AVE, АВ!
Друзья сейчас поехали в Переделкино - отмечать юбилей Вознесенского.
А я остался: ни в голове, ни в душе не совмещаются Андрей Андреевич
и цифра 80, и то, что поэта уже три года нет среди живых.
Я был школьником, когда увидел Вознесенского - на первых спектаклях
"Антимиры" выходил на поклоны в этом клетчатом пиджачке и "на бис"
читал новые стихи: горлом, с шепота на крик, левая рука полусогнута
в локте, как перебитая. Точный Любимовский замысел: после актёрского
исполнения - а Таганка славилась чтением поэзии - авторский голос на
театральных подмостках, ставших продолжением площади Маяковского
и Лужников, в разогретом спектаклем зале. Поэту едва за тридцать, его
еще называют молодым, хотя он уже выпустил четыре книги: «Мозаика»,
«Парабола», «Треугольная груша» и «Антимиры». Они до сих пор очень
дороги: когда тебе 17, то Блока, Ходасевича, Мандельштама, Цветаеву,
Пастернака открываешь, привстав на цыпочки (уже классика), Слуцкого,
Тарковского, Самойлова, Межирова и других поэтов-фронтовиков, сюда
же включая Окуджаву, - воспринимаешь с пиететом (твои современники,
мэтры), а вот Вознесенский, Высоцкий, Ахмадулина, Кушнер, Чухонцев -
старшие по твоему поколению, говорят на твоём языке. Не стану спорить
с теми, кто из самых нужных себе назовёт Рубцова, Соснору, Бродского,
etc., и сравнивать их не берусь, но для меня отношение к Вознесенскому
среди тех констант, по которым определяешь "свой - чужой".
В апреле 1972-го удалось познакомиться - пришел в студию к молодым
поэтам. Перевалив за возраст Пушкина и Маяковского, вёл себя совсем
по-пацански, чем смущал многих. Рассказывал, что в Австралии видел,
как любят крокодилы: "У них в акте нет нежности, они буквально друг
друга раздирают!" Говорил сумбурно, перескакивая с пятого на десятое,
часто ляпал что-нибудь эпатажное, вроде: "Секс - это не просто мужик
с бабой легли переспать - они ищут новое измерение мира!.." При таких
сентенциях на соглядатая из ЦК ВЛКСМ нападал приступ безудержного
кашля. Еще говорил об увлечении видеопоэзией и своих ИЗОПАХ, про
огромную роль телевидения, с которым надеялся сотрудничать. Когда он
в очередной раз сказал: "Я пробую..." - из зала насмешливо спросили:
- А на ежа, Андрей Андреич, вы садиться не пробовали?
Он запнулся, промолчал и сразу перешел к чтению стихов, которые все
слушали куда как внимательнее. Засиделись до полуночи, и несколько
семинаристов (я тоже) пошли провожать поэта по тёмной Москве - от
Петровки до Театра оперетты, вроде уже пустого, где осталась открыта
одна дверь, куда Вознесенский и юркнул. Он тоже не забыл тот вечер -
через много лет написал:
"Сяду, обнаженный, на ежа: десять лет вложил я в этот опыт!"
Вообще был очень памятлив. В 1975-м наш литинститутский сокурсник,
критик Владимир Вигилянский, напечатал в альманахе "Поэзия" весьма
язвительную статью "Пять шестых "взгляда" на "тень звука" - высмеял
все любимые формальные приёмы Вознесенского: насчитал полсотни имён-
фамилий, которые тот использовал, и что слово "лёд" в одноименной
поэме повторяется 217 раз. Андрей Андреевич тогда обиделся надолго и
всерьёз, стал именовать критика исключительно НИгилянским. Однако на
их личных отношениях это не сказалось - когда работали в "Огоньке",
Вознесенский влетел в наш кабинет, яростно размахивая вёрсткой:
- Кто посмел править мой текст?
Пока я судорожно думал, как свалить всё на Коротича, Вигилянский
честно признался:
- Я правил. Что, есть вопросы?
- К вам - никаких, вам можно! - сказал Вознесенский, сразу остыв.
(Они тогда уже добро соседствовали по дачам в Переделкино.)
В мае 94-го крестили мою жену в переделкинской церкви, когда вдруг
позвонил Вознесенский и сказал, что он тоже г о т о в. Но перспектива
оказаться однокупельным братом еще и с общим американским другом-
журналистом отпала уже через полчаса: позвали на приём к далай-ламе,
что ему было куда как интереснее. Под конец жизни Андрей Андреевич
всё же крестился - в болезни и полной немощи, когда стал походить на
библейского Иова. После прощания с Аксёновым в Доме литераторов, куда
Вознесенского привезли в страшном виде, но тем не менее он как-то смог
собраться и прочитал своё стихотворение памяти товарища, я поэта больше
не видел - ему оставалось жить меньше года.
