La Boliviana - глава 1-2.
Я уже писал недавно о том, как в одном из книжных магазинчиков Буэнос-Айреса мне продали книгу "La Boliviana" аргентинского писателя и адвоката Рикардо Страфассе. Книга, на самом деле, достаточно интересная. Сам автор характеризует свой стиль как "Realismo inverosímil" - неправдоподобный реализм. На мой взгляд, термин попадает прямо в точку. Книга очень ярко и красочно раскрывает реалии жизни в Аргентине, рисуя в деталях портрет повседневной жизни в широком смысле - т.е., как окружающую обстановку и быт, так и характеры и менталитет людей. Помимо этого, история раскрывается с позиций перонизма - не в широком смысле, как общественно-политического движения, асоциирующегося с фамилией известного президента, а в узком - с точки зрения защиты прав простых людей, в мире, приватизированном владельцами крупных промышленных предприятий. То есть, направление в этом смыле близко Теодору Драйзеру, только картинка представляется нам с угла обзора не владельца, а простого человека, ещё вдобавок и в более реалистичном и жёстком антураже.
Я конечно далеко не переводчик, отнюдь не гений испанского, как и русского, языка, да и некоторые обороты и идиомы не понимаю до конца. Тем не менее, скорее для себя, для изучения языка и культуры, решил по мере прочтения, глава за главой, переводить эту книгу и публиковать её в этом блоге. Буду рад корректировкам, особенно по сомнительным для меня выражениям, и пожеланиям в рамках здравого смысла. :)
В оригинале главы в книге не нумеруются, и их заголовки на самом деле, выполняя роль инципита, являются кусками первых предложений. Однако я буду нумеровать главы, т.к. книга окажется разделена на много постов (прямо как в старые добрые времена, когда романы публиковали в журналах частями). Все главы имеют тэг boliviana. Также делаю сноски для некоторых неочевидных элементов культуры, как и не до конца понятных для меня идиом.
Глава 1. Барышня по имени Мария Лухан
Мурена, женщина с длинными и чернявыми, как зимние ночи, волосами, высокая и стройная, но в хорошем теле, с фигуристыми бёдрами, высоким бюстом, глазами, в которых можно утонуть, и небесной улыбкой (её бёдра играли перед остальными, и глядя в след её, мужчины умирали), была цветком Баррио де лос Сапос (Района Жаб), округа Трес де Февреро (Третье Февраля), провинции Буэнос-Айрес, республика Аргентина. Единственным дефектом, который был у этой Марии Лухан, пострашнее всех прочих дефектов, была дискриминация: когда она приехала в страну, многие её не принимали и унижали из-за боливийского происхождения. И это было вдвойне несправедливо. Во-первых, потому что это высокогорное происхождение не являлось достаточной причиной для унижения. И во-вторых: потому что это не была её вина! Как они не понимали, что она, бедная, всего лишь родилась в том месте, в котором мать принесла её в мир. Кому-то попалась Северная Америка, другим - Китай, третьим - Париж. Ей выпала Боливия: по какому праву можно было её обвинять?
После кратковременного нахождения в столице по прибытию со своей родины, она вскоре остановилась в этом ужасающего состояния районе, ставшем домом для двух тысяч душ. Она поселилась напротив реки Реконкиста, чьи гнилостные воды извивались вдоль посёлка, отмечая его северную границу. С другой стороны Район Жаб примыкал к свалке, растянувшейся настолько, насколько можно было видеть, и устанавливавшей южную границу. Свалка отделяла район от городской зоны, которая, проходя параллельно Национальной Трассе №8, простиралась до кольца проспекта Маркес, а реку - от казарм Корпуса Мая, бывшую штаб-квартиру главнокомандующего армией, где теперь размещались военные учебные заведения (командное училище, школа сержантов, и т.д.). На западе район заканчивался восьмой трассой; на востоке - растворялся в болотистых почвах, которые некоторые местные называли Живой Омут, а другие, старожилы, - Омут Животных. По этой причине многочисленные промышленные предприятия, распологающиеся в этих местах, отправляли без угрызений совести свои стоки в эту реку, которая, как говорили, была одной из наиболее заражённых в мире, её воды абсолютно не были пригодными для питья. Несмотря на это, дети с района брызгались в них, и жабы в невероятном количестве бороздили её протоки, становясь основным, и во многих случаях единственным, источником питания для жителей посёлка.
