Шабанэ
Где-то с 4 по 12 января приезжал из Питера Дмитрий Шабанов - навестил меня, родителей, минусинских художников. Хотели по этому поводу организовать вечер ему в СП, но праздники, всё закрыто, пришлось обойтись квартирником.
Сколько я его знаю? Лет 6-7? Друган - не подходит для него это слово. Соратник? Сокамерник? Свой человек - вернее будет, а таких, жопа, как мало. Однажды он кинул в меня дверью, чёрт, отбил большой палец на ноге, ноготь слез. А ещё мы под «Болеро» мочились с балкона (он сказал, что это посвящение, я даже конкретно-то и сформулировать не смогу, посвящение куда? во что?), приходилось ещё и вставать для этого на табуретки... И да, один раз я всё-таки пнул его по морде сланцем за разбитое окно, до сих пор вспоминаю этот момент с неловкостью, состраданием и чувством глубокого удовлетворения. Короче - любовь и никак иначе!
Не могу сдержать доброй усмешки, когда перед внутренним моим взором встает Шабанэ - чёрное пальто нараспашку, чёрная рубаха и жилетка, а к ним раздолбанные боты за тридевять земель ходившие (как минимум ходившие из Минуса в Абакан и обратно) и рабоче-крестьянская кепка с китайского рынка - гибрид тёмного владыки вселенной и люмпена из тех мест, где технарь по 10 рэ за чекушку - в любой кризис и процветание. Но соглашусь - пожалуй именно так, недовылупленно и должен выглядеть поэт вышедший из народа. Он свою рубаху чорную, скользкую навеличивал гобеленовой и не снимал даже в самый страшный солнцепёк (а работал он установщиком наружной рекламы) - бесспорно для этого надо быть хоть немножко но тёмным владыкой и ваще ацким сотоной - стойким к высоким температурам.
И вот он торжественен и мрачен, и читает.
Земля без возврата
Есть место, где можно уйти только в один конец,
Словно в берлогу, где алчущий зверь залег,
Телом своим тропы протащив свинец,
Как серебрянка - воздуха пузырек.
Есть поле, в котором не нужно искать тропы,
Где ночью все рушится и шуршит
В ногах, потому что ковыль тяжелей крупы
Созвездий, и нет больше дома, и слух зашит.
Есть дом, в котором с балкона представить все:
Как ты убредешь, шарахаясь в ковыле,
Как будет ветвиться ужас, как мрак снесет
Запуганным ветром
можно неспешно,
кантабиле…
Есть страх, что ты никуда не пойдешь вообще,
Что слишком уютно, а в поле уже зима,
Что теплоцентраль исправна, в дождь можно сходить в плаще
До ближнего магазина…
И есть неприязнь к домам.
Темнота
Необоримое «прощай». Впиваешься крюками глаз, но
Состав вздохнул и отошел, ему хватило двух секунд,
Чтоб обесточить этот мир - огни смеркаются и гаснут,
И не дождаться, что они лицо, как память, рассекут.
С опаскою поводыря ты заступаешь в эту жижу,
А я, у каждого столба в бетон врастая головой,
Пытаюсь поперхнуться злом, и больше ни черта не вижу.
Тащи меня куда-нибудь, смиряя шепот горловой.
Тащи меня - и тишина смеется ужасом вокзала.
Упиться вусмерть дай нам днесь - и мы к ближайшему лотку,
И первые клубки вина навстречу первым комьям жалоб,
И эта тряска, эта смесь, и взгляд привинчен к потолку.
Нас выдыхает из метро, нас сцапывает электричка.
Ты ведаешь меня? - Веду.
Верни меня в прилежный дом,
Где не дрожит еще рука и стол от кофе не коричнев,
И этот выморочный день, еще не вышедший винтом
Сквозь толщу бытовых надежд.
На улице потоки чалит,
Урча и хлюпая дождем, настойчивая темнота,
Прилипчивая темнота…
Ты что-то черный… - От печали.
Она уехала? - О, да.
Она вернется?..
Эскиз № 3
1
Вода уже ушла из погребов,
Ей салютуя, проросла картошка.
На шляпке моль, приколотая брошка,
Как лучший вид из плесневых грибов.
Пришла весна - я вышел покурить.
Ты вышла за очередной покупкой,
А у меня вчера сломалась трубка,
Но я б не стал об этом говорить,
Когда б не твой наряд, о, mein kampf,
Плывущий всуе от тебя отдельно;
Выходит так, что прошлое нательно,
Его бы, как рубаху, сунуть в шкаф.
