни немецкого, ни латыни. Император, подписывая документы о его назначении, сказал, что в в прошлом этот кавалер не имел ничего за душой, "кроме долгов и буянств". Знаток львовской старины В. Лозинский называл первых австрийских чиновников, прибывших во Львов "пролетариатом бюрократии, которому нечего было терять, но можно было приобрести все".
В значительной степени деморализации и моральному разложению австрийского чиновничества способствовало и само местное население. В Польской державе XVIII века коррупция была не только общераспространенным явлением, но даже, пожалуй, необходимой составляющей самого существования государственной машины. Взятки брали практически все, начиная от простых писарей и заканчивая государственными канцлерами. Ну а если вдруг в Галиции появлялись государственные чиновники, отказвывавшиеся принимать "подношения", то умные люди из числа местного населения настолько увеличивали размер "благодарности", что удержаться от ее приема было просто тяжело.
Существовал даже анекдот о том, что в Вене после присоединения Галиции стало безопаснее жить, так как из города уехали практически все смутьяны и злодеи, вознамерившиеся стать чиновниками в новой провинции. Не только предубежденные против немцев поляки, но и немцы-путешественники Ф. Краттер и Й. Рорер, а также бретонец Б. Гакет писали о распространенности среди австрийского чиновничества в крае морального разложения, коррупции и мошеничества. Ситуация стала настолько серьезной, что даже сам император Иосиф II в письме руководителям галицийского наместничества от 15 апреля 1773 года обратил внимание на "необходимость более тщательного отбора кандидатов на государственные посты". В 1848 году один из депутатов рейхстага патетически заявил:"Семьдесят лет тому назад бедная Галиция стала сточной канавой для худших представителей чиновничества со всех уголков империи".
Наиболее ярким и в то же время наиболее скандальным примером морального разложения австрийского чиновничества в Галиции в конце XVIII века стала история, приключившаяся с местным крайгсгауптманом графом Рудольфо Страсольдо. Род Страсольдо происходил из Горции, небольшой итальянской провинции в предгорьях Альп, известной сегодня благодаря роману Эрнеста Хемингуэя "Прощай, оружие". Еще в XVI веке графский род разделился на немецкую и итальянскую ветви. На протяжении нескольких поколений Страсольдо верно служили Габсбургам,а в конце XVIII века один из членов этой семьи, граф Винценте де Вилланова даже стал тайным советником Австрийской империи и одновременно - шефом нескольких государственных служб. С присущей итальянцам корпоративностью граф Вилланова не забывал и про других членов своей семьи. Молодой граф Страсольдо поначалу получил пост мелкого чиновника в Триесте. Невысокая плата (около 600 флоринов в год) и повышенные потребности в частном жилье быстро поставили графа Рудольфо в трудное положение. Он оброс долгами, ввязался в несколько сомнительных историй и затей, и даже удачный с финансовой точки зрения брак с привлекательной дворянкой из рода Ширмей не поправил положения. К счастью для молодого Страсольдо, именно в это время Австрия присоединила Галицию, а ее будущий первый губернатор Антоний Перген, проезжая через Триест, обратил внимание на репрезентабельного чиновника. Формальности перевода завершились быстро и граф Страсольдо отправился во Львов.
Поначалу Страсольдо получил пост поветового директора в окружном управлении в Бродах. Хотя осрбыми административными навыками новоиспеченный директор и не блистал, но умение находить общий язык с людьми, приветливость и склонность жить на широкую ногу быстро сделали его популярным. В декабре 1773 года, когда вся польская шляхта присягала на верность Австрийской империи, Страсольдо воспользовался удобным моментом, чтобы еще раз напомнить о себе венским властям. Заметим, кстати, что сделать это было нее так уж и просто. Шляхта, боясь утратить свое имущество и привиллегии, спрятала свой гонор подальше и наперегонки кинулась клясться в верности новой власти. Даже тогдашний король соседней, тогда еще суверенной Польши Станислав Август, часть личных владений которого оказалась в граиницах Австрийской империи, вынужден был через своего полномочного представителя покорно присягнуть Габсбургам. Во Львове шляхта преподнесла в подарок губернатору Антону Пергену 6000 флоринов.
Но и в такой атмосфере бурных проявлений общего верноподаннического подъема молодрй Страсольдо сумел выделиться. В день, назначенный властями для присяги, поветовый директор организовал в Бродах шумное и хорошо отрежиссированное действие. В течение всего дня 30 декабря 1773 года по улицам городка ездили переодетые в турок вестники, которые, трубя в почтовые рожки, скликали народ в храмы. Та же синагогаь была украшена яркими коврами и дорогими серебряными сосудами. Большая серебряная корона и трехметровый позолоченный имперский орел символизировали могущество государства. На освещение было выделено 6000 плошек с салом и фитилем, 600 восковых и 400 лоевых свечей, 60 факелов и 4 бочки смолы. Играла музыка, рядом с синагогой были установлены прилавки с бакалеей, ликерами и сладостями. Придя на торжество, Страсольдо и его помощник Годелли разбросали в толпе монеты. Праздник удался на славу - про всплеск патриотических чувств бродовских евреев написала столичная газета "Wienner Diarium".
Дело кончилось тем, что способного организатора перевели во Львов и назначили на пост окружного крайгсгауптмана. На новом месте службы граф Рудольфо начал дела с неприятного конфликта с духовенством. Арестовав за какую-то провинность греко-католического священника в Бельче Григория Симковича, Страсольдо отказался выдать его духовному суду до того, как будет вынесен приговор светского суда. Недовольный таким решением, греко-католический митрополит пожаловался в Вену, чем подпортил репутацию итальянца.
