История гитарной косточки
Недавно мы слегка поспорили с гитаристом-популяризатором. Он, по недомыслию, конечно, представил в своем блоге гитару, выполненную в форме лютни. Но называл ее именно лютней, хотя даже беглого взгляда на конструкцию было достаточно для вывода - и не задумывалась лютня, и не получилась лютня.
Тогда мне пришлось в одном абзаце дать схему гитарной эволюции. Показать несколько ключевых узлов, по которым и отличают гитару от не-гитары.
Один из таких узлов - косточка. Нельзя сказать, что косточка появилась в момент появления гитары - вовсе нет. Гитара была и до косточки. Но именно эта маленькая деталь - стала при начале гитары современной.
Поговорим об изобретателе косточки.
Он не был лютье.
Он был невероятно скромным и любезным, но при этом страшно настойчивым. Как все это сочеталось в одном человеке - совершенно непонятно, но, наверное, именно люди такого характера и движут историю.
Меня всегда удивляла история обезличенная. Едет, скажем, экскурсионный автобус с провинциалами по Санкт-Петербургу, и интеллигентная старушка зачитывает у Казанского собора, - по книжке, которую сама и накропала в бытность младшим научным сотрудником, - что построен он в 1811 году по проекту известного архитектора Воронихина, а дорабатывался, - и это удивительно! - великим Монферраном.
Сказать такое простому парню из Ульяновска - равносильно молчанию. Имена Воронихин и Монферран для него, как имена китайских императоров. А расскажи старушка, что архитектор Вигель, столкнувшись раз с Воронихиным, посоветовал тому не соборы строить, а сапоги тачать, намекая на то, что Воронихин - из крепостных, - парень уже заинтересовался бы, представив картину события. А, сделав паузу, она могла бы продекламировать:
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочёл до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
И добавить, что автор этих строк - Мандельштам - сравнил Казанский собор с пауком. Уверяю, все взгляды ульяновских селян впились бы в здание: паук это или не паук? Прав ли этот… как его… шерхебель… или как там его эта баба-яга обозвала.
В общем, внесла бы крохи личностей и судеб - и собор бы ожил, а экскурсия перестала быть самым приятным из петербургских снотворных. Вариантов - сотни. Но для того, чтобы озвучить хотя бы один из этой сотни - нужен малый талант.
Вот так и гитарная история грозит перерасти в длинный список из непонятных Соров, Агуадо, Батовых и цистерианских монахов Базилио. Кому до них какое дело?
Жизненно необходимо в промежутках историй о гитаре - вводить в эти истории судьбы.
Мы приближаемся к грандиозному гитарному веку - девятнадцатому, который так полон именами, что простое их перечисление - гарантирует автору гонорар по оплате за знак.
В общем, это не наш метод.
Читателю придется перетерпеть ряд рассказов о людях - странных, порой неприятных, но прекрасных в гениальности, как лев при свете дня. Образ льва я украл у Борхеса, но не думаю, что слепой аргентинец будет за льва в обиде.
Так вот, он был невероятно скромным и любезным, но при этом страшно настойчивым. Думаю, это связано с тем, что происходил он из церковной семьи. Его отец был клириком (а слово «клерк» - это и есть видоизмененное «клирик»), т.е. кем-то вроде священнического секретаря в Мадриде.
Т.е. перед нами - типичный испанец - католик, Дон Кихот и победитель быков.
Церковники в подавляющем большинстве таковы. Умеют задавить любовью и добиться любой цели без видимого насилия.
Родился он в 1784 году, т.е. накануне событий страшных и грандиозных, когда одни государства порушатся, а другие - возникнут. Мальчик любил учиться, да так, что отец, опасаясь за зрение ребенка, решил отвлечь его - и отдал, - внимание! - тому самому падре Базилио, цистерианскому монаху - первому гитарному профессору (неофициальному, конечно) Европы. Падре Базилио - это Ньютон в гитарной музыке. Т.е. щипковую музыку он не изобрел, но представление о ней перевернул. Если мы начнем отслеживать все родственные и знакомственные связи великих гитаристов Европы - все они без исключения приведут к этому монаху. Вот этот учился у того, тот у третьего, третий учился, скажем, у Моретти, а Моретти - правильно вы говорите - у падре Базилио.
Исключений нет. Это удивительно и необычно, но тем и интересна история, что почти вся она, если не бегать по верхушкам, а брать поглубже - удивительна и необычна настолько, что начинает казаться, что удивительное - это просто данность.
Как закат, как кошка на дереве, как прокисшее варенье.
