ВСПОМИНАЯ ДРУГА
Сегодня в Доме литераторов на вечере памяти Михаила Поздняева
о поэте говорили те, кто начинал с ним свой путь в литературу, кто
был ему творчески близок, с кем он делил дружеские застолья: Олег
Хлебников, Олеся Николаева, о.Владимир, Андрей Немзер, Дмитрий
Быков, Ирина Василькова, Надежда Кондакова, Валерий Яков. И все
собравшиеся читали стихи юбиляра - не смогшего отметить с нами
своё 60-летие.
Вёл вечер Андрей Поздняев, старший Мишин брат.
Спасибо всем, кто пришел!
Михаил Поздняев
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Из книги «Лазарева суббота»
Бог меня смирил, сломал мне ключицу,
под Страстную, в Лазареву Субботу.
- Айболит! Айболит! Как мне жить? - Лечиться.
Всякую житейскую отложить заботу.
- Как же отложить?! У меня ж такое!
У меня такой наворот по жизни!
- Ты лечись. Оставь наворот в покое:
сам собой развяжется, только свистни.
Я послушал доктора, после Пасхи
бросил наворот и засел в деревне,
перед сном читая крестнику сказки
о Золотом Петушке и Мертвой Царевне.
А как он уснет - я и сам залягу:
под спиною польта, в изголовье «Гжелка»,
и рассвет в окне сродни белому флагу,
и уж так мне жалко себя, так жалко.
Левою рукой скручу «козью ножку»,
прокричу во тьму кому-то: «Не смейте!»
В общем, начал я смердеть понемножку,
то есть жить, по Роузу, после смерти.
Просмердел до Троицы. Кость не срасталась.
За сараем груда пустых бутылок.
В жизни после смерти наступила старость.
А я все лежу - кулак под затылок.
Сказок уже крестнику не читаю,
про камыш пою да про полюшко-поле,
сам себя за мученика почитаю,
сам себе молюсь и кривлюсь от боли.
Только раз, под утро, будто бы лазер
грудь мою рассек, аж я вжался в польта.
Голос чей-то звал меня: «Лазарь! Лазарь!
Выходи!» - как мыши кота Леопольда.
Мучительно, медленно, с треском, с хрустом
я восстал с продавленныя кровати,
то ли перегаром разя, то ли дустом,
то ли нафталином, как польта на вате.
И - что тот камыш из песни, - качаясь,
начал гробовой отваливать камень,
просмердев насквозь и все ж не отчаясь
вновь тебя обеими оплести руками.
ЭЛЕГИЯ,
навеянная статьей, в которой автор назван был последним
хорошим советским поэтом, что и не знаешь, как понимать:
как приговор или амнистию
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дмитрию Быкову
Я последний хороший советский поэт
(написал в «НЛО» Кулаков).
Я поскребыш, осадок, подонок, послед,
я посол из страны дураков.
Я селедка балтийская, пряный посол,
в Бухаре, в чайхане, в ноябре,
серебром отливает мой тесный камзол,
борода и усы в серебре.
Я последний хороший советский поэт,
и не больше не меньше того.
Все, о чем я вам пел,- это жалкий скелет,
бедный Юрик. Я видел его:
на шнурки наступая, он шествовал в тлен,
а кругом ни просвета, ни зги.
И салюта победного ацетилен
изъязвил мне глаза и мозги.
И поэтому я после первой пою,
что бывают названья у зим,
а приняв по второй, почему-то пою
про «зеленое море тайги»,
а последний стакан опрокинув, пою:
«Артиллерия бьет по своим»
и, держа его перед глазами, пою:
«Не сдаются «Варягу» враги!»
Я последний хороший советский балет,
я последний троллейбус и звездный билет,
бочкотара, последний звонок.
И последний хороший советский предмет
размещен у меня между ног.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мой последний читатель! шампанским залей
и заешь бомарше свой зевок.
