Почти досократическое: немного дня и много ночи
Так приходит морок и наступает мрак. Вы знаете как приходит морок и наступает мрак? Нет? Я тоже не знаю, потому что никто не знает. Возможно, есть такие люди, которые знают, их называли прежде Учителями, но где такие люди теперь - я не знаю. И вы не знаете. Тебя научили с детства чему-то, сказали: “вот, ты можешь то-то и то-то - ступай, ты уже всё знаешь”. И ты, доверчивый, пошёл. Пошёл по жизни, делал что-то по инерции полученных умений и в надежде на обещанные осуществления. И здесь уже бы и сказочке конец, люди останавливаются - и полагают, что жизнь уже удалась. Или уже не удалась. Но не все.
А бывает иначе. Бывает так, что день начинает спорить с ночью. Что такое до этого ночь? Время, когда можно поспать, лучше бы - потрахаться и поспать, а ещё лучше - получить хорошие впечатления, поужинать, выпить, потрахаться и поспать. Но поспать просто - тоже сойдёт. И, бывает, ночью снятся сны. Но мы-то знаем, что сны - ерунда, что заведённый порядок бодрствования смоет сны с наших лиц в тот миг, когда мы вспомним утром - куда нам надо идти и что именно делать. И здесь бы уже и сказочке конец, люди останавливаются и полагают, что порядок бодрствования - единственный порядок.
А бывает иначе. Каждый знает, что ночью чувствуешь себя иначе, чем днём. Я, например, сова. Это значит - что ясность ночью достигается куда отчётливее, чем днём. И поэтому порядок дневного бодрствования для меня - это что-то смутное, в чём я даже не очень хочу ориентироваться. И поэтому я полагаюсь на других - другие говорят: мол, надо туда-то пойти - и я иду. Или, когда они не говорят, я сам смотрю на них - и делаю что-то подобное. А кто так не делает? Все так делают, даже если не хотят в этом признаваться (нашли что скрывать - наивные, они даже не знают: насколько жутким бывает то, что следует скрывать на самом деле). А ночью, да, ночью я всегда принадлежал сам себе - у меня лучше в школе получалась учёба, лучше получалось общение с другими, лучше писалось в это время суток - не важно что, философское ли, художественное. И ночи я доверял сильнее дня. И, конечно же, я догадывался, что у ночи - у меня ночного - чуть другой характер. Даже не чуть, а просто: характер. А у дневного - нет, у дневного все воспринимают за характер специальную форму согласия на то, что они говорят. Я не соглашаюсь с другими днём только в одном случае - если я уже согласился с кем-то другим и тогда обижу предыдущих, согласившись с этими. А ночью всё иначе. И как-то я с этим разделением справлялся прежде. И здесь бы уже и сказочке конец, но вот теперь я перестал с этим справляться.
Иначе уже не будет - ясно как день, что ночью всё другое. И вдруг - сколько же длится это вдруг, не замечаемое мною! - и вдруг ты видишь: твой день, это смутное бодрствование постепенно охватывается ночью. А так нельзя. Почему? Потому что ночью, когда ты пишешь, то преимущественно один. Или вдвоём - и тогда твоему близкому человеку тяжело (ох, как тяжело!), но в любом случае ты не ходишь на работу, не общаешься с вахтёрами в общежитии, не высказываешься перед уличными тупицами о том, какие мысли вызывает в тебе их вид. А теперь - вдруг - ощущаешь, что плёночка прорвалась - та, что отделяла день от ночи. Дневное доверие от безразличия больше не может утвердиться даже днём. И ты уже понимаешь: делу - труба. И ночь уже перестала быть доброй и такой продуктивной для творчества. Последнее - это вообще способ справиться с ночью. Теперь-то понятно. Но что делать, когда ночи всё больше, и занятие творческими делами на всё это время уже не растянуть - нет ни сил (раньше их было больше), ни желания, ни - даже порой - интереса? И тогда ты оказываешься перед лицом ночи, не имея способа с ней справиться. И оказываешься ты перед этим лицом ночи днём. Со временем это оказание стремиться заполнить всё время.
А к этому тебя никто не готовил. Это уже, мой милый друг, со стороны ни что иное, как сумасшествие. Или, как минимум, социальная невменяемость, которая может выйти боком или раком. Кому как больше нравится, но, в общем, ничего хорошего. Кажется, теперь сказочке и взаправду конец.
И единственным спасением оставались бы, как казалось, сны. Но только бы в том случае, если бы снилось что-то хотя бы нейтральное - птички там, цветочки, воспоминания из детства, обряженные в причудливые картинки текущих впечатлений и прочая мура. Ан нет, чем больше морок распространяется, тем больше снятся сны, которые заставляют просыпаться - но мы-то помним: куда именно просыпаться. В эту самую нескончаемую ночь. И тогда жизнь становится сновидением. И кажется уже, что не важно, что в ней делать и говорить. Прежнее безразличие дневного бодрствования, которое прежде держалось за счёт ожидания творческой ночи, перенеслось на эту самую ночь, которая больше не даёт возможности для творчества. Это, называется, кажется, умереть до того, как умер.