Слепой аргентинец как-то сказал, что мы не видим единорога (который несомненно существует) именно потому, что он необычен. Мы просто не узнаем его. С историей - точно так же. Мы не испытываем удивления, потому что не узнаем цепочки событий, не видим целостной картины, а складываем отдельные картинки в каком-то якобы научном порядке, который, на деле, и есть - самый полнейший кавардак.
Дионисио возмужал, стал эрудитом, гитарным виртуозом. И тут случилось эпохальное событие, которое стало эпохальным и для гитары.
В Испанию пришли французы. Переплетения судеб порой неправдоподобны. Не родился бы на Корсике у Летиции Рамолино сын Наполеоне - не было бы гитары Торреса, той самой, которую все мы знаем.
Собственно, начало наполеоновских войн - это начало конца великой французской гитарной школы. Это французы подарили испанцам гитару того типа, который мы сейчас называем венским или австрийским. В то время это была просто континентальная гитара - с мелкими особенностями в каждой стране. Кроме Испании, где упрямо играли на барочных инструментах и упрямились бы бесконечно, потому что таковы испанцы.
В Испанию пришла французская гитара, Наполеон пал, победители разорили Францию и французских лютье, развитие гитары во Франции остановилось, но продолжалось в Вене, а испанцы - народ талантливый - сделали из французской гитары испанскую, которую мы сейчас зовем классической.
Но это будет чуть позже, а пока - Дионисио Агуадо вместе с матерью переезжает в глушь, в Саратов, в деревню Буэнлабрад - в такую дыру, где только и можно упорно оттачивать гитарное мастерство.
Наполеон отрекся от престола в пятнадцатом году, а Агуадо все еще наслаждался коровами и комарами, покуда в 1824 году не умерла его мать - и жизнь в деревне потеряла всякий смысл.
Что делать молодому человеку? В Мадриде для него не было секретов и, видимо, перспектив. Зато он слышал, что в Париже гремит слава гитариста Фернандо Сора.
Фернандо Сор
Сор - можно сказать, испанец. А можно так не говорить, потому что он каталонец, а Каталония стала частью Испании совсем недавно. До сих пор в Каталонии, в Барселоне, так же, как в Наварре - стране басков - можно оскорбить человека, назвав его испанцем. Житель Испании - да, гражданин Испании - да, но не испанец, как наш казанец - гражданин России, но татарин, а не русский.
В 1824 году Сор был в России, где был пристыжен в доску пьяным Высотским, который, послушав Сора, молча пошел курить, что было воспринято похвалой, а когда его позвали продемонстрировать русскую игру - отказался. Это тоже приняли благодушно: отказывается, значит боится. А он просто едва стоял на ногах.
Михаил Тимофеевич Высотский
Но его сумели уговорить. Высотский взял гитару, повертел колки, настроил под наш строй - и стал импровизировать. И так наимпровизировался, что Сор после этого дал всего один концерт - и быстро уехал в свой бардачный Париж, где его уже с фонарями искал почти мальчик Дионисио Агуадо.
Как уже упоминалось, Агуадо был невероятно скромным и любезным. Он умел очаровать с первых слов, с первого захода. Только этим можно объяснить его успех (селюка, провинциала!) в мировых столицах. Очаровал он и Сора. Настолько, что Сор после первого же знакомства никуда не отпустил юношу, поселил с собой в одном доме - и стал брать с собой на совместные выступления.
А после - он очаровал остальных. У молодого человека образовались прочные знакомства, он оброс связями. Среди друзей Агуадо упоминают Россини, Паганини, Беллини. Поистине, он был волшебником общения - и это помогло изменить гитару.
В Париже он успел написать учебное пособие, ставшее классическим, а в 1835 году (по собственным словам) задумался над тем, как сделать гитару громче. Как вывести ее из светских салонов - в концертные залы.
Что первое нам приходит в голову, когда мы задумываемся о громкости? Несомненно, размер. Джамбо и дредноут перекричат парлор, хоть дери его перчаткой Фредди Крюгера. Но это только часть пути к цели.
Вторая часть - напряжение конструкции. Гитара должна перестать быть гробиком с жилами - ее корпус должен стать колоколом, барабаном. Другими словами, он должен напрячься, чтобы отзываться на любое - самое легкое - прикосновение. Агуадо долго думал и придумал перелом струны. Он добавил горочку в подставку, через которую струна переламывалась и напрягала корпус гитары - от головки грифа до самого низа. До него до косточки в подставке не додумался никто.
Бриджи Лакота до Агуадо и после.
Появление косточки - порожка.