Потому что совок я по крови своей,
и поймет меня только совок.
о поэте говорили те, кто начинал с ним свой путь в литературу, кто
был ему творчески близок, с кем он делил дружеские застолья: Олег
Хлебников, Олеся Николаева, о.Владимир, Андрей Немзер, Дмитрий
Быков, Ирина Василькова, Надежда Кондакова, Валерий Яков. И все
собравшиеся читали стихи юбиляра - не смогшего отметить с нами
своё 60-летие.
Вёл вечер Андрей Поздняев, старший Мишин брат.
Спасибо всем, кто пришел!
Михаил Поздняев
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Из книги «Лазарева суббота»
Бог меня смирил, сломал мне ключицу,
под Страстную, в Лазареву Субботу.
- Айболит! Айболит! Как мне жить? - Лечиться.
Всякую житейскую отложить заботу.
- Как же отложить?! У меня ж такое!
У меня такой наворот по жизни!
- Ты лечись. Оставь наворот в покое:
сам собой развяжется, только свистни.
Я послушал доктора, после Пасхи
бросил наворот и засел в деревне,
перед сном читая крестнику сказки
о Золотом Петушке и Мертвой Царевне.
А как он уснет - я и сам залягу:
под спиною польта, в изголовье «Гжелка»,
и рассвет в окне сродни белому флагу,
и уж так мне жалко себя, так жалко.
Левою рукой скручу «козью ножку»,
прокричу во тьму кому-то: «Не смейте!»
В общем, начал я смердеть понемножку,
то есть жить, по Роузу, после смерти.
Просмердел до Троицы. Кость не срасталась.
За сараем груда пустых бутылок.
В жизни после смерти наступила старость.
А я все лежу - кулак под затылок.
Сказок уже крестнику не читаю,
про камыш пою да про полюшко-поле,
сам себя за мученика почитаю,
сам себе молюсь и кривлюсь от боли.
Только раз, под утро, будто бы лазер
грудь мою рассек, аж я вжался в польта.
Голос чей-то звал меня: «Лазарь! Лазарь!
Выходи!» - как мыши кота Леопольда.
Мучительно, медленно, с треском, с хрустом
я восстал с продавленныя кровати,
то ли перегаром разя, то ли дустом,
то ли нафталином, как польта на вате.
И - что тот камыш из песни, - качаясь,
начал гробовой отваливать камень,
просмердев насквозь и все ж не отчаясь
вновь тебя обеими оплести руками.
ЭЛЕГИЯ,
навеянная статьей, в которой автор назван был последним
хорошим советским поэтом, что и не знаешь, как понимать:
как приговор или амнистию
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дмитрию Быкову
Я последний хороший советский поэт
(написал в «НЛО» Кулаков).
Я поскребыш, осадок, подонок, послед,
я посол из страны дураков.
Я селедка балтийская, пряный посол,
в Бухаре, в чайхане, в ноябре,
серебром отливает мой тесный камзол,
борода и усы в серебре.
Я последний хороший советский поэт,
и не больше не меньше того.
Все, о чем я вам пел,- это жалкий скелет,
бедный Юрик. Я видел его:
на шнурки наступая, он шествовал в тлен,
а кругом ни просвета, ни зги.
И салюта победного ацетилен
изъязвил мне глаза и мозги.
И поэтому я после первой пою,
что бывают названья у зим,
а приняв по второй, почему-то пою
про «зеленое море тайги»,
а последний стакан опрокинув, пою:
«Артиллерия бьет по своим»
и, держа его перед глазами, пою:
«Не сдаются «Варягу» враги!»
Я последний хороший советский балет,
я последний троллейбус и звездный билет,
бочкотара, последний звонок.
И последний хороший советский предмет
размещен у меня между ног.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мой последний читатель! шампанским залей
и заешь бомарше свой зевок.
Потому что совок я по крови своей,
и поймет меня только совок.