Честь мундира
Половина моих друзей женилась после того, как заснули у подруг
и были врасплох застигнуты родителями. Алик тоже. Рассказывал:
пробудился, ощутив на себе тяжелый взгляд, приоткрыл один глаз
(другой еще был склеен сном) и увидел в дверях Олиного папу,
который обалдело смотрел несколько вскользь - на блондинистую
головку дочери, покоившуюся на подушке возле черной кучерявой
башки. Зловеще прищурясь, стал расстегивать полковничий мундир,
из подмышечной кобуры торчала рукоять пистолета (Алик замер,
готовясь умереть), но спохватился, вышел из комнаты, в коридоре
свистнул бобику, хлопнул дверью... Потом, когда любовники уже
привели себя в божеский вид, отец остыл на собачьей прогулке и
вернулась со службы мать, говорили по душам. Годы спустя Алик
вспоминает это с улыбочкой, а тогда им было не до смеха: если
маму знобило от известия, что Оля на третьем месяце, а ей до
окончания школы еще два, папу трясло от бороды жениха и его
пятого пункта, очень плохо сочетаемых с мундиром полковника
кагэбэ и его секретной должностью на таможне. Тем не менее,
кое-как пришлось сочетаться, и бесприютный Алик с ворохом
антисоветской литературы перебрался в ведомственный дом, где
на вахте бдели плечистые дяденьки в штатском.
Иван Семёныч в родившемся вскоре внуке души не чаял, на дщерь
неразумную зла не держал, и даже медленно привык к тому, что
Алик сразу стал называть его папой.
Я очень любил присутствовать при их разговорах.
- Папа, в нашей стране антисемитизм есть? - вопрошал за ужином
Алик, грызя батон сырокопчёной колбасы из полковничьего пайка.
- Нет, Александр, у нас в СССР антисемитизма нет.
- А я сегодня читал лекцию в МГИМО и специально задал вопрос
декану, сколько у них учится евреев. И он честно сказал, что по
документам - ни одного.
- Правильно, ведь это же закрытое учебное заведение.
В другой раз Алик рискованно звонил тестю на работу - выяснял,
нет ли у них среди конфискованных книг Бердяева и Шестова,
умолял покопаться и достать. И бедняга Иван Семёныч выносил -
запихнув под брючный ремень, наглухо застегнув китель с погонами...
Алик давно профессор, преподаёт в университете в Канаде, и Оля
с двумя взрослыми сыновьями тоже с ним. Но в Москве бывают
часто, и я всякий раз прихожу к ним в гости. Олины родители
сильно постарели, однако Иван Семёныч выглядит молодцом: выйдя
в отставку, свою должность на таможне сохранил. Новые времена
его мало радуют - ко всему, говорит, привык, только с тем, что
его ежедневно посылают в жопу, смириться никак не может:
"Хорошо, форму теперь не ношу, а так бы я на них поглядел..."
И отутюженный его мундир всегда висит на вешалке в прихожей.
и были врасплох застигнуты родителями. Алик тоже. Рассказывал:
пробудился, ощутив на себе тяжелый взгляд, приоткрыл один глаз
(другой еще был склеен сном) и увидел в дверях Олиного папу,
который обалдело смотрел несколько вскользь - на блондинистую
головку дочери, покоившуюся на подушке возле черной кучерявой
башки. Зловеще прищурясь, стал расстегивать полковничий мундир,
из подмышечной кобуры торчала рукоять пистолета (Алик замер,
готовясь умереть), но спохватился, вышел из комнаты, в коридоре
свистнул бобику, хлопнул дверью... Потом, когда любовники уже
привели себя в божеский вид, отец остыл на собачьей прогулке и
вернулась со службы мать, говорили по душам. Годы спустя Алик
вспоминает это с улыбочкой, а тогда им было не до смеха: если
маму знобило от известия, что Оля на третьем месяце, а ей до
окончания школы еще два, папу трясло от бороды жениха и его
пятого пункта, очень плохо сочетаемых с мундиром полковника
кагэбэ и его секретной должностью на таможне. Тем не менее,
кое-как пришлось сочетаться, и бесприютный Алик с ворохом
антисоветской литературы перебрался в ведомственный дом, где
на вахте бдели плечистые дяденьки в штатском.
Иван Семёныч в родившемся вскоре внуке души не чаял, на дщерь
неразумную зла не держал, и даже медленно привык к тому, что
Алик сразу стал называть его папой.
Я очень любил присутствовать при их разговорах.
- Папа, в нашей стране антисемитизм есть? - вопрошал за ужином
Алик, грызя батон сырокопчёной колбасы из полковничьего пайка.
- Нет, Александр, у нас в СССР антисемитизма нет.
- А я сегодня читал лекцию в МГИМО и специально задал вопрос
декану, сколько у них учится евреев. И он честно сказал, что по
документам - ни одного.
- Правильно, ведь это же закрытое учебное заведение.
В другой раз Алик рискованно звонил тестю на работу - выяснял,
нет ли у них среди конфискованных книг Бердяева и Шестова,
умолял покопаться и достать. И бедняга Иван Семёныч выносил -
запихнув под брючный ремень, наглухо застегнув китель с погонами...
Алик давно профессор, преподаёт в университете в Канаде, и Оля
с двумя взрослыми сыновьями тоже с ним. Но в Москве бывают
часто, и я всякий раз прихожу к ним в гости. Олины родители
сильно постарели, однако Иван Семёныч выглядит молодцом: выйдя
в отставку, свою должность на таможне сохранил. Новые времена
его мало радуют - ко всему, говорит, привык, только с тем, что
его ежедневно посылают в жопу, смириться никак не может:
"Хорошо, форму теперь не ношу, а так бы я на них поглядел..."
И отутюженный его мундир всегда висит на вешалке в прихожей.