Однако рано или поздно неприятности остались позади, и Страсольдо смог заняться реализацией обоих своих тайных талантов. Ведь про него говорили, что он удачлив и умел в двух вещах - в ухаживаниях за женщинами и в накоплении долгов. Граф любил жить на широкую ногу, устраивал пышные приемы, постоянно шил себе новые дорогие костюмы и не чуждался зпрещенной законом игры в карты на деньги. Многочисленные интрижки с представительницами прекрасной половины человечества также не способствовали стабилизации бюджета вельможного гуляки. Пользуясь авторитетом своего поста, Страсольдо начал брать деньги в долг. Ему верили на слово, а особенно охотно кредитовали крайгсгауптмана местные еврейские коммерсанты, с которыми Рудольфо поддерживал приятельские отношения еще со времен празднования в Бродах.
Еще через некотрое время Страсольдо начал запускать руку в казенные деньги. Когда же ситуация с долгами стала просто катастрофической, граф просто сбежал из города. Как-то ранним летним утром 1782 года он выехал за городские ворота якобы для проверки ситуации и порядка в пригородных селах. Все знали привычки графа, поэтому практически никого не удивило присутствие в карете какой-то молодой паненки. Тревогу забили лишь тогда, когда граф не вернулся в город. Как выяснилось позднее, граф тайно пересек границу, отправился в Молдавию, а оттуда переехал в Константинополь. Его приятель Джакомо Казанова позднее писал в своих мемуарах, что граф верой и правдой служил туркам и даже принял ислам. Очевидно, сама эта религия, позволяющая одновременно иметь четырех жен, наилучшим образом соответствала нраву жизнерадостного итальянца.
Тем временем во Львове разгорелся изрядный скандал. Выяснилось, что граф сбежал не только с молодой паненкой. Вместе с ним из губернской кассы исчезли 17 442 флорина. Кроме того, уезжая в последнюю инспекционную поездку, Страсольдо изъял из кассы 41 флорин на путевые расходы. В общем, вместе с частными векселями сумма долга графа достигла почти 20 000 флоринов. Следствие установило, что бывший крайгсгауптман уже давно использовал государственные фонды для собственных нужд. Делал он это мастерски, запутывая финансовую отчетность так, чтобы помешать обнаружению недостачи. Новый крайгсгауптман Власич де Альмази еще долго разбирался с бумагами окружной канцелярии. В ходе повторных проверок сумма недостачи сократилась до 6 615 флоринов. В городе циркулировали слухи, что часть денег вернула семья графа.
Все же граф Рудольфо не остался в стороне от проблем своей семьи. Он написал из-за границы письмо губернатору Галиции, в котором утверждал, что стал жертвой человеческой подлости и злодейства. Из его слов выходило, что государственные деньги он хранил в подвале сосбственного дома, откуда кто-то их украл во время ремонта здания. Граф также утверждал, что вместе с казенными деньгами исчезла и занчительная сумма его личных сбережений. Возмущаясь непорядочностью львовян и высказывая уверенность в том, что виновный рано или поздно будет найден, беглец просил губернатора связаться с поверенным в финансовых делах Страсольдо варшавским банкиром Бланком, которому можно будет переслать похищенные в ходе кражи деньги.
Тем временем имущество графа-беглеца распродали на аукционе, выручив за него какие-то жалкие 963 флорина. На эту сумму сразу же предъявили претензии многочисленные кредиторы графа. Судебный процесс над Страсольдо, проходивший во Львове при отсутствии обвиняемого, стал подлинной сенсацией. Проблема заключалась в том, как провести символическую казнь осужденного к смерти преступника. В то время австрийские законы предусматривали исполнение наказания даже в том случае, если осужденный преступник уже успел умереть. За несколько лет до того по Львову пронеслась новость о судебном процессе в отношении покойного пана Потоцкого. Еще во время существования Польской державы деспотичный хозяин Кристинополя изнасиловал, а затем утопил дочку своего соседа. Потом Потоцкий помер, а вскоре в Галиции появились австрийцы и несчастный получил возможность пожаловаться. Францишек Карпинский записал в своем дневнике разговоры, которые велись тогда по Львову. Некоторые утверждали, например, что если будет вынесен смертный приговор, то Потоцкого откопают из могилы и городской палач на площади Рынок отрубит скелету голову. Понятно, что и Страсольдо могло ждать что-то подобное.
Судьи приняли решение повесить на городской виселице большой портрет Страсольдо, тем самым осуществив предусмотренную правом казнь in effige. Против этого решения резко выступила жена осужденного. Ссылаясь на закон, графиня заявила, что благородный дворянин имеет право на смерть через отрубание головы мечом, но никак не может быть повешен, подобно какому-нибудь простолюдину. Вынужденный согласиться с данными аргументами, суд изменил свой вердикт, но тут уже запротестовал городской палач. По его мнению, отрубить портрету голову мечом было невозможно, а вырезать изображение ножницами было как-то несолидно. Тогда служители Фемиды решили сжечь злосчастный портрет. Это спровоцировало еще одну жалобу жены графа, на сей раз напрямую в Вену. Обиженная "своеволием" местных властей, госпожа Страсольдо написала императору о безосновательном изменении меры наказания для ее мужа на более жестокую и варварскую, указывая на тот факт, что в то время в Австрии сжигали лишь фальшивомонетчиков и еретиков. Узнав об этой истории, император Иосиф II приказал прибить портрет гвоздями к виселице, а про преступления графа сообщить населению на страницах газет и с помощью специальных плакатов, напечатанных на четырех языках.
После "казни" графа власти Галиции постарались как можно скорее забыть обо всей этой неприятной истории.Дольше всего вспоминали недобрым словом беспутного крайгсгауптмана портные, сапожники и его собственные слуги, которым он, убегая из Львова, так и не заплатил.