Атлант расправил и заправил
Сегодня нашел в "Даре" Набокова кусок точно про "Атлант расправил плечи". Тут все в точку: и "нечто в высшей степени антихудожественное", и простота воображения автора и солдатская сказка. Которую -- взялся за гуж -- продолжаю читать.
Цензура разрешила печатание его [романа "Что делать"]в "Современнике",
рассчитывая на то, что вещь, представляющая
собой "нечто в высшей степени антихудожественное", наверное уронит авторитет
Чернышевского, что его просто высмеют за нее. И действительно, чего стоят,
например, "легкие" сцены в романе: "Верочка была должна выпить полстакана за
свою свадьбу, полстакана за свою мастерскую, полстакана за саму Жюли (бывшую
парижскую проститутку, а ныне подругу жизни одного из героев!). Подняли они
с Жюли шум, крик, гам... Принялись бороться, упали обе на диван... и уже не
захотели встать, а только продолжали кричать, хохотать, и обе заснули".
Иногда слог смахивает не то на солдатскую сказку, не то на... Зощенко:
"После чаю... пришла она в свою комнату и прилегла. Вот она и читает в своей
кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне что это,
последнее время, стало мне несколько скучно иногда?" Много и прелестных
безграмотностей, -- вот образец: когда медик, заболевший воспалением легких,
призвал коллегу, то: "Долго они щупали бока одному из себя".
Но никто не смеялся. Даже русские писатели не смеялись. Даже Герцен,
находя, что "гнусно написано", тотчас оговаривался: "с другой стороны много
хорошего, здорового". ВсЈ же, далее, не удержавшись, он замечает, что роман
оканчивается не просто фаланстером, а "фаланстером в борделе". Ибо, конечно,
случилось неизбежное: чистейший Чернышевский -- никогда таких мест не
посещавший, -- в бесхитростном стремлении особенно красиво обставить
общинную любовь, невольно и бессознательно, по простоте воображения,
добрался как раз до ходячих идеалов, выработанных традицией развратных
домов: его веселый вечерний бал, основанный на свободе и равенстве отношений
(то одна, то другая чета исчезает и потом возвращается опять) очень
напоминает, между прочим, заключительные танцы в "Доме Телье"
Цензура разрешила печатание его [романа "Что делать"]в "Современнике",
рассчитывая на то, что вещь, представляющая
собой "нечто в высшей степени антихудожественное", наверное уронит авторитет
Чернышевского, что его просто высмеют за нее. И действительно, чего стоят,
например, "легкие" сцены в романе: "Верочка была должна выпить полстакана за
свою свадьбу, полстакана за свою мастерскую, полстакана за саму Жюли (бывшую
парижскую проститутку, а ныне подругу жизни одного из героев!). Подняли они
с Жюли шум, крик, гам... Принялись бороться, упали обе на диван... и уже не
захотели встать, а только продолжали кричать, хохотать, и обе заснули".
Иногда слог смахивает не то на солдатскую сказку, не то на... Зощенко:
"После чаю... пришла она в свою комнату и прилегла. Вот она и читает в своей
кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне что это,
последнее время, стало мне несколько скучно иногда?" Много и прелестных
безграмотностей, -- вот образец: когда медик, заболевший воспалением легких,
призвал коллегу, то: "Долго они щупали бока одному из себя".
Но никто не смеялся. Даже русские писатели не смеялись. Даже Герцен,
находя, что "гнусно написано", тотчас оговаривался: "с другой стороны много
хорошего, здорового". ВсЈ же, далее, не удержавшись, он замечает, что роман
оканчивается не просто фаланстером, а "фаланстером в борделе". Ибо, конечно,
случилось неизбежное: чистейший Чернышевский -- никогда таких мест не
посещавший, -- в бесхитростном стремлении особенно красиво обставить
общинную любовь, невольно и бессознательно, по простоте воображения,
добрался как раз до ходячих идеалов, выработанных традицией развратных
домов: его веселый вечерний бал, основанный на свободе и равенстве отношений
(то одна, то другая чета исчезает и потом возвращается опять) очень
напоминает, между прочим, заключительные танцы в "Доме Телье"