Как и во многих других подобных местах, в районе не было ни мужчин без пристрастия к алкоголю, ни женщин, которые бы не сидели целый день, уставившись в телевизор. На что они жили? Очень просто: они заставляли детей просить милостыню в столице. И когда кроха возвращалась после целого дня, проведённого с протянутой рукой, с грустным взглядом, пустым желудком и тяжестью упрёк, собранных в поезде, метро, на площади или в ресторанах, отцы и матери, прежде чем утолить его голод стаканом молока или сухим печеньем, заставляли его отчитаться о выручке.
Обычно это был наиболее печальный момент: если ребёнок не приносил столько, сколько они предполагали (потому что постоянно обменивались между собой информацией, сколько приносил каждый “пост”, имея безошибочную статистику), то они его били; если же бедный ребёнок заявлял, что другой ребёнок постарше, или понаглее, отобрал у него деньги, его били ещё больше (ему не верили, поэтому били за ложь, будучи уверены, что он потратил деньги на сладости; или же верили, но били просто из-за того, что были пидарасами, ни во что ни ставящими своих детей).
Не все, однако, жители района могли позволить себе такую роскошь. Многие обустраивали свою жизнь, собирая болты, картон, банки из-под газировки и пива, алюминий или старую одежду. Некоторые работали на стройке. Женщины устраивались в столице, оказывая домашние услуги, или на фабриках по соседству. Но почти никто не выбирал скользкий путь преступной жизни, а те, кто это делал - рано или поздно были вынуждены покинуть район, так как соседи, однажды узнав об этой их преступной жизни, переставали с ними здороваться, доверять им и вообще смотреть на них.
В районе не было ни полицейской власти (и полиция из других районов сюда никогда не заходила), ни медпункта, что не представляло никаких проблем, потому что, с одной стороны, почти никто не совершал преступлений (а те, кто это делал, занимались своими правонарушениями в других местах), а с другой - жители Района Жаб никогда не болели.
Железное здоровье живущих в районе представляло собой то, во что было трудно поверить. Возможно, заядлое потребление этих жаб, что плавали в жутко заражённой реке (количество и разнообразие жидких промышленных отходов, сливаемых в воды реки, было так велико, что, по всей видимости, эти бедные жабы были мутантами или даже радиоактивными), провоцировало различные странные химические реакции, которые влияли положительно на обмен веществ. Или же, возможно, им помогал факт обладания этим маленьким и тлетворным сокровищем, так как жабы встречались по всей реке в таком неприличном количестве, что ни один стол района не испытывал в них недостатка. Это сокровище в конечном счёте привносило радость в их жизнь, закаляло их дух и нравы, укрепляя вместе с тем и здоровье.
В любом случае, правда заключается в том, что все (мужчины и женщины, взрослые и дети, работяги и лодыри) чувствовали себя обладателями этого достояния, которым в лице жаб из наделил Бог. И сверх всего этого у них была Мария Лухан Мурена! В столице, как уже говорилось, её унижали. А вот в Районе Жаб, напротив, её расценивали по достоянию как царицу и госпожу этого места.
Мария Лухан Мурена приехала в страну с намерением работать в семейных домах города Буэнос-Айрес, но вскоре плохая оплата и обстановка, когда из-за её красоты женатые отцы семейств и дети под их покровительством домогались её и словом и действием, заставили её пересмотреть своё будущее и обосноваться в Районе Жаб, где она купила домик со всего одной комнатой из листового металла и картона и устроилась работать в самом большом магазине посёлка. Дон Космин Варела, владелец бизнеса, зауважал её с самого начала и сразу же получил вознаграждение за это: благодаря такой хорошей девушке, и такой любезной, какой была боливийка, клиенты (мужчины почти все, но многие женщины тоже) предпочитали закупаться у него, несмотря на более высокие цены.
Конечно, не всё было радостно. Как обидно, говорили хорошие соседи, видя её, снующую туда-сюда по грязной лавчонке Дона Космин Варела. С такой статью и такими манерами, сожалели они, ей ничего не стоит получить хорошее место в столице. Но она, мало того что милая и любезная, родилась ещё и незлобной и не жаловалась на судьбу. Всё заработанное в магазине она тратила на личные расходы, а также отправляла деньги своей семье, так чтобы её младшие братья (двенадцать маленьких боливийцев, которые ели, как апостолы) ни в чём себе не отказывали и даже могли немного откладывать.
Не слушая советов соседей, которые её очень любили и умоляли вернуться в столицу, но не для работ по хозяйству, а чтобы найти себе хорошую пару, она влюбилась в Эльпидио Перальта, скромного местного парня, который работал каменщиком, и который покорил её навсегда безо всяких уловок - одним лишь взглядом.
Взгляд этого просторабочего бессмысленно описывать: выражения “глубокий взгляд” или “глубина его взгляда” не отдали бы должного этому взгляду, который приколол боливийку, будто бабочку. Перальта по-китайски щурил глаза и близоруко смотрел на неё, и Мария Лухан Мурена, цветок Района Жаб, таяла.