И третье - звуку нужен был правильный выход. И Дионисио стал рассчитывать верное расположение резонаторного отверстия.
Но он не был лютье. Руки у него были, но предназначались Творцом для других целей. Нужен был человек, которому были бы родными рубанок и стамеска.
В то время в Париже безраздельно царили два лютье - Лакот и Лапревотт. Гитары первого ценились дороже (причем ощутимо), потому второй считал себя скрипичным лютье, хотя, по отзывам современников, скрипки он делал весьма посредственные.
Двести пятьдесят франков просил за гитару Лакот и сто семьдесят - Лапревотт. Стоимость обеда с вином в простом ресторане была равна примерно 2 франкам, в роскошном - 25 франкам. Десять обедов в роскошном ресторане или сто в простом - вот эквивалент стоимости гитары Лакота. Прикинем на Москву? Большой обед в лагманной, что за «Белоруссией» на ВДНХ с пивом будет стоить 700 рублей. Это стандартная рабочая столовая столицы. Ну вот 70 тысяч рублей примерно и стоила бы простая гитара Лакота в Муздетали. Это хорошая цена. И Беликов еще бы плакал, что играют они лучше, чем стоят. В своем стиле.
Слева: гитары Штауффера, Лакота, Панормо.
Справа: гитары Штауффера, Лакота, Панормо, терц-гитара Штауффера, мультистринг-гитара без упоминания автора.
Нам встретятся все эти имена.
Агуадо буквально заставил этих двух лютье своим обаянием перестроить привычную гитару. Что тут действовала магия личности Агуадо - нет ни малейшего сомнения. Когда он в 1838 году уехал из Парижа в Мадрид - оба лютье возвращаются к привычным лекалам и перестают делать гитары в стиле Агуадо.
Он вынудил их сделать выше обечайки, увеличить корпус, переделать подставку.
А еще до этого - он изобрел триподисон. Когда говорят об Агуадо, обычно упоминают всего две вещи - его учебник и триподисон. На мой взгляд, это несправедливо, т.к. триподисон хоть и интересен, но он умер. Он не выдержал проверки времени. От него остались отголоски, навроде суппортов, но это совсем не триподисоны. Изменения в конструкции - гораздо более значительный вклад Агуадо в развитие гитары.
Но триподисон нужно упомянуть, т.к. несколько гитар Лакота сделаны со вторым резонатором на задней деке, который некоторое время вызывал недоумение. Зачем нужен резонатор на задней деке, если она прижата к телу гитариста? И только после исследований связей мастеров с Агуадо - все встало на свои места. На триподисоне - задний резонатор может работать полноценно.
Второй резонатор гитары Лакота.
Обложка учебного пособия Агуадо.
Два изображения триподисона.
Лондонский историк гитары Джеймс Вестбрук сожалеет, что Агуадо не стал работать с лютье Панормо, который, по мнению Вестбрука, выполнил бы все задумки испанца. Мне немного непонятна эта его мысль, т.к. Панормо - английский мастер, в то время, как все изобретения Агуадо - сделаны в Париже. Но для Вестбрука и русская семиструнка - это всего лишь переделка английской цистры, потому его выводы не могут показаться странными. Потому что они все странные. Просто это стиль Вестбрука: видеть в странном очевидное. Быть может он-то и видит упомянутого единорога, который нам незрим, т.к. странен.
Почему Агуадо покинул Париж и уехал в Буэнлабрад, как Диоклетиан - сажать капусту - неизвестно. Известно только, что в Испании жить спокойно ему не дали. Его оторвали от грядок и отправили ко двору, где он стал первым гитаристом страны и первым учителем. Быть может это и было целью? Из тридцатого в Париже превратиться в первого в Мадриде? Неизвестно.
Зато отлично известно, что навыки работы с Лакотом и Лапревоттом он привез на родину, где они и развились, став чуть позже гитарой Торреса.
Отзывы современников о его жизни в Мадриде не слишком отличаются от остальных отзывов. Он был невероятно скромным и любезным. Даже этого достаточно, чтобы жить достойно, а если прибавить все то, что он сделал для гитары - достаточно более чем.
Зимою 49 года он простудился. Сначала все шло терпимо, а после - и резко - Агуадо понял, что умирает.
Перед смертью он писал завещание. Завещал он, в основном, свои гитары.
Работал с гитарами он - я считаю от момента отъезда в Париж - ровно 25 лет.
О нем надолго забыли, но нам-то нет причин страдать амнезией.
И при взгляде на гитарную косточку, мы точно вспомним имя Дионисио Агуадо.