В кармане брюк пошерудив ключи,
Жуя глазами шляпки и «андретту»,
Я в рот вложил чужую сигарету
И пепел обронил на кирпичи.
«Тоскливо, - мне подумалось, - едва ль
У нас с тобой получится иначе,
И мы куда-нибудь запрем и спрячем
Большую шляпу, трубку и вуаль».
2
Пришла весна - я вышел покурить.
Крылечко - символ моего надела
И весь надел. Дыхание редело,
Как полотые гряды посреди
Не полотых.
Поэтому я сел
На корточки. Дрожали сухожилья,
Но я сказал, что сила и бессилье,
По-моему, равны и охладел
К их перекрестной боли.
Слегонца
Окурок запустил в аппликатуру
Ветвей, но не попал, твержу: «Халтура…
Христос бы все равно сошел с крыльца,
Как он сошел с креста. Как он ходил
По водной глади или брел с котомкой,
Взрывая мир в глазах одной походкой,
Пока алхимик получал тротил».
Я не сойду. Мой votum - отчуждение,
Во мне, скорее, сомкнутость, чем сила.
Я сам в себе.
Летает дрозофила
Вокруг меня, почуявши гниенье.
3
Постукиваю пальцем по стеклу.
Меня одолевают эти мухи,
Которые так мелки, что, не в духе,
Со злости их не отловить в полу
Вельветовой рубахи.
Каркаде
Дымится неестественно, поскольку
Он сам кустарен: лепестки и дольки
Я собирал на дворовом кусте.
Но мне плевать, поскольку и себя
Я больше не считаю благородным.
Кустарники бывают беспородны,
За это их не рубят, но грубят
За это им.
Отсутствует излом:
Я выставил вчера двойные рамы,
Теперь мне отраженье слишком прямо
Напоминает о лице былом.
«Моя непонимае» - говоря
Ему всерьез, я думаю: «Навьючил
На этот образ столько роз и чучел,
Что проступи вдруг сквозь него заря,
Я помолюсь впервые в жизни и
Повыбью мух, и раму отодвину,
И опрокину чай, и, опрокинув,
Дождусь конца журчания струи».
Фотографии в альбоме «вечера» Андрея Белозерова на Яндекс.Фотках
Сколько я его знаю? Лет 6-7? Друган - не подходит для него это слово. Соратник? Сокамерник? Свой человек - вернее будет, а таких, жопа, как мало. Однажды он кинул в меня дверью, чёрт, отбил большой палец на ноге, ноготь слез. А ещё мы под «Болеро» мочились с балкона (он сказал, что это посвящение, я даже конкретно-то и сформулировать не смогу, посвящение куда? во что?), приходилось ещё и вставать для этого на табуретки... И да, один раз я всё-таки пнул его по морде сланцем за разбитое окно, до сих пор вспоминаю этот момент с неловкостью, состраданием и чувством глубокого удовлетворения. Короче - любовь и никак иначе!
Не могу сдержать доброй усмешки, когда перед внутренним моим взором встает Шабанэ - чёрное пальто нараспашку, чёрная рубаха и жилетка, а к ним раздолбанные боты за тридевять земель ходившие (как минимум ходившие из Минуса в Абакан и обратно) и рабоче-крестьянская кепка с китайского рынка - гибрид тёмного владыки вселенной и люмпена из тех мест, где технарь по 10 рэ за чекушку - в любой кризис и процветание. Но соглашусь - пожалуй именно так, недовылупленно и должен выглядеть поэт вышедший из народа. Он свою рубаху чорную, скользкую навеличивал гобеленовой и не снимал даже в самый страшный солнцепёк (а работал он установщиком наружной рекламы) - бесспорно для этого надо быть хоть немножко но тёмным владыкой и ваще ацким сотоной - стойким к высоким температурам.
И вот он торжественен и мрачен, и читает.
Земля без возврата
Есть место, где можно уйти только в один конец,
Словно в берлогу, где алчущий зверь залег,
Телом своим тропы протащив свинец,
Как серебрянка - воздуха пузырек.
Есть поле, в котором не нужно искать тропы,
Где ночью все рушится и шуршит
В ногах, потому что ковыль тяжелей крупы
Созвездий, и нет больше дома, и слух зашит.