Этот Перальта имел и другие достоинства. Галантный и неутомимый в делах любовных и сдержанный в повседневной жизни, он был трудолюбив, не брал капли в рот и никогда не поднимал руки на женщину. Едва познакомившись, они стали жить вместе в её лачуге, и после нескольких месяцев любовного сожительства у них родился ребёнок, которого звали Эльпидио, как отца, и Мария Лухан, как мать (они были так едины, что не осознавали, что дитё получит имя только одного, а другого - нет).
Пока Эльпидио Мария Лухан Перальта Мурена рос здоровым и сильным, его родители жили счастливой и незамысловатой жизнью. Они просыпались почти на заре и пили вместе первые мáте. Позже он направлялся на свою работу (он работал на одной стройке, которая никогда не заканчивалась в районе Конститусьон, на другом конце столицы, на трёх автобусах был вынужден ехать бедняга), а она развлекалась различной деятельностью по дому до восьми утра, когда начинала работать в магазине. Вечером, когда он возвращался усталый после своей дороги с работы, она, справившая пасху*, ожидала его в дверях лачуги. Тогда они вытаскивали два плетёных стула на патио, которые было у них сзади, на кромке реки, и пили мáте в тишине, пока ночь потихоньку опускалась на посёлок, и шумы утихали настолько, что можно было слышать кваканье бомбижжи**, и в полумраке ничего невозможно было увидеть, кроме близорукого взгляда Перальты, устремлённого в последние пестроты неба, и туда же было обращено и её лицо. Они пили мате и всматривались в горизонт и делились мыслями и воспоминаниями, приходившими в голову. Чуть-чуть позже они заходили в дом, неспеша ужинали, наслаждали чувственной любовью до исступления, и после этого сразу же засыпали.
Глава 2. Хотя Эльпидио Перальта прекрасно ладил
со всеми своими напарниками, он выказывал преимущество Рамону Диас и Хуану Хосе Лопес, двум каменщикам, которым, как и ему, нравилось спорить о политике. Рамон был воинственным сторонником классового подхода, а Хуан Хосе - искренним поборником социальной справедливости. Эльпидио не поддерживал до конца ни одного из них, ему нравилось хорошо анализировать вещи, а позже, при случае, высказывать своё мнение. Каждый полдень, в перерыв на обед, трое парней садились вместе, немного поодаль остальных рабочих, и с первым куском еды схватывались в оживлённой дискуссии. Рамон Диас, самый разговорчивый из всех, был убеждён, что народ должен верить только в свои силы, и не уставал приводить аргументы в этом направлении. В этой связи, когда при нём упоминали политика, он имитировал приступы крапивной лихорадки; если же называли руководителя профсоюза, ссылался на расстройство желудка, чтобы покинуть беседу. Хуан Хосе Лопес всегда с ним соглашался, но всегда уточнял: надо быть органичными, Рамон. Всему своё время. Эльпидио Перальта иногда соглашался с одним, иногда с другим, а иногда с обоими, но больше молал, чем говорил. Из-за этой склонности, и из-за его привычки щурить глаза, чтобы добиться резкости картинки, его друзья чувствовали в нём осторожность, но также, при всём уважении к нему, коварство. Все трое не хотели мириться с предпринимательской властью, однако они также и не были теми, кто превращает забастовки в сумасшествие.
Мария Лухан Мурена тоже была очень не прочь пообщаться с соседками, когда присматривала за магазином. Утром, когда собственно и начинается наша история, она беседовала с Марибель Тобиас и Хосефой Перейра (которые, будучи частыми гостьями в магазине, подружились с ней) о разном, о женском:
Мария Лухан: я смотрю, твой карапуз уже так подрос.
Марибель: да ещё и такой проказник, я не могу.
Хосефа: как по мне, это самое лучшее, что с тобой случалось.
Мария Лухан: как будто в последний раз…
Марибель: папа хочет иметь ещё.
Мария Лухан: Не знаю, как ты справляешься со столькими. Я и с единственным занята весь день.
Хосефа: Твой муж тебя бьёт?
Марибель: Чуть-чуть.
Мария Лухан: Мой - никогда.
Хосефа: Счастливицы…
Этим и занимались женщины, когда Дон Космин Варела на полной скорости влетел в магазин. Жутко взволнованный и напуганный до полусмерти, он почти не мог говорить от страха. Вдобавок, он был гипертоником. Хосефа и Марибель его успокоили как смогли, пока Мария Лухан сбегала в дом к Вареле, находящийся в задних помещениях магазина, чтобы позвать Донью Кармен, жену торговца, и найти таблетки от давления.
