Валькирии: полет нормальный
Никому не казалось, что "Елена" Звягинцева похожа на "Приготовьте носовые платки" Бертрана Блие? Елена и Соланж являют собой редкий в искусстве тип женщины, чья губительность сопряжена не со страстями и пороками, не с выходом за пределы привычного и безопасного в сферу безумств и злодейств, а наоборот, со скучной и бесконечно обыденной ролью хозяйки дома, жены и матери.
Елена не приходит к убийству, она его просто совершает, не отходя (насколько это возможно) от бытового осмысления ситуации. Это убийство не становится трагедией, а лишь формирует основу для другой, метафизической трагедии о победе кровно-родственного начала над человеческой культурой. Как пояснял Звягинцев: "нравственность и кровь как антонимы". Это и делает фильм страшным, заставляя критиков видеть в Елене "нечто от валькирии", "нечто страшновато-архетипическое".
В "Носовых платках" главная трагедия тоже происходит вне сюжета, а видимые. мнимые сюжетные повороты оказываются вложены в метасюжет. Беззащитная смазливая амебушка Соланж вяжет и как паук опутывает всех персонажей одинаковыми свитерами. Свитер на Жане Ружери в конце фильма - это уже победа, и несчастный инсультник подергивает рукой точно как обмотанная паутиной муха. Победа Соланж, так же как и победа Елены имеет отношение не к сюжету, а к истории, становясь приговором соответственно старой Франции (резонерствуют абсолютно все герои, кроме Соланж, ср. текст о "Вальсирующих" того же Блие и диктатуре интеллектуэлей у Галковского) и старой России.
Некоторая связь прослеживается у фильма Звягинцева и с "Леди Макбет Мценского уезда", вещью более чем странной, в которой высокая трагедия опускается на мещанский уровень, делая зло внезапно доступным:
Сидела раз Катерина Львовна у себя на вышке под окошечком, зевала-зевала, ни о чем определенном не думала, да и стыдно ей, наконец, зевать стало... "Что это я в самом деле раззевалась? - подумала Катерина Львовна. - Сем-ну я хоть встану по двору погуляю или в сад пройдусь".
Этот обывательский стиль впоследствии положит в основу своего писательского метода Зощенко.
Есть в "Елене" аналогия и с "Катериной Измайловой", именно с оперой, не с повестью Лескова, - особенно тот эпизод, когда героиня Звягинцева просыпается в начале фильма и, кажется, сейчас запоет: "Ах! Тоска какая... Хоть вешайся".
Вообще же иррациональный по своей природе творческий порыв приходит в мир через мужчин, через женщин - практицизм (осенью бурно обсуждалось, что российские женщины консервативнее мужчин и голосуют за Путина и его партию). Нет никакого сомнения, что мир вступает в "женский век", лишенный великих целей или хотя бы красивых порывов. Практицизм победит романтику, а вскорости - и этику. Впрочем, это будет довольно быстрый и безболезненный переход.
Елена не приходит к убийству, она его просто совершает, не отходя (насколько это возможно) от бытового осмысления ситуации. Это убийство не становится трагедией, а лишь формирует основу для другой, метафизической трагедии о победе кровно-родственного начала над человеческой культурой. Как пояснял Звягинцев: "нравственность и кровь как антонимы". Это и делает фильм страшным, заставляя критиков видеть в Елене "нечто от валькирии", "нечто страшновато-архетипическое".
В "Носовых платках" главная трагедия тоже происходит вне сюжета, а видимые. мнимые сюжетные повороты оказываются вложены в метасюжет. Беззащитная смазливая амебушка Соланж вяжет и как паук опутывает всех персонажей одинаковыми свитерами. Свитер на Жане Ружери в конце фильма - это уже победа, и несчастный инсультник подергивает рукой точно как обмотанная паутиной муха. Победа Соланж, так же как и победа Елены имеет отношение не к сюжету, а к истории, становясь приговором соответственно старой Франции (резонерствуют абсолютно все герои, кроме Соланж, ср. текст о "Вальсирующих" того же Блие и диктатуре интеллектуэлей у Галковского) и старой России.
Некоторая связь прослеживается у фильма Звягинцева и с "Леди Макбет Мценского уезда", вещью более чем странной, в которой высокая трагедия опускается на мещанский уровень, делая зло внезапно доступным:
Сидела раз Катерина Львовна у себя на вышке под окошечком, зевала-зевала, ни о чем определенном не думала, да и стыдно ей, наконец, зевать стало... "Что это я в самом деле раззевалась? - подумала Катерина Львовна. - Сем-ну я хоть встану по двору погуляю или в сад пройдусь".
Этот обывательский стиль впоследствии положит в основу своего писательского метода Зощенко.
Есть в "Елене" аналогия и с "Катериной Измайловой", именно с оперой, не с повестью Лескова, - особенно тот эпизод, когда героиня Звягинцева просыпается в начале фильма и, кажется, сейчас запоет: "Ах! Тоска какая... Хоть вешайся".
Вообще же иррациональный по своей природе творческий порыв приходит в мир через мужчин, через женщин - практицизм (осенью бурно обсуждалось, что российские женщины консервативнее мужчин и голосуют за Путина и его партию). Нет никакого сомнения, что мир вступает в "женский век", лишенный великих целей или хотя бы красивых порывов. Практицизм победит романтику, а вскорости - и этику. Впрочем, это будет довольно быстрый и безболезненный переход.