Есть дом, в котором с балкона представить все:
Как ты убредешь, шарахаясь в ковыле,
Как будет ветвиться ужас, как мрак снесет
Запуганным ветром
можно неспешно,
кантабиле…
Есть страх, что ты никуда не пойдешь вообще,
Что слишком уютно, а в поле уже зима,
Что теплоцентраль исправна, в дождь можно сходить в плаще
До ближнего магазина…
И есть неприязнь к домам.
Темнота
Необоримое «прощай». Впиваешься крюками глаз, но
Состав вздохнул и отошел, ему хватило двух секунд,
Чтоб обесточить этот мир - огни смеркаются и гаснут,
И не дождаться, что они лицо, как память, рассекут.
С опаскою поводыря ты заступаешь в эту жижу,
А я, у каждого столба в бетон врастая головой,
Пытаюсь поперхнуться злом, и больше ни черта не вижу.
Тащи меня куда-нибудь, смиряя шепот горловой.
Тащи меня - и тишина смеется ужасом вокзала.
Упиться вусмерть дай нам днесь - и мы к ближайшему лотку,
И первые клубки вина навстречу первым комьям жалоб,
И эта тряска, эта смесь, и взгляд привинчен к потолку.
Нас выдыхает из метро, нас сцапывает электричка.
Ты ведаешь меня? - Веду.
Верни меня в прилежный дом,
Где не дрожит еще рука и стол от кофе не коричнев,
И этот выморочный день, еще не вышедший винтом
Сквозь толщу бытовых надежд.
На улице потоки чалит,
Урча и хлюпая дождем, настойчивая темнота,
Прилипчивая темнота…
Ты что-то черный… - От печали.
Она уехала? - О, да.
Она вернется?..
Эскиз № 3
1
Вода уже ушла из погребов,
Ей салютуя, проросла картошка.
На шляпке моль, приколотая брошка,
Как лучший вид из плесневых грибов.
Пришла весна - я вышел покурить.
Ты вышла за очередной покупкой,
А у меня вчера сломалась трубка,
Но я б не стал об этом говорить,
Когда б не твой наряд, о, mein kampf,
Плывущий всуе от тебя отдельно;
Выходит так, что прошлое нательно,
Его бы, как рубаху, сунуть в шкаф.
В кармане брюк пошерудив ключи,
Жуя глазами шляпки и «андретту»,
Я в рот вложил чужую сигарету
И пепел обронил на кирпичи.
«Тоскливо, - мне подумалось, - едва ль
У нас с тобой получится иначе,
И мы куда-нибудь запрем и спрячем
Большую шляпу, трубку и вуаль».
2
Пришла весна - я вышел покурить.
Крылечко - символ моего надела
И весь надел. Дыхание редело,
Как полотые гряды посреди
Не полотых.
Поэтому я сел
На корточки. Дрожали сухожилья,
Но я сказал, что сила и бессилье,
По-моему, равны и охладел
К их перекрестной боли.
Слегонца
Окурок запустил в аппликатуру
Ветвей, но не попал, твержу: «Халтура…
Христос бы все равно сошел с крыльца,
Как он сошел с креста. Как он ходил
По водной глади или брел с котомкой,
Взрывая мир в глазах одной походкой,
Пока алхимик получал тротил».
Я не сойду. Мой votum - отчуждение,
Во мне, скорее, сомкнутость, чем сила.
Я сам в себе.
Летает дрозофила
Вокруг меня, почуявши гниенье.
3
Постукиваю пальцем по стеклу.
Меня одолевают эти мухи,
Которые так мелки, что, не в духе,
Со злости их не отловить в полу
Вельветовой рубахи.
Каркаде
Дымится неестественно, поскольку
Он сам кустарен: лепестки и дольки
Я собирал на дворовом кусте.
Но мне плевать, поскольку и себя
Я больше не считаю благородным.
Кустарники бывают беспородны,
За это их не рубят, но грубят
За это им.
Отсутствует излом:
Я выставил вчера двойные рамы,
Теперь мне отраженье слишком прямо
Напоминает о лице былом.
«Моя непонимае» - говоря
Ему всерьез, я думаю: «Навьючил
На этот образ столько роз и чучел,
Что проступи вдруг сквозь него заря,
Я помолюсь впервые в жизни и
Повыбью мух, и раму отодвину,
И опрокину чай, и, опрокинув,
Дождусь конца журчания струи».
Фотографии в альбоме «вечера» Андрея Белозерова на Яндекс.Фотках