Несмотря на рекомендации своей жены и трёх остальных женщин, Дон Космин попытался говорить. Мария Лухан, Хосефа, Марибель и Донья Кармен уговаривали его помолчать, чтобы хотя бы восстановить дыхание, но он их не слушал. “В районе происходит нечто ужасное, - начал он лепетать. - Мы с поставщиком стояли разговаривали на улице, - продолжил он уже более твёрдым голосом, - когда увидели, как в посёлок въехало полдюжины автомобилей с мощными двигателями, несколько мотороллеров и фургон с прицепом. В некоторых из автомобилей были вооружённые люди. Фургон был полностью окрашен в белый цвет, такой белый, что если долго смотреть, то кружится голова. Мотороллеры были без выхлопной трубы.
Женщины особо ему не поверили и вышли в дверь магазина (Марибель Тобиас осталась, чтобы поухаживать за Доном Космином) посмотреть, что происходит.
Им не пришлось никого спрашивать, так как прямо в этот момент автомобили с мощными моторами, мотороллеры без выхлопной трубы и белый фургон с прицепом заехал с трассы в направлении пустыря в конце района, заставляя дрожать домишки из листового металла и картона и пачкая все до одного из них. Вопрос моментально пробежал между ними. “Что происходит?” - спросили они друг дружку с глазами, вываливающимися из орбит. - “Как нам не стыдно было не поверить Дону Космину!” - укоризненно сказала Донья Кармен.
Свита, заканчивающая въезжать в район, состояла где-то из пятидесяти человек, работающих на доктора Клавела Карруфу, наркоторговца, находящегося в розыске в более чем пятнадцати странах, но, в то же время, советника-фрилансера крупнейших лабораторий мира. Узнав из каких-то источников, что жители Района Жаб никогда не болеют, а также будучи осведомлённым, что основным их источником питания являются эти земноводные, плавающие в самой заражённой в мире реке, этот учёный, столь выдающийся сколь и беспринципный, обнаружил, или же надеялся обнаружить, что в антителах, которые эти жабы, обречённые на жизнь в сточных водых, сливаемых в реку располагающимися вокруг промышленными предприятиями, вырабатывали, пытаясь выжить в столь враждебной среде, заключался секрет хорошего здоровья, которым пользовались жители посёлка. Вследствие контакта со всякого рода гадостями, утверждал Карруфа, эти жабы уже приобрели иммунитет ко всему - иммунитет, который передаётся тем, кто ест их постное мясо с кислым привкусом. Выделив антитела из жаб, думал учёный, можно бы было выработать вакцины, таблетки и настойки против всех болезней в мире. И посколько эти радиоактивные жабы не обитали ни в одном месте, которое не относилось бы к пространству реки Реконкиста, граничащему с Районом Жаб, он решил вторгнуться в район.
Вторгнуться, на самом деле, - это слишком сильно сказано. Что на самом деле он планировал сделать, так это снискать расположение поселенцев, чтобы, с одной стороны, ему дали возможность спокойно работать (белый фургон был передвижной лабораторией, и в автомобилях с мощными двигателями приехали, помимо тридцати с лишним головорезов, полдюжины исследователей из Conicet***, последовавших за наркоторговцем; он привёз мотороллеры, чтобы его люди могли наиболее удобно передвигаться по улочкам посёлка), и, вместе с тем, чтобы они ловили ему жаб в реке и взяли на себя отвратительную задачу по их разделке (сотни тысяч, миллионы радиоактивных жаб нужны были Карруфе, чтобы проект стал доходным в мировом масштабе).
Как вы помните, в Район Жаб не заходила полиция. Поэтому Карруфе не составило затруднения, едва приехав в посёлок, занять единственную имеющуюся площадь и, держа мегафон в руке, объяснить свои предложения местным жителям. За каждую жабу будет уплачен один песо. А те, кто помимо этого хочет работать на разделке тушек, получат дополнительно пятьдесят песо в день, по фиксированному тарифу. Хорошенько подумав, народ согласился. К тому же, говорили местные жители, если таким образом мы будем содействовать всемирному здоровью, что же мы сделаем плохого? Очень скоро большинство ловцов жаб забросило свои обычные занятия и приступило к работе на доктора Клавеля Карруфу. Лишь немногие, самые недоверчивые или самые ответственные (Эльпидио Перальта, например, который и дальше работал каменщиком, и Мария Лухан Мурена, не покинувшая магазин), продолжили заниматься своим делом.
