(no subject)
...когда осень становится зимой
Будучи столько раз частью этого процесса - невозможно не стать сукой. Даже если ты любишь ЭТУ музыку и читаешь по вечерам Чехова, а не работаешь, к примеру, автором второсортных комментов всего-на-свете, а по вечерам обмениваешься по скайпу бесстыдными картинками с незнакомцами, впрочем, еще не известно, что делал бы по вечерам Чехов если б его угораздило родиться мной. Но то, что он (будучи мной, даже если я в этом раскладе редкая сука) как и я сама (будучи сама собой) влюбился бы в этот контрабас и музыку из него извлекаемую ТАКИМИ пальцами - это факт. Я заблудилась в этой музыке, как дальтоник в метро, перепутала все линии, не нашла ни одного выхода и пересадочной станции. А Антон Палыч Чехов уже давно умер, хоть вряд ли это можно считать преимуществом, равно как и мою одержимость эти причудливыми и острыми как осколок оконного стекла звуками. Одержимость эта сравнима разве что с подростковой аутоагрессией, когда выпустить наружу то, что иступлённо бьется о стенки души, можно только через эти яркие до ужаса, мгновенно подсыхающие (да у меня хорошая свертываемость крови) порезы на бледной коже. Если эти звуки взять осторожно двумя пальцами как гладкое лезвие, то…можно вернуться в далекое детство, в котором я - маленькая, простушка-скрипка. И судя по свежезаживающим шрамам я так и не выросла…может не заслужила? И как теперь, скажите мне, скрипочке, замученной неловкими пальцами, насильно загнанных бабушкой-мамой-любимой-тетей-дедушка-так-мечтал- увидеть-тебя-на-сцене, школьников, вынести этот любовный треугольник: Я. Он. Преступная. Небрежность. Его. Ошеломляющей. Музыки. Молчите, Антон Палыч? Как мне, дальтоничке с изрезанными руками (благослови, господи, того кто придумал платья с длинными, такими спасительно длинными рукавами) и заурядной скрипкой в хипповом рюкзаке, найти выход из лабиринта его высоколобых, неизлечимо, красочных звуков? Но не это меня убивает. А убивает меня то, что на самом деле я ведь обожаю все это: пугающих своим количеством и поклажей пассажиров (боже, зачем им столько еды? ковров? складных лестниц и тонконогих ламп?), замысловатые в своем нарастающем однообразии, перетекающие один в другой эскалаторы, переходы и пересадочные станции. Всей своей припадочной, запутавшейся в оттенках красок, мужчин, звуков и стран, душой я верю, что спустившись в метро где-то в районе Театральной, я через год-два-три хождения плечом к плечу с этой музыкой (а как же, конечно, я же для надежности пришпилила ее английской булавкой к подолу того самого платья с неприлично длинными сантиметров на 10-длинее положенного, рукавами) вынырну где-нибудь в центре Мадрида (и да, к числу моих диагнозов относится и географический дальтонизм), я упорно путаю Мадрид с Пьемонтом и Парижем, а Арканзасс с островом Аруба. Запущенный такой случай. И самое убойное в этом том, то что под эту твою музыку, я могу, спустившись в метро в Киеве выбраться наружу где-нибудь на съемочной площадке Титаника и взаправду пойти ко дну…
Будучи столько раз частью этого процесса - невозможно не стать сукой. Даже если ты любишь ЭТУ музыку и читаешь по вечерам Чехова, а не работаешь, к примеру, автором второсортных комментов всего-на-свете, а по вечерам обмениваешься по скайпу бесстыдными картинками с незнакомцами, впрочем, еще не известно, что делал бы по вечерам Чехов если б его угораздило родиться мной. Но то, что он (будучи мной, даже если я в этом раскладе редкая сука) как и я сама (будучи сама собой) влюбился бы в этот контрабас и музыку из него извлекаемую ТАКИМИ пальцами - это факт. Я заблудилась в этой музыке, как дальтоник в метро, перепутала все линии, не нашла ни одного выхода и пересадочной станции. А Антон Палыч Чехов уже давно умер, хоть вряд ли это можно считать преимуществом, равно как и мою одержимость эти причудливыми и острыми как осколок оконного стекла звуками. Одержимость эта сравнима разве что с подростковой аутоагрессией, когда выпустить наружу то, что иступлённо бьется о стенки души, можно только через эти яркие до ужаса, мгновенно подсыхающие (да у меня хорошая свертываемость крови) порезы на бледной коже. Если эти звуки взять осторожно двумя пальцами как гладкое лезвие, то…можно вернуться в далекое детство, в котором я - маленькая, простушка-скрипка. И судя по свежезаживающим шрамам я так и не выросла…может не заслужила? И как теперь, скажите мне, скрипочке, замученной неловкими пальцами, насильно загнанных бабушкой-мамой-любимой-тетей-дедушка-так-мечтал- увидеть-тебя-на-сцене, школьников, вынести этот любовный треугольник: Я. Он. Преступная. Небрежность. Его. Ошеломляющей. Музыки. Молчите, Антон Палыч? Как мне, дальтоничке с изрезанными руками (благослови, господи, того кто придумал платья с длинными, такими спасительно длинными рукавами) и заурядной скрипкой в хипповом рюкзаке, найти выход из лабиринта его высоколобых, неизлечимо, красочных звуков? Но не это меня убивает. А убивает меня то, что на самом деле я ведь обожаю все это: пугающих своим количеством и поклажей пассажиров (боже, зачем им столько еды? ковров? складных лестниц и тонконогих ламп?), замысловатые в своем нарастающем однообразии, перетекающие один в другой эскалаторы, переходы и пересадочные станции. Всей своей припадочной, запутавшейся в оттенках красок, мужчин, звуков и стран, душой я верю, что спустившись в метро где-то в районе Театральной, я через год-два-три хождения плечом к плечу с этой музыкой (а как же, конечно, я же для надежности пришпилила ее английской булавкой к подолу того самого платья с неприлично длинными сантиметров на 10-длинее положенного, рукавами) вынырну где-нибудь в центре Мадрида (и да, к числу моих диагнозов относится и географический дальтонизм), я упорно путаю Мадрид с Пьемонтом и Парижем, а Арканзасс с островом Аруба. Запущенный такой случай. И самое убойное в этом том, то что под эту твою музыку, я могу, спустившись в метро в Киеве выбраться наружу где-нибудь на съемочной площадке Титаника и взаправду пойти ко дну…