Александр МЕЖИРОВ о Николае РУБЦОВЕ "Вопросы литературы" №3 2018
Александр МЕЖИРОВ
И непосредственному чувству вернул в поэзии права
О поэзии Николая Рубцова
В тысяча девятьсот шестьдесят не помню точно каком году старый поэт Николай Сидоренко позвал меня на свой семинар в Литературный институт. Там впервые я увидел Николая Рубцова. И услышал его стихи.
Они поразили меня значительностью и глубиной непосредственного чувства. И одухотворяющей небрежностью, драгоценной одухотворяющей небрежностью - высшим совершенством.
Не в тексте было дело, а - в тоне, который, как известно, делает музыку, - в паузах. В притоке воздуха вселенной.
Внешность поэта выражала, на мой взгляд, характер очень сложный и резко поляризованный.
Тогда же, сразу по дороге домой, я записал четыре строчки. Четыре строчки о том, что он, Николай Рубцов:
Послужит вечному искусству -
Жизнь выражать через слова
И непосредственному чувству
Вернет в поэзии права.
Но строфа эта мне показалась корявой, скованной. И я надолго забыл о ней. Вспомнил лишь в 1994 году в Нью-Йорке, прочитав изданный в Вологде двухтомник Николая Рубцова. Точней, первый том. Второй состоял из воспоминаний; я его, пожалуй, не столько читал, сколько преодолевал, в нем некоторые авторы давали волю нервам, а эпистолярный жанр, как и вообще литература, не терпит этого. Однако и среди воспоминаний были и написанные достойно, в благородной манере, - Глеба Горбовского, например. Или Бориса Чулкова. Мемуарная заметка Горбовского называется «Долгожданный поэт»:
"Николай Рубцов - поэт долгожданный. Блок и Есенин были последними, кто очаровывал читающий мир поэзией - непридуманной, органической. Полвека прошло в поиске, в изыске, в утверждении многих форм, а также - истин. Большинство из найденного за эти годы в русской поэзии позднее рассыпалось прахом, кое-что осело на ее дно интеллектуальным осадком, сделало стих гуще, эрудированнее, изящней. Время от времени в огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же - хотелось Рубцова. Требовалось. Кислородное голодание без его стихов - надвигалось... Долгожданный поэт. И в то же время - неожиданный. Увидев его впервые, я забыл о нем на другой день. От его внешности не исходило «поэтического сияния». Трудно было поверить, что такой «мужичонка» пишет стихи или, что теперь стало фактом, будет прекрасным русским поэтом... Неожиданный поэт."
Сквозь тяжкий скрежет попытки переустроить Россию посредством реформ вперемешку с восхвалением жизни, жизни такой, какая она есть, звучит в стихах Николая Рубцова забытая поэтами апология смерти. Быть может, смерти, может быть, любви - как писал когда-то мэтр парижского русского Монпарнаса Георгий Адамович:
Но навсегда вплелся в напев твой сонный, -
Ты знаешь сам, - вошел в слова твои,
Бог весть откуда, голос приглушенный,
Быть может, смерти, может быть, любви.
Две строфы, известные с юных лет, -
Два чувства дивно близки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
И еще одна строфа:
На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Весь краткий период творческой жизни Николаем Рубцовым владела любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. И дар, редкий дар самостоянья.
Одно из самых загадочных, воистину дивных стихотворений Николая Рубцова - «В горнице».
И непосредственному чувству вернул в поэзии права
О поэзии Николая Рубцова
В тысяча девятьсот шестьдесят не помню точно каком году старый поэт Николай Сидоренко позвал меня на свой семинар в Литературный институт. Там впервые я увидел Николая Рубцова. И услышал его стихи.
Они поразили меня значительностью и глубиной непосредственного чувства. И одухотворяющей небрежностью, драгоценной одухотворяющей небрежностью - высшим совершенством.
Не в тексте было дело, а - в тоне, который, как известно, делает музыку, - в паузах. В притоке воздуха вселенной.
Внешность поэта выражала, на мой взгляд, характер очень сложный и резко поляризованный.
Тогда же, сразу по дороге домой, я записал четыре строчки. Четыре строчки о том, что он, Николай Рубцов:
Послужит вечному искусству -
Жизнь выражать через слова
И непосредственному чувству
Вернет в поэзии права.
Но строфа эта мне показалась корявой, скованной. И я надолго забыл о ней. Вспомнил лишь в 1994 году в Нью-Йорке, прочитав изданный в Вологде двухтомник Николая Рубцова. Точней, первый том. Второй состоял из воспоминаний; я его, пожалуй, не столько читал, сколько преодолевал, в нем некоторые авторы давали волю нервам, а эпистолярный жанр, как и вообще литература, не терпит этого. Однако и среди воспоминаний были и написанные достойно, в благородной манере, - Глеба Горбовского, например. Или Бориса Чулкова. Мемуарная заметка Горбовского называется «Долгожданный поэт»:
"Николай Рубцов - поэт долгожданный. Блок и Есенин были последними, кто очаровывал читающий мир поэзией - непридуманной, органической. Полвека прошло в поиске, в изыске, в утверждении многих форм, а также - истин. Большинство из найденного за эти годы в русской поэзии позднее рассыпалось прахом, кое-что осело на ее дно интеллектуальным осадком, сделало стих гуще, эрудированнее, изящней. Время от времени в огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же - хотелось Рубцова. Требовалось. Кислородное голодание без его стихов - надвигалось... Долгожданный поэт. И в то же время - неожиданный. Увидев его впервые, я забыл о нем на другой день. От его внешности не исходило «поэтического сияния». Трудно было поверить, что такой «мужичонка» пишет стихи или, что теперь стало фактом, будет прекрасным русским поэтом... Неожиданный поэт."
Сквозь тяжкий скрежет попытки переустроить Россию посредством реформ вперемешку с восхвалением жизни, жизни такой, какая она есть, звучит в стихах Николая Рубцова забытая поэтами апология смерти. Быть может, смерти, может быть, любви - как писал когда-то мэтр парижского русского Монпарнаса Георгий Адамович:
Но навсегда вплелся в напев твой сонный, -
Ты знаешь сам, - вошел в слова твои,
Бог весть откуда, голос приглушенный,
Быть может, смерти, может быть, любви.
Две строфы, известные с юных лет, -
Два чувства дивно близки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
И еще одна строфа:
На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Весь краткий период творческой жизни Николаем Рубцовым владела любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. И дар, редкий дар самостоянья.
Одно из самых загадочных, воистину дивных стихотворений Николая Рубцова - «В горнице».