--------------------------
* справившая пасху - в оригинале выражение звучит как "hecha una pascua". Не уверен, что имеется в виду: то ли то, что она ждёт радостная, то ли наоборот очень уставшая. Кроме того, http://www.multitran.ru/ предлагает вариант "отбивать охоту", который тоже как-то не клеится по смыслу. А ещё забавно, что я пишу это в день, когда аргентинцы празднуют Пасху (католическую). :)
** бомбижжа (bombilla) - трубочка, через которую пьют мáте (этот напиток невероятно популярен в Аргентине).
*** Conicet (Consejo Nacional de Investigaciones Científicas y Técnicas) - Национальный совет научных и технических исследований.
Я конечно далеко не переводчик, отнюдь не гений испанского, как и русского, языка, да и некоторые обороты и идиомы не понимаю до конца. Тем не менее, скорее для себя, для изучения языка и культуры, решил по мере прочтения, глава за главой, переводить эту книгу и публиковать её в этом блоге. Буду рад корректировкам, особенно по сомнительным для меня выражениям, и пожеланиям в рамках здравого смысла. :)
В оригинале главы в книге не нумеруются, и их заголовки на самом деле, выполняя роль инципита, являются кусками первых предложений. Однако я буду нумеровать главы, т.к. книга окажется разделена на много постов (прямо как в старые добрые времена, когда романы публиковали в журналах частями). Все главы имеют тэг boliviana. Также делаю сноски для некоторых неочевидных элементов культуры, как и не до конца понятных для меня идиом.
Глава 1. Барышня по имени Мария Лухан
Мурена, женщина с длинными и чернявыми, как зимние ночи, волосами, высокая и стройная, но в хорошем теле, с фигуристыми бёдрами, высоким бюстом, глазами, в которых можно утонуть, и небесной улыбкой (её бёдра играли перед остальными, и глядя в след её, мужчины умирали), была цветком Баррио де лос Сапос (Района Жаб), округа Трес де Февреро (Третье Февраля), провинции Буэнос-Айрес, республика Аргентина. Единственным дефектом, который был у этой Марии Лухан, пострашнее всех прочих дефектов, была дискриминация: когда она приехала в страну, многие её не принимали и унижали из-за боливийского происхождения. И это было вдвойне несправедливо. Во-первых, потому что это высокогорное происхождение не являлось достаточной причиной для унижения. И во-вторых: потому что это не была её вина! Как они не понимали, что она, бедная, всего лишь родилась в том месте, в котором мать принесла её в мир. Кому-то попалась Северная Америка, другим - Китай, третьим - Париж. Ей выпала Боливия: по какому праву можно было её обвинять?
После кратковременного нахождения в столице по прибытию со своей родины, она вскоре остановилась в этом ужасающего состояния районе, ставшем домом для двух тысяч душ. Она поселилась напротив реки Реконкиста, чьи гнилостные воды извивались вдоль посёлка, отмечая его северную границу. С другой стороны Район Жаб примыкал к свалке, растянувшейся настолько, насколько можно было видеть, и устанавливавшей южную границу. Свалка отделяла район от городской зоны, которая, проходя параллельно Национальной Трассе №8, простиралась до кольца проспекта Маркес, а реку - от казарм Корпуса Мая, бывшую штаб-квартиру главнокомандующего армией, где теперь размещались военные учебные заведения (командное училище, школа сержантов, и т.д.). На западе район заканчивался восьмой трассой; на востоке - растворялся в болотистых почвах, которые некоторые местные называли Живой Омут, а другие, старожилы, - Омут Животных. По этой причине многочисленные промышленные предприятия, распологающиеся в этих местах, отправляли без угрызений совести свои стоки в эту реку, которая, как говорили, была одной из наиболее заражённых в мире, её воды абсолютно не были пригодными для питья. Несмотря на это, дети с района брызгались в них, и жабы в невероятном количестве бороздили её протоки, становясь основным, и во многих случаях единственным, источником питания для жителей посёлка.
Как и во многих других подобных местах, в районе не было ни мужчин без пристрастия к алкоголю, ни женщин, которые бы не сидели целый день, уставившись в телевизор. На что они жили? Очень просто: они заставляли детей просить милостыню в столице. И когда кроха возвращалась после целого дня, проведённого с протянутой рукой, с грустным взглядом, пустым желудком и тяжестью упрёк, собранных в поезде, метро, на площади или в ресторанах, отцы и матери, прежде чем утолить его голод стаканом молока или сухим печеньем, заставляли его отчитаться о выручке.