Я один это чувствую?
А бывает иначе. Бывает так, что день начинает спорить с ночью. Что такое до этого ночь? Время, когда можно поспать, лучше бы - потрахаться и поспать, а ещё лучше - получить хорошие впечатления, поужинать, выпить, потрахаться и поспать. Но поспать просто - тоже сойдёт. И, бывает, ночью снятся сны. Но мы-то знаем, что сны - ерунда, что заведённый порядок бодрствования смоет сны с наших лиц в тот миг, когда мы вспомним утром - куда нам надо идти и что именно делать. И здесь бы уже и сказочке конец, люди останавливаются и полагают, что порядок бодрствования - единственный порядок.
А бывает иначе. Каждый знает, что ночью чувствуешь себя иначе, чем днём. Я, например, сова. Это значит - что ясность ночью достигается куда отчётливее, чем днём. И поэтому порядок дневного бодрствования для меня - это что-то смутное, в чём я даже не очень хочу ориентироваться. И поэтому я полагаюсь на других - другие говорят: мол, надо туда-то пойти - и я иду. Или, когда они не говорят, я сам смотрю на них - и делаю что-то подобное. А кто так не делает? Все так делают, даже если не хотят в этом признаваться (нашли что скрывать - наивные, они даже не знают: насколько жутким бывает то, что следует скрывать на самом деле). А ночью, да, ночью я всегда принадлежал сам себе - у меня лучше в школе получалась учёба, лучше получалось общение с другими, лучше писалось в это время суток - не важно что, философское ли, художественное. И ночи я доверял сильнее дня. И, конечно же, я догадывался, что у ночи - у меня ночного - чуть другой характер. Даже не чуть, а просто: характер. А у дневного - нет, у дневного все воспринимают за характер специальную форму согласия на то, что они говорят. Я не соглашаюсь с другими днём только в одном случае - если я уже согласился с кем-то другим и тогда обижу предыдущих, согласившись с этими. А ночью всё иначе. И как-то я с этим разделением справлялся прежде. И здесь бы уже и сказочке конец, но вот теперь я перестал с этим справляться.
Иначе уже не будет - ясно как день, что ночью всё другое. И вдруг - сколько же длится это вдруг, не замечаемое мною! - и вдруг ты видишь: твой день, это смутное бодрствование постепенно охватывается ночью. А так нельзя. Почему? Потому что ночью, когда ты пишешь, то преимущественно один. Или вдвоём - и тогда твоему близкому человеку тяжело (ох, как тяжело!), но в любом случае ты не ходишь на работу, не общаешься с вахтёрами в общежитии, не высказываешься перед уличными тупицами о том, какие мысли вызывает в тебе их вид. А теперь - вдруг - ощущаешь, что плёночка прорвалась - та, что отделяла день от ночи. Дневное доверие от безразличия больше не может утвердиться даже днём. И ты уже понимаешь: делу - труба. И ночь уже перестала быть доброй и такой продуктивной для творчества. Последнее - это вообще способ справиться с ночью. Теперь-то понятно. Но что делать, когда ночи всё больше, и занятие творческими делами на всё это время уже не растянуть - нет ни сил (раньше их было больше), ни желания, ни - даже порой - интереса? И тогда ты оказываешься перед лицом ночи, не имея способа с ней справиться. И оказываешься ты перед этим лицом ночи днём. Со временем это оказание стремиться заполнить всё время.
А к этому тебя никто не готовил. Это уже, мой милый друг, со стороны ни что иное, как сумасшествие. Или, как минимум, социальная невменяемость, которая может выйти боком или раком. Кому как больше нравится, но, в общем, ничего хорошего. Кажется, теперь сказочке и взаправду конец.
И единственным спасением оставались бы, как казалось, сны. Но только бы в том случае, если бы снилось что-то хотя бы нейтральное - птички там, цветочки, воспоминания из детства, обряженные в причудливые картинки текущих впечатлений и прочая мура. Ан нет, чем больше морок распространяется, тем больше снятся сны, которые заставляют просыпаться - но мы-то помним: куда именно просыпаться. В эту самую нескончаемую ночь. И тогда жизнь становится сновидением. И кажется уже, что не важно, что в ней делать и говорить. Прежнее безразличие дневного бодрствования, которое прежде держалось за счёт ожидания творческой ночи, перенеслось на эту самую ночь, которая больше не даёт возможности для творчества. Это, называется, кажется, умереть до того, как умер.
Я один это чувствую?