Андрей Вознесенский и Владимир Высоцкий / середина 60-х
(фото из сети)
А я остался: ни в голове, ни в душе не совмещаются Андрей Андреевич
и цифра 80, и то, что поэта уже три года нет среди живых.
Я был школьником, когда увидел Вознесенского - на первых спектаклях
"Антимиры" выходил на поклоны в этом клетчатом пиджачке и "на бис"
читал новые стихи: горлом, с шепота на крик, левая рука полусогнута
в локте, как перебитая. Точный Любимовский замысел: после актёрского
исполнения - а Таганка славилась чтением поэзии - авторский голос на
театральных подмостках, ставших продолжением площади Маяковского
и Лужников, в разогретом спектаклем зале. Поэту едва за тридцать, его
еще называют молодым, хотя он уже выпустил четыре книги: «Мозаика»,
«Парабола», «Треугольная груша» и «Антимиры». Они до сих пор очень
дороги: когда тебе 17, то Блока, Ходасевича, Мандельштама, Цветаеву,
Пастернака открываешь, привстав на цыпочки (уже классика), Слуцкого,
Тарковского, Самойлова, Межирова и других поэтов-фронтовиков, сюда
же включая Окуджаву, - воспринимаешь с пиететом (твои современники,
мэтры), а вот Вознесенский, Высоцкий, Ахмадулина, Кушнер, Чухонцев -
старшие по твоему поколению, говорят на твоём языке. Не стану спорить
с теми, кто из самых нужных себе назовёт Рубцова, Соснору, Бродского,
etc., и сравнивать их не берусь, но для меня отношение к Вознесенскому
среди тех констант, по которым определяешь "свой - чужой".
В апреле 1972-го удалось познакомиться - пришел в студию к молодым
поэтам. Перевалив за возраст Пушкина и Маяковского, вёл себя совсем
по-пацански, чем смущал многих. Рассказывал, что в Австралии видел,
как любят крокодилы: "У них в акте нет нежности, они буквально друг
друга раздирают!" Говорил сумбурно, перескакивая с пятого на десятое,
часто ляпал что-нибудь эпатажное, вроде: "Секс - это не просто мужик
с бабой легли переспать - они ищут новое измерение мира!.." При таких
сентенциях на соглядатая из ЦК ВЛКСМ нападал приступ безудержного
кашля. Еще говорил об увлечении видеопоэзией и своих ИЗОПАХ, про
огромную роль телевидения, с которым надеялся сотрудничать. Когда он
в очередной раз сказал: "Я пробую..." - из зала насмешливо спросили:
- А на ежа, Андрей Андреич, вы садиться не пробовали?
Он запнулся, промолчал и сразу перешел к чтению стихов, которые все
слушали куда как внимательнее. Засиделись до полуночи, и несколько
семинаристов (я тоже) пошли провожать поэта по тёмной Москве - от
Петровки до Театра оперетты, вроде уже пустого, где осталась открыта
одна дверь, куда Вознесенский и юркнул. Он тоже не забыл тот вечер -
через много лет написал:
"Сяду, обнаженный, на ежа: десять лет вложил я в этот опыт!"
Вообще был очень памятлив. В 1975-м наш литинститутский сокурсник,
критик Владимир Вигилянский, напечатал в альманахе "Поэзия" весьма
язвительную статью "Пять шестых "взгляда" на "тень звука" - высмеял
все любимые формальные приёмы Вознесенского: насчитал полсотни имён-
фамилий, которые тот использовал, и что слово "лёд" в одноименной
поэме повторяется 217 раз. Андрей Андреевич тогда обиделся надолго и
всерьёз, стал именовать критика исключительно НИгилянским. Однако на
их личных отношениях это не сказалось - когда работали в "Огоньке",
Вознесенский влетел в наш кабинет, яростно размахивая вёрсткой:
- Кто посмел править мой текст?
Пока я судорожно думал, как свалить всё на Коротича, Вигилянский
честно признался:
- Я правил. Что, есть вопросы?
- К вам - никаких, вам можно! - сказал Вознесенский, сразу остыв.
(Они тогда уже добро соседствовали по дачам в Переделкино.)
В мае 94-го крестили мою жену в переделкинской церкви, когда вдруг
позвонил Вознесенский и сказал, что он тоже г о т о в. Но перспектива
оказаться однокупельным братом еще и с общим американским другом-
журналистом отпала уже через полчаса: позвали на приём к далай-ламе,
что ему было куда как интереснее. Под конец жизни Андрей Андреевич
всё же крестился - в болезни и полной немощи, когда стал походить на
библейского Иова. После прощания с Аксёновым в Доме литераторов, куда
Вознесенского привезли в страшном виде, но тем не менее он как-то смог
собраться и прочитал своё стихотворение памяти товарища, я поэта больше
не видел - ему оставалось жить меньше года.
Андрей Вознесенский и Владимир Высоцкий / середина 60-х
(фото из сети)