Обычно это был наиболее печальный момент: если ребёнок не приносил столько, сколько они предполагали (потому что постоянно обменивались между собой информацией, сколько приносил каждый “пост”, имея безошибочную статистику), то они его били; если же бедный ребёнок заявлял, что другой ребёнок постарше, или понаглее, отобрал у него деньги, его били ещё больше (ему не верили, поэтому били за ложь, будучи уверены, что он потратил деньги на сладости; или же верили, но били просто из-за того, что были пидарасами, ни во что ни ставящими своих детей).
Не все, однако, жители района могли позволить себе такую роскошь. Многие обустраивали свою жизнь, собирая болты, картон, банки из-под газировки и пива, алюминий или старую одежду. Некоторые работали на стройке. Женщины устраивались в столице, оказывая домашние услуги, или на фабриках по соседству. Но почти никто не выбирал скользкий путь преступной жизни, а те, кто это делал - рано или поздно были вынуждены покинуть район, так как соседи, однажды узнав об этой их преступной жизни, переставали с ними здороваться, доверять им и вообще смотреть на них.
В районе не было ни полицейской власти (и полиция из других районов сюда никогда не заходила), ни медпункта, что не представляло никаких проблем, потому что, с одной стороны, почти никто не совершал преступлений (а те, кто это делал, занимались своими правонарушениями в других местах), а с другой - жители Района Жаб никогда не болели.
Железное здоровье живущих в районе представляло собой то, во что было трудно поверить. Возможно, заядлое потребление этих жаб, что плавали в жутко заражённой реке (количество и разнообразие жидких промышленных отходов, сливаемых в воды реки, было так велико, что, по всей видимости, эти бедные жабы были мутантами или даже радиоактивными), провоцировало различные странные химические реакции, которые влияли положительно на обмен веществ. Или же, возможно, им помогал факт обладания этим маленьким и тлетворным сокровищем, так как жабы встречались по всей реке в таком неприличном количестве, что ни один стол района не испытывал в них недостатка. Это сокровище в конечном счёте привносило радость в их жизнь, закаляло их дух и нравы, укрепляя вместе с тем и здоровье.
В любом случае, правда заключается в том, что все (мужчины и женщины, взрослые и дети, работяги и лодыри) чувствовали себя обладателями этого достояния, которым в лице жаб из наделил Бог. И сверх всего этого у них была Мария Лухан Мурена! В столице, как уже говорилось, её унижали. А вот в Районе Жаб, напротив, её расценивали по достоянию как царицу и госпожу этого места.
Мария Лухан Мурена приехала в страну с намерением работать в семейных домах города Буэнос-Айрес, но вскоре плохая оплата и обстановка, когда из-за её красоты женатые отцы семейств и дети под их покровительством домогались её и словом и действием, заставили её пересмотреть своё будущее и обосноваться в Районе Жаб, где она купила домик со всего одной комнатой из листового металла и картона и устроилась работать в самом большом магазине посёлка. Дон Космин Варела, владелец бизнеса, зауважал её с самого начала и сразу же получил вознаграждение за это: благодаря такой хорошей девушке, и такой любезной, какой была боливийка, клиенты (мужчины почти все, но многие женщины тоже) предпочитали закупаться у него, несмотря на более высокие цены.
Конечно, не всё было радостно. Как обидно, говорили хорошие соседи, видя её, снующую туда-сюда по грязной лавчонке Дона Космин Варела. С такой статью и такими манерами, сожалели они, ей ничего не стоит получить хорошее место в столице. Но она, мало того что милая и любезная, родилась ещё и незлобной и не жаловалась на судьбу. Всё заработанное в магазине она тратила на личные расходы, а также отправляла деньги своей семье, так чтобы её младшие братья (двенадцать маленьких боливийцев, которые ели, как апостолы) ни в чём себе не отказывали и даже могли немного откладывать.
Не слушая советов соседей, которые её очень любили и умоляли вернуться в столицу, но не для работ по хозяйству, а чтобы найти себе хорошую пару, она влюбилась в Эльпидио Перальта, скромного местного парня, который работал каменщиком, и который покорил её навсегда безо всяких уловок - одним лишь взглядом.
Взгляд этого просторабочего бессмысленно описывать: выражения “глубокий взгляд” или “глубина его взгляда” не отдали бы должного этому взгляду, который приколол боливийку, будто бабочку. Перальта по-китайски щурил глаза и близоруко смотрел на неё, и Мария Лухан Мурена, цветок Района Жаб, таяла.
Этот Перальта имел и другие достоинства. Галантный и неутомимый в делах любовных и сдержанный в повседневной жизни, он был трудолюбив, не брал капли в рот и никогда не поднимал руки на женщину. Едва познакомившись, они стали жить вместе в её лачуге, и после нескольких месяцев любовного сожительства у них родился ребёнок, которого звали Эльпидио, как отца, и Мария Лухан, как мать (они были так едины, что не осознавали, что дитё получит имя только одного, а другого - нет).
Пока Эльпидио Мария Лухан Перальта Мурена рос здоровым и сильным, его родители жили счастливой и незамысловатой жизнью. Они просыпались почти на заре и пили вместе первые мáте. Позже он направлялся на свою работу (он работал на одной стройке, которая никогда не заканчивалась в районе Конститусьон, на другом конце столицы, на трёх автобусах был вынужден ехать бедняга), а она развлекалась различной деятельностью по дому до восьми утра, когда начинала работать в магазине. Вечером, когда он возвращался усталый после своей дороги с работы, она, справившая пасху*, ожидала его в дверях лачуги. Тогда они вытаскивали два плетёных стула на патио, которые было у них сзади, на кромке реки, и пили мáте в тишине, пока ночь потихоньку опускалась на посёлок, и шумы утихали настолько, что можно было слышать кваканье бомбижжи**, и в полумраке ничего невозможно было увидеть, кроме близорукого взгляда Перальты, устремлённого в последние пестроты неба, и туда же было обращено и её лицо. Они пили мате и всматривались в горизонт и делились мыслями и воспоминаниями, приходившими в голову. Чуть-чуть позже они заходили в дом, неспеша ужинали, наслаждали чувственной любовью до исступления, и после этого сразу же засыпали.
Глава 2. Хотя Эльпидио Перальта прекрасно ладил
со всеми своими напарниками, он выказывал преимущество Рамону Диас и Хуану Хосе Лопес, двум каменщикам, которым, как и ему, нравилось спорить о политике. Рамон был воинственным сторонником классового подхода, а Хуан Хосе - искренним поборником социальной справедливости. Эльпидио не поддерживал до конца ни одного из них, ему нравилось хорошо анализировать вещи, а позже, при случае, высказывать своё мнение. Каждый полдень, в перерыв на обед, трое парней садились вместе, немного поодаль остальных рабочих, и с первым куском еды схватывались в оживлённой дискуссии. Рамон Диас, самый разговорчивый из всех, был убеждён, что народ должен верить только в свои силы, и не уставал приводить аргументы в этом направлении. В этой связи, когда при нём упоминали политика, он имитировал приступы крапивной лихорадки; если же называли руководителя профсоюза, ссылался на расстройство желудка, чтобы покинуть беседу. Хуан Хосе Лопес всегда с ним соглашался, но всегда уточнял: надо быть органичными, Рамон. Всему своё время. Эльпидио Перальта иногда соглашался с одним, иногда с другим, а иногда с обоими, но больше молал, чем говорил. Из-за этой склонности, и из-за его привычки щурить глаза, чтобы добиться резкости картинки, его друзья чувствовали в нём осторожность, но также, при всём уважении к нему, коварство. Все трое не хотели мириться с предпринимательской властью, однако они также и не были теми, кто превращает забастовки в сумасшествие.
Мария Лухан Мурена тоже была очень не прочь пообщаться с соседками, когда присматривала за магазином. Утром, когда собственно и начинается наша история, она беседовала с Марибель Тобиас и Хосефой Перейра (которые, будучи частыми гостьями в магазине, подружились с ней) о разном, о женском:
Мария Лухан: я смотрю, твой карапуз уже так подрос.
Марибель: да ещё и такой проказник, я не могу.
Хосефа: как по мне, это самое лучшее, что с тобой случалось.
Мария Лухан: как будто в последний раз…
Марибель: папа хочет иметь ещё.
Мария Лухан: Не знаю, как ты справляешься со столькими. Я и с единственным занята весь день.
Хосефа: Твой муж тебя бьёт?
Марибель: Чуть-чуть.
Мария Лухан: Мой - никогда.
Хосефа: Счастливицы…
Этим и занимались женщины, когда Дон Космин Варела на полной скорости влетел в магазин. Жутко взволнованный и напуганный до полусмерти, он почти не мог говорить от страха. Вдобавок, он был гипертоником. Хосефа и Марибель его успокоили как смогли, пока Мария Лухан сбегала в дом к Вареле, находящийся в задних помещениях магазина, чтобы позвать Донью Кармен, жену торговца, и найти таблетки от давления.
Несмотря на рекомендации своей жены и трёх остальных женщин, Дон Космин попытался говорить. Мария Лухан, Хосефа, Марибель и Донья Кармен уговаривали его помолчать, чтобы хотя бы восстановить дыхание, но он их не слушал. “В районе происходит нечто ужасное, - начал он лепетать. - Мы с поставщиком стояли разговаривали на улице, - продолжил он уже более твёрдым голосом, - когда увидели, как в посёлок въехало полдюжины автомобилей с мощными двигателями, несколько мотороллеров и фургон с прицепом. В некоторых из автомобилей были вооружённые люди. Фургон был полностью окрашен в белый цвет, такой белый, что если долго смотреть, то кружится голова. Мотороллеры были без выхлопной трубы.
Женщины особо ему не поверили и вышли в дверь магазина (Марибель Тобиас осталась, чтобы поухаживать за Доном Космином) посмотреть, что происходит.
Им не пришлось никого спрашивать, так как прямо в этот момент автомобили с мощными моторами, мотороллеры без выхлопной трубы и белый фургон с прицепом заехал с трассы в направлении пустыря в конце района, заставляя дрожать домишки из листового металла и картона и пачкая все до одного из них. Вопрос моментально пробежал между ними. “Что происходит?” - спросили они друг дружку с глазами, вываливающимися из орбит. - “Как нам не стыдно было не поверить Дону Космину!” - укоризненно сказала Донья Кармен.
Свита, заканчивающая въезжать в район, состояла где-то из пятидесяти человек, работающих на доктора Клавела Карруфу, наркоторговца, находящегося в розыске в более чем пятнадцати странах, но, в то же время, советника-фрилансера крупнейших лабораторий мира. Узнав из каких-то источников, что жители Района Жаб никогда не болеют, а также будучи осведомлённым, что основным их источником питания являются эти земноводные, плавающие в самой заражённой в мире реке, этот учёный, столь выдающийся сколь и беспринципный, обнаружил, или же надеялся обнаружить, что в антителах, которые эти жабы, обречённые на жизнь в сточных водых, сливаемых в реку располагающимися вокруг промышленными предприятиями, вырабатывали, пытаясь выжить в столь враждебной среде, заключался секрет хорошего здоровья, которым пользовались жители посёлка. Вследствие контакта со всякого рода гадостями, утверждал Карруфа, эти жабы уже приобрели иммунитет ко всему - иммунитет, который передаётся тем, кто ест их постное мясо с кислым привкусом. Выделив антитела из жаб, думал учёный, можно бы было выработать вакцины, таблетки и настойки против всех болезней в мире. И посколько эти радиоактивные жабы не обитали ни в одном месте, которое не относилось бы к пространству реки Реконкиста, граничащему с Районом Жаб, он решил вторгнуться в район.
Вторгнуться, на самом деле, - это слишком сильно сказано. Что на самом деле он планировал сделать, так это снискать расположение поселенцев, чтобы, с одной стороны, ему дали возможность спокойно работать (белый фургон был передвижной лабораторией, и в автомобилях с мощными двигателями приехали, помимо тридцати с лишним головорезов, полдюжины исследователей из Conicet***, последовавших за наркоторговцем; он привёз мотороллеры, чтобы его люди могли наиболее удобно передвигаться по улочкам посёлка), и, вместе с тем, чтобы они ловили ему жаб в реке и взяли на себя отвратительную задачу по их разделке (сотни тысяч, миллионы радиоактивных жаб нужны были Карруфе, чтобы проект стал доходным в мировом масштабе).
Как вы помните, в Район Жаб не заходила полиция. Поэтому Карруфе не составило затруднения, едва приехав в посёлок, занять единственную имеющуюся площадь и, держа мегафон в руке, объяснить свои предложения местным жителям. За каждую жабу будет уплачен один песо. А те, кто помимо этого хочет работать на разделке тушек, получат дополнительно пятьдесят песо в день, по фиксированному тарифу. Хорошенько подумав, народ согласился. К тому же, говорили местные жители, если таким образом мы будем содействовать всемирному здоровью, что же мы сделаем плохого? Очень скоро большинство ловцов жаб забросило свои обычные занятия и приступило к работе на доктора Клавеля Карруфу. Лишь немногие, самые недоверчивые или самые ответственные (Эльпидио Перальта, например, который и дальше работал каменщиком, и Мария Лухан Мурена, не покинувшая магазин), продолжили заниматься своим делом.
--------------------------
* справившая пасху - в оригинале выражение звучит как "hecha una pascua". Не уверен, что имеется в виду: то ли то, что она ждёт радостная, то ли наоборот очень уставшая. Кроме того, http://www.multitran.ru/ предлагает вариант "отбивать охоту", который тоже как-то не клеится по смыслу. А ещё забавно, что я пишу это в день, когда аргентинцы празднуют Пасху (католическую). :)
** бомбижжа (bombilla) - трубочка, через которую пьют мáте (этот напиток невероятно популярен в Аргентине).
*** Conicet (Consejo Nacional de Investigaciones Científicas y Técnicas) - Национальный совет научных и технических исследований.